Обнаружив, что от слишком долгого купанья кожа на его пальцах собралась гармошкой, он выбрался из душа, все еще во власти воспоминаний, и опомнился, сообразив, что перерыв на исходе.

Гарри торопливо облачился в спецкостюм и поспешил в детскую палату: он обещал маленькой Еве посмотреть вместе с ней Книгу Сказок — так назывался блокнот, подаренный ей Гарри, куда она неутомимо что-то записывала и разрисовывала фломастерами, с тех пор, как пошла на поправку. Фломастеры эти часто скатывались с койки на пол, что доводило сестру Помфри до белого каления — вставать девочке было пока нельзя, а лишний раз поднимать грузное тело и наклоняться мадам Помфри не хотелось.

В коридоре творилось что-то странное. Несколько сотрудников куда-то бежали. Вышедший из санкомнаты Гарри едва не был сбит с ног Нимфадорой Тонкс, стремительно летящей куда-то, как боевой фрегат. Юноша ускорил шаг, чувствуя, как внутри него с каждой секундой нарастает тревога. В дальнем конце коридора у грузового лифта толпилась целая группа. Гарри успел увидеть Люпина, Слагхорна, Флитвика и троих незнакомых мужчин в белом. Виктор Крам втолкнул в лифт каталку, и двери кабины сомкнулись прежде, чем Гарри успел рассмотреть что-либо.

Терзаемый нехорошими предчувствиями, он направился в детское отделение. Не дойдя до двери, Гарри услышал звук рыдания, переходящий в вой.

Он влетел в палату и остановился, потрясенный.

Уронив голову на руки, за столом истерично выла мадам Помфри. Рядом суетился взволнованный Локхарт и две сотрудницы из детской реанимации, судя по униформе.

Маленькие пациенты дружно ревели, напуганные истерикой мадам.

Анестезиолог безуспешно пытался оторвать старшую сестру от кресла.

— Поппи, вы не виноваты, вставайте, нечего детей пугать. Идемте, — он попытался приподнять ее под мышки, но, увы, это была не его весовая категория.

— Она хоте-е... а-а! А я... не дала-а-а! — невнятно выкрикнула Помфри, на секунду подняв отекшее от слез лицо, опять свесила голову и вдруг тонко, по-бабьи, завыла.

Остановившимся взглядом Гарри смотрел на пустую кровать Евы Кимберли.

Холодная рука скрутила внутренности.

В легких не стало воздуха.

Плохо понимая, что делает, Гарри кинулся к Локхарту и дернул его за воротник. Раздался треск разрываемой ткани.

— Где она? Где Ева?

Голос Гарри куда-то пропал, или он его попросту перестал слышать. Тем не менее, анестезиолог понял его мгновенно.

— Отцепись, Монах! — рявкнул он и сердито оттолкнул от себя. — Еще твоих истерик недоставало! Иди к чертям, не до тебя тут!

Злость всегда мягкого и веселого Локхарта не произвела на Гарри ни малейшего впечатления.

— Где она? Умерла, да? Говори, умерла? Говори! Говори! — он вновь кинулся к анестезиологу и повис у того на рукаве.

— Бл... ! — вызверился Локхарт, дергая локтем. — Я сейчас в буйное вас всех отправлю, мать вашу! Я при чем тут! Упала твоя Ева! Встала и упала! Отвяжись, Поттер!

Мадам Помфри рыдала, уже икая.

— Гилли, добавь ей дозу, не берет, — сказала девушка из реанимационной бригады.

— Сейчас, Монаха уберу, — Локхарт с неожиданной силой схватил Гарри за плечо и буквально выволок из палаты.

— Поттер, возьми себя в руки, — прошипел анестезиолог. — Ты помогать или мешать явился, а? Вали домой! Девочка в реанимации!

— Я просто хочу знать, ПОЧЕМУ?! — отчаянно выкрикнул Гарри.

— Аутопсия покажет! Всё, брысь, зеленоглазый!

Стеклянные раздвижные двери сомкнулись за спиной анестезиолога.

Гарри, тяжело дыша, бессмысленно глядел перед собой расширившимися от потрясения глазами. Он разговаривал с Евой еще час назад. Она была жива. Она была такая ЖИВАЯ! Она была так рада видеть его, дурака! Через неделю ее должны были выписать! Если бы он не ходил пить чертов кофе, не ушел бы на чертов перерыв, просто БЫЛ бы в палате, Ева бы не встала, не упала, не...

Как парализованный, Гарри застыл у раздвижных дверей, глядя сквозь стекло на опустевшую койку и раскатившиеся по полу фломастеры. Очнулся он, когда из палаты вывели Помфри, тяжело повисшую на руках Локхарта и реанимационной сестры. Проводив взглядом всех троих, юноша осторожно вошел в палату. Оставшаяся сотрудница утешала одного из плачущих малышей.

Гарри тихо подошел к еще одной хлюпающей носом девочке и взял ее за руку.

— Не бойся, все хорошо будет, — пробормотал он, пытаясь убедить себя самого. — Не надо плакать.

— А сам чего плачешь? — всхлипнула девочка.

— Я? — удивился Гарри. — Я не...

Он провел рукой по лицу и с недоумением уставился на влажный след на коже.

— Это вода. Я в душе был, — прошептал он.

Что-то больно и горячо обожгло его изнутри. Пока он был в душе, Ева встала и...

«Потом. Потом. Я подумаю об этом ПОТОМ», — глядя на испуганные личики детей, решил он.

— Что с мадам Помфри? — сдавленным голосом спросил он оставшуюся на дежурстве девушку.

— Думает, это ее вина. Я так поняла, что у девочки вечно падали на пол карандаши, а Помфри не хотелось вставать лишний раз... Стоило ей отвернуться, девочка начала слезать с койки и упала.

— Она не отвернулась, она заснула, — ясным голоском сказала девочка, которую Гарри держал за руку.

Гарри расширившимися глазами уставился на юную пациентку.

— Тётя Помфри заснула, — повторила девочка, все еще шмыгая носом. — А Ева хотела телевизор посмотреть. Ей же нельзя, но она хотела. Она никогда не видела Дональда. Ева сказала, что быстренько посмотрит на Дональда одним глазом, и все. Стала слезать с кровати, упала и так и лежала. Это из-за Дональда.

— Какого Дональда? — не понял Гарри.

— Дональда Дака, — снисходительно ответила девочка. — Из мультика.

— Дональда. Дака. Из мультика, — бессмысленным эхом повторил Гарри, погладил малышку по голове и вышел, шатаясь, как пьяный на мостовой.

Коридор постепенно заполнялся сотрудниками. Двери грузового лифта вновь раскрылись, из него вышли четверо. Крам толкал перед собой пустую каталку. Впереди, нелепо подпрыгивая, бежал доктор Флитвик с улыбкой во все лицо.

Сердце Гарри затрепыхалось неровно и гулко, впуская робкий радостный лучик надежды.

— Не наша аневризма! — огласил коридор радостный выкрик Флитвика.

Гарри ринулся к профессору, надеясь услышать благую весть.

— НЕ НАША аневризма, господа! — счастливо блестя глазами, повторял Флитвик, возбужденно вертя головой. — Аневризма мозга! Базилярная артерия! Мы не виноваты!

Невесть откуда возникшая Нимфадора Тонкс сгребла маленького профессора за грудки и едва ли не приподняла над землей.

— Сукин сын! — выкрикнула она на весь коридор. — Наша, ваша! Ах ты...

Больничное эхо разнесло по отделению поток отборного мата.

— Нимфусик, — простонал Люпин, прикладывая пальцы то ли к вискам, то ли к ушам.

Разгневанная амазонка брезгливо отшвырнула сникшего Флитвика.

Гарри, как в тумане, шагнул навстречу своему профессору.

— Ева?.. — прошептал он.

— Умерла, — коротко ответил Люпин.

* * *

— Гарри, ты меня не слушаешь, — ладонь Северуса легла на его колено.

Почему же, слушаю, вяло думал Гарри, безучастно глядя на мелькающую перед глазами щетку стеклоочистителя. Полуослепшая от дождя мисс Бентли летела по дороге, пробивалась сквозь потоки воды.

Гарри молча кивал, глядя прямо перед собой.

Все понял, да, врожденная патология стенок сосудов. Не диагностированное ранее заболевание, ага. Разрыв врожденной аневризмы базилярной артерии, не понял, но все равно, понял. Кровоизлияние в мозг вследствие разрыва аневризмы, что тут не понять. Скорее несчастный случай, чем... Угу. Да.

— ...будут судить, возможно, — донесся голос дорогого друга.

Гарри вышел из оцепенения.

— Судить? Кого? — тихо переспросил он.

— Помфри. Так ты слушаешь.

— А-а, — равнодушно сказал Гарри. — Ага.

— Кит, да что с тобой!

— Все нормально, — буркнул Гарри.

Он приоткрыл окно, и в притихший салон ворвался шорох дождя и резкий запах озона.

— Я музыку поста...

Гарри перехватил руку Северуса на полпути к магнитоле.

— Нет. Нельзя. Не сейчас, — сдавленным голосом сказал он. — Ради НЕЁ, не надо.

* * *

— Я не голодный.

Гарри бродил по столовой, сунув руки в карманы и опустив голову, с видом человека, потерявшего на полу булавку.

— Кит, хватит.

Рука Северуса легла на его плечо.

— Ты ничего не изменишь.

Гарри молчал. Северус сжал его плечо почти до боли.

— Никогда не привязывайся к пациентам, слышишь меня? Это большая ошибка! Если ты хочешь им помочь — никогда! Не привязывайся! Не люби! Не жалей! Или ты сломаешься раньше, чем поможешь хотя бы одному!

— Я не смогу быть хирургом, — бесцветным голосом сказал Гарри. — Я их всех люблю. Всех. Даже тех, которые плачут... противно так плачут... капризничают, — прошептал он, бессмысленно глядя в пол.

Северус вдруг взял в ладони его лицо и уставился в потускневшие от страдания зеленые глаза.

— Это хорошо. Это правильно. Людям равнодушным и черствым в хирургии делать нечего, — отрывисто сказал он. — Но все, что чувствуешь, всю свою любовь, сопереживание и сострадание — переплавь в дело, а не в сопли, понял?

Он резко убрал руки. Гарри удивленно моргнул: Северус раньше с ним так не разговаривал — серьезно, как с сотрудником своего отделения.

— Признать свои слабости может только сильный человек, — продолжал Северус, меряя шагами столовую вслед за Гарри. — Признать и трансформировать в созидательную энергию. Жалость ничего не создает. Она разрушает и деформирует. Мы никого не любим, мы никого не жалеем. Мы работаем, дорогой мой. И не надо пускать возмущенно-благородные слезы над Флитвиком. Я его прекрасно понимаю. Нам приносят в ремонт двигатели, а не карбюраторы. Хороший узкоспециализированный мастер отвечает за то, что починил он сам, и только Мастер с Большой Буквы видит дальше своего носа и пытается оценить ущерб, нанесенный всей конструкции. И судить Флитвика, если ты не стоял в зале судебных заседаний и не терзался вопросом, где начинаются и где заканчиваются границы твоей ответственности, предусмотренные законом, — не имеешь права. Да, у каждого из нас есть свой внутренний, глубинный судья — совесть, критик, прокурор и даже палач. И нет ничего страшней, чем пойти против собственного Судьи. Как бы не казался узколоб и труслив Флитвик, это не причина, чтобы обвинять его в черствости или малодушии. Доктор Флитвик — мастер в своей сфере, он исполнил свой долг и рад был узнать, что не его вина в том, что сломан карбюратор, — ведь он честно ремонтировал мотор. Но пусть Флитвик судит себя сам. А для тебя его реакция пусть послужит примером того, как человек абстрагировался от эмоций. Может быть, чересчур абстрагировался. Я не желал бы, чтобы ты когда-нибудь стал таким, как он, но и твоя душевная мягкость не должна превратиться в непреодолимый барьер, Кит. Понимаешь меня? Или опять не слушал?