Галина Лифшиц - Фата на дереве

Неужели Санин муж?.. Неужели он…

Нелька и думать страшилась о том, что там происходит. Она только поняла, что должна срочно действовать. Ей надо добраться до Саны. А там видно будет. Она засунула Викусю в рюкзачок, схватила сумку, ключи от своей машины, так и оставшейся стоять во дворе ее дома на «Белорусской», поймала такси, въехала на нем в собственный двор. Велела остановиться у своего автомобиля, переложила Викусю в детскую перевозку, закрепленную на заднем сиденье.

Об участковом она даже не вспомнила. Ей требовалось срочно спасать своего единственного друга – Сану. А все остальное: все ее страхи, все предположения, все его угрозы – это потом. Сейчас главное – Сана.

Неля быстро добралась до дома подруги и позвонила снизу по домофону. Терпеливо слушала долгие гудки. Наконец Сана отозвалась.

– Алло, – слабым голосом проговорила она.

– Сана, я внизу, я за тобой! – как о чем-то само собой разумеющемся крикнула Неля.

– Я… спускаюсь, – тихо отозвалась подруга.

Она спустилась сама.

Она могла идти.

Об остальном лучше не думать. Все пройдет. Все будет хорошо. Они выдержат. А что остается?

Сана упрямо сказала, что планы их не меняются. Что на даче все ее синяки заживут в сто раз быстрее. Свежий воздух… И с Викусей она справится. Ничего. Ей не впервой за младенцами ухаживать.

Неля отвезла их на дачу. Захватила с собой собственный багаж. Переночевала, убедилась, что Сана почти в порядке, и уехала в аэропорт рано утром, решив, что оставит машину на стоянке. Еще лучше: прилетит – и сразу к своим.

И вполне Сана и Викуся справились. Вполне.

Только иногда повторяла про себя Сана заветную фразу: «Скорей бы Нелька приехала…»

Летний вечер подошел незаметно. Солнце еще светило вовсю. Только тени иначе ложились. И цветы запахли умопомрачительно, словно набравшись за день сил от солнышка.

Настало время самовара.

Накормленную и умытую Викулю уложили спать в отведенной девицам-гостьям комнатке по соседству с верандой.

На веранде накрыли стол. Дед принес с огорода салат, пучок укропа, петрушку. Птича велела сварить яйца вкрутую. Нарезали полную миску салата, заправили душистым подсолнечным маслом. К блинам нашлось варенье. Приличный дачный ужин получился.

Чай из самовара и правда обладал чудодейственным запахом и вкусом. Птича чувствовала себя счастливой, как только в детстве бывало. Полный покой.

В минуты покоя ей всегда хотелось рисовать. Видимо, просыпалось стремление остановить прекрасное мгновение, как того требует творческая душа. Она достала из своей сумки-торбы альбом, карандаш и принялась вглядываться в детали прекрасного вечернего сада. Застекленная со всех трех сторон веранда давала прекрасный обзор. Хорошо просматривалась круглая клумба, разбитая еще Генкиной бабушкой, за ней ворота и калитка, забор в зарослях дикой малины, высоченная ель, газончик, березки…

– Будет у меня время, обязательно поселюсь на природе, – проговорила Сабина, быстро водя по бумаге карандашом.

– А что сейчас тебе мешает, детка? Ты же свободна в выборе, – поинтересовался Генкин дед.

– Что мне мешает? Надо подумать… Ну, скажем так… Мешал… Муж бы не согласился… Ему каждый день на работу надо. Пробки… И потом – пришлось бы жить у его родителей. У них дача огромная. Сюда бы ехать отказался… Да и радости никакой не было бы…

– И ты столько лет жила не по-своему. Так? – разозлился Генка.

– Да. Сейчас вижу: именно так. Тянула время. И, Ген, давай сейчас не будем. Все ж решено.

– Ладно. Прости, Мухина. Не будем, конечно. Все бы ничего – тебе жить. Но синяки твои перед глазами… Молчу. Все.

– А ты сам-то? Сам разве не тянул свое время непонятно на что? – обратился дед к внуку.

– Да. Сам тянул. И долго тянул. Что говорить.

– Как «что говорить»? Нет уж! Говори! Ты про мою жизнь все знаешь, а про себя молчишь, – вредным девчоночьим голосом велела Птича.

– Я, Мухина, был женат. По большой, чистой и бескорыстной любви. Так я думал. Смотри: ты взяла и вышла замуж… Что мне оставалось? Только полюбить. Глубоко и бескорыстно. На веки вечные.

– А я… почему мое замужество тебя побудило? Вот новости!.. – ошарашенно прокомментировала Птича. – Можно подумать, ты меня звал, а я отвергла…

– Ну, тут такое дело… Я в детстве был почему-то уверен, что между нами все и так ясно. Зачем нам лишние слова? Рыцарь защищал Прекрасную Даму чем мог. Что тут говорить. Рыцари абы кого защищать не берутся. Я полагал, что мы с тобой вырастем и поженимся.

Птича улыбалась совершенно дурацкой улыбкой.

Можно было, конечно, начать кокетничать, жеманиться, вопрошать, с чего это он все так решил… Но перед Генкиной откровенностью и обычной его детской открытостью все кокетство выглядело бы ужасной фальшью.

– Знаешь, я какое-то время тоже думала так, как ты сейчас сказал… Вырастем – и все… А потом… Может быть, мы сами не заметили, как выросли? И забыли себя? Подумали, что взрослым детские планы ни к чему?

– Нет, я так не думал… У меня планы были железные. Я просто не ожидал, что «жизнь внесет свои коррективы». Я прямо ошалел, когда узнал. Но что было делать, Мухина? Смирился. И потом встретил свою «половину». Милая такая, нежная, трепетная. Ну, думаю, ладно. Мухину теперь другой защищает. А мне досталась своя судьба. У нас же в семье такой настрой: верность до гроба. Да, дед?

– Да, Геннадий! – веско подтвердил дед. – Только мы пристально приглядывались к той, которой собирались хранить верность.

– Деда, не приглядишься… Не те времена. Вам с временами повезло, вот что я тебе скажу.

– О! В самую точку! Тебе и не снилось, как повезло, – хмыкнул дед.

– У вас свое было, понятно. А у нас – свое. Короче, Мухина, я женился. И очень быстро понял, что оказался женат на жучке.

– На ком? На жучке? – не поняла Птича.

Дед засмеялся.

– На жучке. Жуки такие, знаешь, бывают? Грызут и грызут себе потихоньку. Так всю жизнь, грызя, и проживают. Вот я и жил с таким жучком. Милым, упорным в своем стремлении грызть.

Жучку я нужен был как объект для грызения. И – мало того! Такого, каким я давал себя грызть, жучку не хотелось. Жучок еще и переделывать меня стремился. Ежедневно и неустанно.

Я все делал не так.

Если я лежал с книгой – я делался подлым лентяем. А мне бывает нужно с книгой полежать. У меня в эти моменты лучше всего идеи рождаются, понимаешь?

Я, конечно, неудобный для совместной жизни. Я много зарабатываю, как ни странно. Но в остальном я чудовище. Я все теряю. Забываю вещи. Юбилейные даты. Разбрасываю носки. Одеваюсь не по протоколу. Мне нужна тишина иногда. Чтобы думать. Я не могу весь день, как канарейка, свистать «я тебя люблю»…

Вообще не знаю, как меня земля носит. У меня все неправильно. Не так, как надо. И мой жучок ежечасно мне об этом напоминал. Я поначалу даже как-то старался соответствовать. Не читал при ней. Слушал ее разговоры. Пытался даже в них участвовать как-то. По мере разумения… Но… Не пошло у меня… Не хватило выносливости. Не выдержал я, дед, испытания верности…

– Изменил? – ахнула Птича.

– Нет, Сабиночка, это он на мои пристрастия намекает. Это ирония, – вздохнул дед. – Я тут вчера ему фильм показывал. «Испытание верности» называется. Вот он и шутит так. А мы тогда, в пятидесятых, засматривались. Мы к жизни серьезно относились.

– И мы – серьезно, – вздохнула Птича. – Только она к нам не всегда серьезно относится.

– Вот послушайте, какие слова там в песне поют, – велел дед.

Зазвучала музыка. Знала Птича эту песню. Как и многие песни той поры – с детства на даче звучали они. Бабушка ставила пластинки. Имелась у них радиола…

– Это Дунаевский, – сказала Птича.

– Слушай, слушай! – приказал дед.

– Не забывай, – улыбаясь, подпевали все втроем прекрасной песне… – Не забывай…

– Меня дед этой песней уже который день лечит, – признался Геныч.

– Помогает?

– Сама видишь. К тебе мыться пошел. Не к кому-то. О тебе думал.

– Спасибо, – засмеялась Птича. – Ты вовремя…

– Все и всегда в жизни происходит вовремя. Пока человек сам до чего-то важного не дойдет, не дозреет, оно и не случится, – подытожил дед.

– Это точно. Вот я дозрел. Сначала – до понимания, что с жучком всю жизнь не протяну. Или помру от постоянного грызения, или освобожусь.

– Получилось? – с огромным интересом спросила Птича.

– Помереть – не получилось. Как видишь. Стало быть, осуществился второй вариант. Освободился.

– Легко? Твой жучок легко тебя отпустил? – не поверила подруга детства.

– Нет. Так не бывает. Сама знаешь. Она ж приспособилась грызть. То плакала, то в больницу ложилась, а в конце концов подала в суд. На раздел имущества. Требовала заплатить миллионы. Представь, подсчитала, сколько я ей должен за каждый день совместной жизни. За готовку пищи, уборку помещения, стирку в стиральной машине, покупку продуктов, глажку постельного белья и рубашек. Сказала, что считала по расценкам не самым высоким, хотя за высшее качество может поручиться. А я и не знал, что на работу ее принимал, когда женился…

– И что суд?

– А суд решал… Представь, чуть ли не год все это тянулось. Жучок сказала общим знакомым, что хочет полностью разбить мою жизнь… Она почему-то решила, что, если отнимет у меня машину, квартиру, деньги, моя жизнь будет разбита окончательно. В этом весь ее жучкизм.

– Суд был на ее стороне?

– Да не в том даже дело, кто на чьей стороне… Просто время у меня отнимали. Мне делом надо заниматься, а тут полная ерунда. В итоге – вот – я свободен! Машина – жучку, квартиру поделили, ей большая часть – я себе однушку купил. Какой-то еще моральный ущерб выплатил… Двести пятьдесят тысяч морального ущерба почему-то. Правда, она миллион просила.

– А какой ты ущерб нанес?