Я ее обнимаю и открываю дверь фургона. Калли медлит, не зная, как попрощаться с Сейдж. Я быстро отворачиваюсь. Это не мое дело, это ее личное.

Я ступаю на лужайку, Кэтрин сощуривается. Но при виде Калли, выходящей следом из фургона, ее лицо искажает гнев, словно взрывается фейерверк. Только я – это еще ладно, но мы с Калли! У меня в животе затягивается страх, как клубок змей. «Она ничего не сможет сделать, – говорю я себе. – Не надо ее бояться».

Но я боюсь. Боюсь, как Карминдор боялся Короля Мглы, как Амара боялась Черной Туманности. До того как нашла костюмы родителей, встретила Сейдж и обрела что-то вроде счастья, я не думала, что у меня еще есть что-то, что Кэтрин может отобрать. Но вот я стою в одежде родителей, во рту вкус арбузного пунша, а из динамиков «Тыквы» играет Ziggy Stardust Дэвида Боуи. Я понимаю, что она очень многого может меня лишить. У меня теперь есть жизнь. Мне уже не все равно.

Я набрасываю папин китель на плечо. Он пахнет больше Дэриеном, чем мной, корицей, крахмалом, потом и ночью, которую я никогда не забуду. За нами Сейдж на «Тыкве» трогается и уезжает с хлопком черного дыма.

– Каллиопа, нам надо поговорить. Хлоя все мне рассказала. Я очень, очень расстроена. – Кэтрин хмуро смотрит на дочь.

– Мама, я все могу объяснить, – начинает она, но мать не дает договорить.

– Внутрь, пожалуйста, здесь не надо сцен.

– Мама, я все могу объяснить. Это не то, что ты подумала.

– Да неужели? Я не ожидала, что ты будешь так нагло мне врать, дорогая, – отвечает Кэтрин бесчувственно холодным голосом. – Сбежала с соревнований по теннису, чтобы ошиваться невесть где с наркоманкой и сводной сестрой? Тебе уже не нужно место в команде? Будущее? Кажется, только Хлоя здесь чего-то хочет.

Тут до меня доходит. Хлоя приехала домой раньше и выложила ложь, которая поставит Калли под один удар со мной. Какое-то мгновение я не понимаю, зачем это Хлое. Сколько помню, они всегда были неразлучны.

Калли поражена настолько же.

– Но… это ведь не… Хлоя…

– Все мне рассказала, – заканчивает Кэтрин. – Наверх. Живо.

– Но, мама!

– Живо! – рявкает мачеха.

Казалось, Калли никуда не пойдет, но она исчезает, торопливо поднимаясь по лестнице. Хлопает дверь комнаты близняшек. Кэтрин оборачивает ко мне холодный, строгий взгляд.

– Откуда у тебя эти вещи?

Ее голос острый как нож. Я останавливаюсь на пороге, чтобы вытереть босые ноги, единственная оставшаяся у меня туфля мамы зажата в руке. Кэтрин смотрит на меня с отвращением. Из складок моей одежды и с кожи падают блестки, словно я тоже частично из звездной пыли.

– Они мои. Моих родителей.

– И тебе хватило наглости втянуть Каллиопу в эту ерунду?

– Это не ерунда, а конвент. Мы участвовали в конкурсе.

– В конкурсе?

– Косплея. Помнишь «ЭкселсиКон»? Папину мечту? Я хотела стать частью…

– Мне плевать, чего ты хотела, маленькая негодница! – Кэтрин выдыхает с таким шумом, словно шипит. – Ты знаешь, что Каллиопа – впечатлительная девушка, и ее можно втянуть в любой проект. Все началось, когда ты стала работать в этом грязном фургоне.

– Он не грязный.

– Девчонки в загородном клубе сказали, что я держу тебя на слишком длинном поводке, позволяя там работать, а я тебе доверяла. – Она выпрямляется в полный рост, ее шелковое платье сияет. – Ты никогда больше не увидишь эту девчонку, Даниэлль.

– Сейдж? – Сердце уходит в пятки. – Но это не ее вина!

– Я должна пресечь все на корню, прежде чем ты опозоришь нас, – продолжает она, повышая голос, чтобы заглушить мои возражения. – Ты никогда больше ее не увидишь. Ты меня услышала?

Эти слова ранят меня как удар в живот. Никогда больше не увижу Сейдж? Никогда в жизни?

– И ты уйдешь с этой работы, – добавляет она. – Немедленно. Будешь работать в каком-нибудь уважаемом месте, где я смогу за тобой присматривать.

– Но это моя работа! – я пытаюсь возражать, и голос у меня ломается.

Уйти из «Волшебной Тыквы»? Это единственная вещь, за которую я когда-либо боролась. Только моя. Я добилась этого сама.

– Я это заслужила! Мне нравится эта работа!

– Я не могу доверять тебе, Даниэлль. А если я не могу доверять, то ты не заслужила того, что я тебе даю.

– Я всего лишь поехала на конвент, созданный моим папой! – Я моргаю, чтобы высушить слезы, жгущие уголки глаз. – Это и его конвент тоже. Я поехала, потому что это конвент моего папы и мой! Я наконец почувствовала, что он бы мной гордился, почему ты не можешь?!

Кэтрин скрещивает руки.

– Я не могу гордиться дочерью, которая мне лжет.

– Дочерью? Ты никогда мне ничего не позволяла! Всегда только наказывала меня! – У меня горят щеки от слез. – Почему ты меня ненавидишь?

– Ненавижу тебя? – Она медленно моргает, словно никогда не слышала ничего более абсурдного. – Даниэлль, я тебя не ненавижу.

Я сжимаю зубы.

– Но вела ты себя не так. Я всегда хотела от тебя только одного. Чтобы ты мной гордилась. Как ты гордишься Калли и Хлоей. Я только хотела, чтобы ты меня тоже любила.

Я зажмурилась, пытаясь остановить слезы. Ненавижу плакать, но не могу остановиться.

Прячу лицо в ладони, заглушая стоны. Тушь, блестки, все хорошее с конвента стирается с моей кожи, оставляя мокрые полосы. Когда я наконец поднимаю взгляд, синие глаза Кэтрин сверкают в свете фар. Она долго ничего не отвечает. Но в конце концов наклоняется и улыбается, словно пытается быть нежной.

– Я пыталась любить тебя, дорогая, но ты усложнила задачу.

У меня перехватывает в горле.

– Твое увлечение превратилось в болезнь, – резко говорит она. – Для папы это тоже ничем хорошим не кончилось, он жил в воображаемом мире. И это все, что он делал. Жил только этим. Для него существовала только ты, и он, и «Звездная россыпь». Я ненавижу то, насколько ты на него похожа.

Рука падает сама собой. Я смотрю на нее, пытаясь разглядеть ложь за тональником и темной тушью, но губы у нее сжаты в тонкую линию, а глаза темные. Однако, похоже, она не врет.

– Я очень многое хотела в нем изменить и в тебе тоже.

– Изменить? Зачем? – спрашиваю я, не успевая остановиться. – Чтобы иметь идеальную дочь? Чтобы иметь копию себя? Кого-то, достойного твоей любви? Почему я должна доказывать, что чего-то достойна?

– Даниэлль, я хотела для тебя только лучшего.

– Нет, ты хотела лучшего для себя, – я срываюсь на крик. – Я никогда не была тебе нужна, признай это! Я лишь обуза после смерти папы. Ты ненавидишь меня за то, что я на него похожа, хорошо. Но ведь во мне лучшие черты папы. Он вырастил меня, чтобы я боролась за то, во что верю, была хорошим человеком. Он научил меня видеть лучшее в людях! – я говорю громко, голос сбивается. – Я позволила тебе растоптать все хорошее, что он мне дал. Но только не сегодня, сегодня на конвенте я впервые почувствовала себя на своем месте. Я никогда не чувствовала этого здесь. В доме моих родителей. В доме, который ты продаешь!

Она прищуривается.

– «Звездная россыпь» не настоящая, Даниэлль. Чем раньше ты это поймешь, тем лучше для тебя.

Конечно, не настоящая. Я знаю, что она не настоящая. Она такая же искусственная, как их бутафория из пены, и декорации из картона, и игрушечные лазеры, и машина для мороженого, которую они пытаются выдать за систему хранения данных. Я знаю, что все это ненастоящее. Но персонажи: Карминдор, Принцесса Амара, Юци, даже Король Мглы – остались моими друзьями, когда в реальном мире все лишь распускали сплетни у меня за спиной, называли чудачкой, запихивали в шкафчик, говорили, что я красивая, только для того, чтобы потом выставить меня на посмешище. Персонажи никогда не предовали меня. Они были верными, честными, заботливыми и умными.

Но тут я понимаю, что пытаться объяснить «Звездную россыпь» Кэтрин – все равно что пытаться объяснить глубоководной рыбе, что такое небо. Ей несвойственны все эти качества, и она никогда этого не поймет.

– А теперь ты пойдешь наверх и снимешь этот дурацкий наряд, – приказывает она.

Я поворачиваюсь, чтобы уйти побежденной, но Кэтрин не закончила:

– И еще ты отдашь мне свой телефон.

Я останавливаюсь как вкопанная.

– Даниэлль!

Я достаю телефон из кармана. В какой-то короткий момент сумасшествия я вспоминаю сон обо мне и Франко. О том, как мы уезжаем на запад и не оглядываемся. Я знала, что это только мечта. Этот дом не может передвигаться, а без него я не уверена, что останусь собой.

Однако это место скоро перестанет быть моим домом. Я останусь без своего уголка. У меня не будет своего места. Но если мне некуда идти, какой смысл бороться? Словно сдирая пластырь, я отдаю телефон. Наманикюренные пальцы хватают его.

– Хорошо. А теперь иди в свою комнату.

Слезы наворачиваются на глаза прежде, чем я могу их остановить. Я перепрыгиваю через две ступеньки. Кэтрин не идет за мной. Я не стою усилий, а отбирать у меня уже больше нечего. У себя в комнате я прижимаюсь лбом к двери и плотно зажмуриваюсь.

Не могу этого больше выносить. Я должна уехать прямо сейчас. Но у меня нет телефона. Я не могу позвонить Сейдж и рассказать, что случилось.

А Карминдор? В конце концов, даже он понял, что со мной не стоит разговаривать.

Когда Дэриен назвал меня а’блена, я чуть было не подумала, что это он, Дэриен Фримен, и есть мой Карминдор. Но этого не может быть. Вселенная не может быть так жестока. А Дэриен, как и Карминдор, не стал бы разговаривать с кем попало.

Я сжимаю китель папы и опускаюсь на ковер, рыдаю, уткнувшись в костюм, еще сильнее, чем раньше. Потому что теперь сияющие созвездия надо мной выглядят как фальшивки. Китель пропах потом. В старом скрипучем доме холодно. И в гостиной никогда больше не будут вальсировать.

Вот почему это вселенная невозможного: ничто хорошее нельзя удержать. Вселенная всегда все забирает.

Дэриен

Оказывается, в Чарлстоне не так уж легко найти автокафе.