Галина Лифшиц - Фата на дереве

А он ни с того ни с сего взъерепенился.

Говорит:

– Да она одна миллион таких, как ты, стоит. Ей от меня я нужен. И я свою девочку (так и сказал о бабке – девочку!) со школы как полюбил, так и люблю. И она меня похоронит, а не все вы, слепни полевые, которым я только и хорош, пока из меня кровь можно сосать.

Нормально! А чего ж гужуешься со слепнями?

Вот зря она разговор продолжила, зря!

Надо было извиниться и потупить глазки. И хорошо бы, еще слезки чтоб потекли… А она чего-то завелась… Магнитная буря в тот день была, Габриэлла потом в новостях увидела.

И он ей объяснил очень доходчиво, что со слепнями, мухами и пиявками гужуется ради обмена энергиями. И только. Причем за энергообмен платит каждой такой пиявке щедро и по полной. Но это совсем не означает, что слепень или пиявка получают право голоса и возможность покушаться на самое святое и дорогое, что у него есть.

Оттрахал ее напоследок и свалил.

Вполне красиво свалил – кинул ей денег солидную пачку на столик в прихожей.

И эта пачка Наташку как раз очень сильно напугала.

Она спросила:

– Зачем столько?

– На первое время…

Вот что он сказал!

И дверь за собой захлопнул. И все!

Все ясно… Больше он не появлялся.

Свободна. Переступила сдуру дозволенную границу – и свободна.

Ладно. Сама идиотка.

Теперь снова надо искать богатого мужика.

Но у нее позиции – высший класс.

Квартира.

Машина.

Перспективная молодая художница, ярко заявившая о себе.

И просто молодая!

Совсем молодая – двадцатилеточка!

– Ты только меня не выдавай, – попросила Наташка Птичу, – своему-то не говори, что мы вместе учились, ладно?

– Нет, конечно, – уверила та сокурсницу. – Зачем мне?

Она и так бы ни за что Славику не сказала про Наташку. Муж вечно попрекал ее подругами. Говорил, что все они гулящие, шалавы, продажные твари… Много чего говорил. Поэтому, естественно, ничего она ему не сообщала, во избежание лишних упреков.

Сказала, что один и тот же вуз закончили. И что Габриэлла – художница. Перспективная вроде бы. Вот и все.

Габриэлла довольно часто названивала, звала поболтать, посидеть где-нибудь вместе. Получалось редко. А если получалось встретиться на чашку кофе, все раговоры юной девы сводились к подробностям охоты на богатых мужиков и к расспросам о Саниной личной жизни.

– А твой как? Довольна ты? – жадно спрашивала Габриэлла.

– Да, – уверенно произносила Сана.

– А чего детей у вас нет до сих пор? Он не хочет?

– Он очень хочет. Очень!

– А что ж? Ты не можешь?

– Врачи говорят, все в порядке, могу.

– А что ж тогда?

– Ну, еще, значит, не время.

– Чего ждете-то? Смотри, уведут у тебя твоего мужика! Не тяни!

«Уж не ты ли собралась уводить?» – подумала тогда Сана. И еще почему-то даже вздохнула про себя: а вот бы и увела! Только не дождаться ей такого легкого решения нелегкой проблемы.

Но вот – как будто кто-то свыше тогда велел ей – принялась Сана во всех подробностях описывать мужа, его любовь к порядку, его отношение к работе, его тонкий вкус… Вспоминала какие-то приятные подробности из начального этапа их совместной жизни. Как он все-все по дому делал сам, когда у нее пальцы на руке были сломаны. И как цветы слал – корзинами. И какие умеет делать подарки.

– Да у тебя мечта, а не мужик! – с нескрываемой жадной завистью сказала тогда Габриэлла.

– Ну да, мечта. Моя мечта, – согласилась с готовностью Птича.

Он и был ее мечтой.

За мечту она и выходила когда-то замуж, не за реального человека по имени Ростислав, с его привычками, задатками, семейным опытом, а за свое собственное романтическое представление о нем.

А оказалась замужем не за мечтой.

И кто виноват?

Как это так получается? Вроде не на улице познакомились, не в паутине всемирной Сети… Вроде почти свой человек, на виду, можно особо не опасаться…

Проявилось потом… Когда очутилась в ловушке.

И что теперь делать, чтобы никто из ее близких не пострадал?

На что решиться?

Так Сабина думала еще до последнего страшного события. Сейчас она уже не спрашивает себя, что будет с кем-то из родных. Сейчас она даже не боится. Ей надо, чтобы синячищи прошли и чтобы через день Нелька вернулась. И чтоб до этого не встретиться со Славиком. Да и потом… Только через адвокатов.

Все – с нее хватит. Совсем-совсем.

– Это он первый раз на тебя руку поднял? – спросил странным сдавленным голосом Генка, когда Птича довольно коротко, без подробностей доложила ему суть дела.

Жаркий день во всей своей загородной красе, с пчелами в сердцевинках цветов, со стрекозами, с запахом хвои и смолы, потекшей по стволам елей от зноя, дарил расслабляющий покой и надежду на то, что жизнь все-таки прекрасна, если доверишься природе, а не человеческим уродующим выдумкам.

Птича поняла, что Геныч невероятно зол. Она таким его еще ни разу не видела.

– Знаешь, да, вот так вот – первый. До этого было – тряс, толкал с силой, я на кровать падала со всего размаху… Но на кровать… Ничего. А тряс когда, синяки были на плечах… Но вот так – это впервые.

– Все. Раз начал, теперь не остановится, будет повторять, – предупредил жестко Генка, словно ожидая от нее чего-то важного в ответ.

– Следующего раза не будет, Ген. Это решено и подписано. Все. Я к нему не вернусь ни под каким видом. Я вот сейчас удивляюсь, как и почему так долго терпела. Все старалась приспособиться, искала хорошее… Он меня как под гипнозом держал. Сейчас чувство, что очнулась от долгого сна…

– Вот и молодец! А вообще ты много разных глупостей понаделала. И братьям надо было рассказать, и Денису. Вот этот твой супружник поганый сказал про компромат на Деньку, а ты промолчала. Надо было предупредить. Думаешь, у него правда компромат есть?

– Не знаю. Может, и нет ничего. Может, просто так говорил, пугал. Кто его знает? Но ты же видишь, что делается. Сажают по первому слову. И люди сидят в СИЗО и гибнут там. Я, правда, с Денькой как-то говорила, но отвлеченно. Мол, не стоит тебе лишний раз в Москву заявляться. Нечего тут делать, и все такое.

– А он?

– Сказал, что у него пока проблемы на горизонте не маячат, что бизнес у него швейцарский, и все такое… А я за него боюсь. У него же никого, кроме нас, нет. Мы – его семья. И вот получается, что из-за семьи у него могут случиться жуткие неприятности…

– А так всегда и бывает – неприятности из-за близких. Из-за далеких – какие неприятности? На далеких плевать… Но знаешь, надо все-таки всем рассказать. Пришла пора. Хватит сидеть и трястись, как мышь в норе. Ты сама его распустила. Терпела, терпела… Чего ради?

– Да, вот дождусь Нельку, и все, – согласилась Сана и потянулась с улыбкой. – А знаешь, мы, когда маленькие были, ну так лет в десять и дальше, сидели дома в кладовке, у нас там все было оборудовано – прямо бункер настоящий. И Денька с нами. Мы там и уроки делали, и играли…

Генка слушал, как в детстве – внимательно-внимательно.

– И вы все туда набивались? В вашу кладовку?

– Ага. У нас там такие стеллажи были. Ну, как полки широкие для вещей. А получилось, что это наши кровати стали. Шесть полок. Как в плацкартном вагоне. Углом. Три этажа. Ну и кладовка была большая: шесть квадратных метров – прямо комната настоящая, без окна только.

– Счастливые, – позавидовал Геныч по-детски. – А я один был. Один на всех. Не могли мне еще кого-то родить…

– Ладно тебе, не хнычь, – засмеялась Птича. – Слушай лучше дальше. И вот однажды Денька принес с улицы кирпич. В мешке для сменки. И потом они с Рыськой, сестрой, придумывали нам сказки про этот кирпич. Он был волшебный, понимаешь? Выполнял их желания. И все сказки так и начинались: «Однажды Мухина и Давыдов шли и видят…» Ну – какую-то там проблему видели. А кирпич им помогал все разрулить. Он же волшебный был. Ужасно смешные иногда были сказочки. И я вот, представь, недавно почему-то вспомнила эти приключения Мухиной и Давыдова со своим волшебным кирпичом и думаю, вот бы на самом деле был бы у меня такой кирпич… И я бы ему сказала: «Дорогой, уважаемый, милый Кирпич! Пожалуйста, сделай так, чтобы Ростислав чего-нибудь жутко испугался и никогда в жизни ко мне не подошел. И чтобы я его никогда-никогда больше не увидела…»

– Свались ему на голову, дорогой Кирпич, или попроси кого-нибудь из своих собратьев сделать это за тебя, – увлеченно подхватил Генка. – Можешь шарахнуть его не насмерть – мы не кровожадные, – но сделай так, чтоб этот поганец просто забыл про Мухину-младшую и никогда-никогда не вспомнил…

– Ага! – восхитилась Птича, хохоча.

– Слушай, Мухина! – торжественно проговорил Генка, почти так, как когда делался Рыцарем. – А давай я буду твоим Кирпичом! Я смогу – увидишь! Соглашайся!

Мухина вздохнула и задумалась…

– Нет, Геныч. Я не хочу, чтоб ты – Кирпичом. Ты же Рыцарь. Хочу, чтоб ты был Рыцарем, как раньше. А я…

– Ну, это и так ясно. А ты – Прекрасной Дамой. Это ж аксиома. От этого мы никуда…

Их милый детский лепет был прерван возгласом из громкоговорителя:

– А вот кому молока, творога, сметаны, яиц!

Мухина аж подскочила в своем шезлонге.

– Спокойно, – кивнул ей Геныч, – ты что всполошилась? Это же наша баба Нина! Молочница!

Баба Нина числилась одним из чудес их дачного летнего детства.

Вот сколько себя Сабина помнила, столько молоко им на участок приносила баба Нина. Не тетя, а именно баба. Так она сама себя величала.

И они уже выросли, уже у Рыси сын-подросток, уже и страна та прежняя исчезла с карты мира, а баба Нина совсем не изменилась. Ну, почти совсем. Что-то, конечно, меняется. Какие-то новые черты, детали…

…Первое Птичино дачное счастье связано именно с бабой Ниной. Она жила, как им тогда казалось, далеко-далеко, за речкой с мостиком, за лесом, в большой деревне. Это сейчас Сана знает, что от дачного поселка до деревни всего-навсего километр. А тогда дорога туда казалась серьезным путешествием с приключениями.