Галина Лифшиц - Фата на дереве

Теперь оставалось одно: звонить сестре. Звонить и пытаться помочь что-то склеить, если действительно она что-то каким-то образом видела в тот злополучный день.

Ухищряться с сестрой Птича не умела. Она знала, что спросит, как дела, скажет, что Петр приехал… А там видно будет.

Она решительно нажала на кнопку вызова, и Рыся тут же отозвалась, очень оживленно и радостно.

– Птичуша! А я только собиралась тебе позвонить! Как ты? Что нового?

Сестры не говорили друг с другом несколько дней. Но столько всего за вчерашние сутки произошло, что непонятно было, с чего начать.

С этого Сана и начала:

– Рыся, столько всего случилось. С чего начать, не знаю. Ну, про себя я потом… Все хорошо. Даже очень. За меня не волнуйся. Но вот… Я о тебе. Сюда, на дачу, Петя приехал. Прилетел из Швейцарии и приехал сюда, потому что найти меня не мог. Он этого номера не знал. Еще чудо, что нашел меня, потому что я как раз была у Генки. Мы машину увидели Петину, как она к нам едет, Генка побежал и сказал…

Птича тараторила, чтобы заполнить жуткую пустоту на другом конце провода. Но что-то уж очень там тихо… Разъединилось?

– Алё, Рыся…

– Я тут, – отозвалась сестра. – Он сказал, зачем приехал?

Все она знает. Все она видела. Это Сана поняла с тоской.

– Да, он сказал. Он мне все рассказал, Рысенька. Он думает, что ты знаешь. Тебе кто-то позвонил? Тебе что-то наговорили?

– «Весть летит со всех сторон, Лысый, лысый Джакомон», – процитировала сестра стишок из их любимой детской сказки про Джельсомино в Стране лжецов. – Да, Птич, мне позвонили. Вернее, позвонила… Одна гадина. Но я к тому времени все знала и мне, в общем-то, было на этот звонок плевать с высокой горы. Главное – другое. Он там? Тебя попросил позвонить… Трус…

– Нет, Рысь, он не трус, – вступилась сестра. – Он сам много раз пытался, ты же с ним не говорила. А он хочет все объяснить. Сам. Но у него не получается. Понимаешь?

– А что тут объяснять? Он тебе все-все сказал? Про все свои похождения?

– Да. Мы долго говорили вчера. Он мне рассказал, в чем виноват перед тобой. Он очень боится тебя потерять. Очень. Он очень жалеет о том, что так произошло.

– А ты его защитница? – горько установила Рыся.

– Нет. Я – твоя защитница. И Петю я люблю. Я хочу, чтоб ты его простила. Вот что.

Птича вдруг сама поняла, чего она очень сильно хочет: чтоб сестра с мужем помирились, чтоб все стало как раньше.

На том конце раздались всхлипывания.

Рыся плакала.

И почему-то это внушило Птиче какую-то надежду.

– Не плачь, – попросила она на всякий случай.

– Передай своему Пете (имя было произнесено особенно иронично), передай своему ненаглядному Пете: я все видела. То, что эта его сука звонила, это все детский лепет. Я с ней так поговорила, что она скорей яду выпьет, чем решится мне еще раз звонить. Она думала, я цветочек из гербария. Или, как там, вобла сушеная… Недооценила… Но с ней – фиг. А вот другое – передай: я была в мастерской и все видела.

Телефон давно уже работал с включенным звуком. Слышно было хорошо. Петр стоял белый, как мел.

– Соскучилась. Не могла одна дома сидеть. Не спалось. Пошла к нему в мастерскую, улеглась у лестницы на втором этаже. Ну а потом пришел он с этой… И я все видела. – Рыся говорила короткими фразами, переводя после каждой дух.

– Бедная моя, – прошептала Птича.

– Я сама виновата: мне надо было сразу, как только они вошли, сказать: «Привет, Петя, я тут». Но меня как парализовало. Мне неудобно было. Стыдно за него. Он же сказал, что вернется в другой день. А тут – вот те раз – он в Москве. Да еще не домой пошел, а в мастерскую. Да еще с этой… Гадкой бабой… Он знал мое к ней отношение. Она у меня на курсах училась. Тогда же, когда и он. Он слышал, как она мне хамила. Совершенно немотивированно хамила. А я проглатывала. Просто, чтоб не раздувать. Пропускала мимо ушей. Но он все это видел. Короче, мне не хотелось с ней никоим образом общаться. Я сначала поняла так: он поработает, сделает эскиз с нее… Ну и все… Мало ли что… А оказалось, там не только по работе… Ну что? Грязно очень и пакостно на душе. Все рухнуло. Внутри все сгорело. Как дом – знаешь – сгорает? Стены есть, а внутри ничего. Только запах гари и головешки. Хорошо, хоть они не тлеют, не горят, не дымят. Это прошло. Осталась пустота и разруха.

– Ты что-нибудь решила? – на всякий случай спросила Птича сестру, хотя прекрасно понимала, что состояние пустоты не может привести ни к какому решению. Время нужно и покой.

– Время нужно и покой. Но главное – время, – словно эхо, откликнулась на мысли сестры Рыся.

– И знаешь, ты вот сказала: стены есть. Стены – остались? А все остальное – можно вернуть…

– Да. Может быть. Я тоже так думала. И думаю. Я не хочу горя Юрке. Он должен расти с отцом, в покое и уверенности, что родители у него нормальные, приличные люди, с которых можно брать пример. Без этого ему очень трудно будет жить и справляться со многим. Мы ж с тобой по себе знаем, как это, когда отец слабак…

– А может быть, Рысенька, ты как-то попробуешь с ним хоть чуть-чуть поговорить? Ты же сама понимаешь, он тут рядом. Он очень страдает. Поверь, я знаю.

– И я знаю, что он рядом. Естественно. Я и говорила это все сейчас ему…

Тут Петр взял у Рыси трубку, выключил громкую связь и сказал:

– Прости…

А больше Сана ничего не слышала.

Она скачками бросилась к дому, желая только одного: чтобы Петя как-то сумел подольше поговорить с женой. Чтоб все наладилось…

А еще ей хотелось рассказать Генычу и деду про странное обстоятельство – про этот удивительный звонок, предшествовавший разговору с сестрой, про парня с котом, который скоро к ним приедет, про то, что вот Генка ругался, что она не зафиксировала побои, а доказательство все равно нашлось…

Вот сколько всего произошло за каких-то несколько минут. А они сидят рядом с коляской со своими книгами и в ус не дуют.

Рассказывать приходилось шепотом, чтобы не потревожить младенца. Генка восхищался, убежденно заявляя, что приедет к ним честный посторонний свидетель, а не Славкин ставленник.

– Бывает такое стечение обстоятельств. Бывает, и не раз! Везуха пошла, – радовался он.

– Ну, посмотрим, недолго ждать осталось, – на всякий случай сомневался дед. – Но я бы не советовал так сразу предъявлять ему Сабину. Сначала надо все очень детально выяснить…

– Вы выглядите, как жалкая кучка заговорщиков, – весело прокомментировал Петр, возвращая Птиче ее телефон.

– Может, и кучка, но не жалкая, – гордо улыбнулась Птича. – Мы – сила! Сам видишь!

– Вижу! Еще какая сила!

Глаза его смеялись. Птича поняла, что после беседы с женой у него появилась надежда.

– Как там? Уговорил? – спросила она.

– Не совсем. Но – она со мной разговаривала. И разрешила звонить со своего номера. Обещала подходить. Сказала – время нужно.

– А ты так в Москве и останешься?

– Да, несколько дней побуду. С тобой надо разобраться. А потом… К своим полечу. Я соскучился. Жутко соскучился. Но… ей нужно время. Я понимаю… Буду ждать.

Подошло время собираться на станцию за гостем. Пошутили на тему кота. Что там за кот такой, что сам решения принимает? Решили, что Сана на станцию с Петром не поедет. Поедет Геннадий.

Мужчины вместе посмотрят на обещанные доказательства и примут решение. И в любом случае – бояться им нечего. Просто нервы лишний раз трепать не хочется. Только и всего.

С тем и отправились.

– Птича, выходи на свет божий! Тут все свои! – раздался зычный Генкин призыв.

– Не вопи, ребенка же разбудишь, – автоматически отреагировала та, выскакивая навстречу обещанным «всем своим».

Она в этот день опять надела свое девчачье платье с рукавчиками-фонариками и кармашками с рюшечками. Когда-то бабушка шила это платье на глазах внучки и объясняла ей, как просто делать эти самые рюшечки. Давно это было! А вот – платьице цело. И даже чуть велико… Голубое платьице в меленькую белую клеточку. Ситчик. Легкий приятный материал…

Птича бежала к машине босиком по мягкой газонной травке, коса ее, небрежно закрученная узлом утром, сейчас расплелась… Жаль, она не видела себя со стороны, как хороша сейчас.

Вылезший из машины молодой человек с объемной сумкой в руке смотрел на нее во все глаза.

– Мяу! – раздался приказ из сумки. – Хватит унижать! Выпускай!

– Там кот! – обрадовалась Птича. – Он обижается, что в сумке сидит.

– Мяу! – подтвердил Кот.

Он вышел из своего переносного дома, отряхнулся, распушился и принялся придирчиво оглядываться.

– А он не убежит? – испугался Геныч.

– Ну, он не дурак. Зачем ему бежать? – уверенно ответил гость. – Пойдет осмотрится, если захочет. Потом вернется. У него свои дела.

– Вот, Птич, знакомься: это Евгений. Свидетель наш, – представил Петр молодого человека.

– Очень приятно, – отозвалась Птича, протягивая гостю руку.

Тот осторожно пожал ее ладонь, словно сам себе плохо веря.

– Вы гораздо красивее вблизи, – сказал он завороженно.

– Правда? – обрадовалась Птича, победно посмотрев на Генку и Петра, чтобы учились, как надо делать комплименты.

– Правда! Точно! – нестройным дуэтом подтвердили те.

– Слушай, Птич! – приступил Геныч к делу, – Женька – друг. Точно. Он профи. Снимает все, что стоит и шевелится… И тебя признал давно – он в твоем мире тоже, бывает, крутится. А живет точно напротив тебя. Окно в окно. Ну, вот и глянь… Хотя… Может, тебе и не стоит смотреть… Ты все и так знаешь… Просто поверь нам на слово: там вся сцена избиения твоего. Мы еще на станции глянули. Фрагментарно.

Опять тоска ухватила Птичу за самое сердце. Ей не хотелось вспоминать. И думать о том, что произошло недавно, но кажется, сто лет назад, ей нельзя было никак.

– Я не буду смотреть, можно? – спросила она, изменившись в лице.