— У него посетитель, — сказал Блейз, и, наклонившись к уху Гарри, прошептал: — Похоже, что коп.

— Коп? — удивился Гарри. — Вижу, ты уже мыслями в Штатах. С чего ты взял?

— Он не в форме, но... У меня верный глаз, — несколько самодовольно сказал санитар. — К нам домой всякие следаки ходили, когда у матери неприятности были... Короче, я уже знаю эти морды кирпичом и повадки служащих Скотланд Ярда.

— Хм, — сказал Гарри, не зная, что и думать. — Ладно... А что с Фултоном? Когда думаешь ехать?

Блейз непристойно зажал швабру между ног.

— Там уже все оплачено, оказывается, деньги вчера перечислили... Можно ехать хоть сейчас, не вопрос, и билеты не проблема. Но я обещал доработать до конца месяца, — вздохнул Забини. — Вдобавок, еще и в воскресенье попросили подежурить, — прибавил он. — Думал вещи собрать, с друзьями попрощаться...

— Кто попросил, Севе... Снейп?

Блейз покачал головой.

— Да нет, сам профессор Малфой, — санитар подпрыгнул на швабре, как ведьма на метле. — У него в воскресенье операция. Пересадка искусственного сердца, — с уважением добавил он.

— Ты уверен, что искусственного? — взволновался Гарри. — Откажись, Блейз! Умоляю! Лучше и впрямь с друзьями попрощайся, чемодан упакуй, что угодно! Почему в воскресенье, что за бред такой? В выходные не делают плановых операций, в трансплантологии вообще пусто будет!

— Вот потому он и попросил подежурить, что пусто, — пожал плечами Блейз.

— У него своих санитаров хватает, почему ты? — возмутился Гарри.

— Значит, не хватает, — упрямо сказал Блейз. — У Малфоя маленькое отделение, и народу там немного, не то, что у Снейпа. И заплатить обещал, — он подмигнул Гарри и улыбнулся, эффектно блеснув зубами.

Мимо, как ядро, выпущенное из пушки, пронесся доктор Бэгмен.

— Забини, вам заняться нечем? — на ходу произнес он, метнув на санитара осуждающий взгляд: молодой человек превратил швабру в «лошадку» и совершал на ней непристойные телодвижения.

— Потом поговорим, — вздохнул Блейз, подхватил ведро и швабру и ретировался в какую-то подсобку.

Гарри остался стоять посреди коридора. Очнувшись от задумчивости, он направился к новой палате Альбуса Дамблдора, снедаемый страхом и любопытством. Последнее пересилило, и юноша отважился открыть дверь в новую пасторскую обитель и осторожно заглянуть внутрь.

Его взору предстала на редкость мирная картина: старики играли в шахматы на койке Альбуса Дамблдора.

— Гарде, — услышал Гарри довольный голос пастора.

Длинноволосый старик в больничной пижаме покрутил в руках белую пластиковую фигурку.

— Мадам Долорес, — сказал он, с задумчивой улыбкой разглядывая ферзя.

Дамблдор оторвал взгляд от шахматной доски и заметил застывшего в дверях санитара. На лицо пастора легла тень неудовольствия.

— Гарри, — буркнул он. — Не стой в дверях.

Юноша с робкой улыбкой приблизился к старикам и растерянно кивнул обоим.

— Поглумиться пришел? — сурово вопросил пастор. — Геллерт, это Гарри, мой бывший ученик.

— Твой бывший ученик... — эхом повторил Гриндевальд, разглядывая Гарри восхищенным мечтательным взглядом.

Гарри смутился и покраснел.

— Ничему я его не научил, — проворчал Дамблдор. — Только время потерял. Ничего, мой мальчик, жизнь тебя научит. Еще хлебнешь горя, раз уж не внял моим словам в свое время. Я желал тебе добра.

— Я знаю, сэр, — Гарри опасливо покосился на откровенно разглядывающего его Гриндевальда. — Мне жаль, что... — он замялся и покрасней еще сильней, досадуя, что не может толком выразить свою мысль. — Я читал статью в «Дэйли Экспресс», — только и смог сказать он.

Пастор с досадой махнул рукой.

— Это должно было случиться, раньше или позже, — он сгреб шахматы с доски себе на живот и со стуком перебросил в коробку. — Если тебя ничему не научили мои проповеди, то может, наведет на размышления моя история, мой мальчик, — невесело сказал Дамблдор.

— Чему научит? — недоуменно спросил Гарри. — Меньше общаться с корреспондентами?

— Альбус, я ДОЛЖЕН его нарисовать! — внезапно воскликнул Гриндевальд. Он вскочил с постели, извлек из недр больничной тумбочки какой-то блокнот и карандаш и уставился на Гарри с видом оценщика на аукционе.

Уши Гарри запылали еще сильней.

— Не смущай мальчика, Геллерт, — не слишком сурово сказал пастор и вновь повернулся к Гарри. — Чему может научить мой пример? — он задумчиво прищурился. — Одной простой вещи. Таких, как ты, никогда не примет общество. Что бы ты ни делал, что бы ни говорил, как бы ни был талантлив и умен. Общество осудит тебя, забросает камнями и оплюет. Ты никогда не сможешь себя уважать, никогда не осмелишься поднять глаза и честно посмотреть в лицо людям. Будешь скрываться и лгать, как я, как Геллерт, как многие другие. Нет прощения Господнего для мужеложцев, не наследуют они Царствия Небесного, и жизнь их на земле — сплошной ад.

Слова пастора отозвались в сердце юноши волной протеста.

— Ад — у вас в голове, мистер Дамблдор, простите за сравнение. Вы сами себя осудили и вынесли приговор.

— Глупый мальчишка, — покачал головой пастор. — Ты еще не жил. Тебя не травили, не гнали. Веру в Бога ты сменил на какие-то нелепые идеалы. Когда тебя истолчет, измелет в муку ступа жизни, вспомнишь мои слова, мой мальчик. Нет и не было божьего благословения для нас, и не будет никогда.

Гарри нервно запустил пятерню в волосы.

— Главное, чтобы я не осуждал себя сам. А божье благословение... приходит через любовь. Я так думаю, сэр, — вежливо прибавил он.

— Похоть это, а не любовь, — буркнул пастор.

Гарри перевел взгляд с одного старика на другого.

Сидя по-турецки на своей койке и высунув от усердия язык, Гриндевальд увлеченно черкал карандашом в блокноте, время от времени окидывая Гарри восторженным взглядом блекло-голубых глаз.

— Похоть? — задумчиво переспросил юноша. — Не думаю. Среди мужчин и женщин куда больше похоти. А общество... оно состоит из людей. Мы — тоже часть общества. Но вы сами поддержали тех, кто готов осуждать вас, сэр. Вы осуждаете себя. Разве это не самоубийство?

Дамблдор сдвинул кустистые брови к переносице.

— Это суд совести, мой мальчик. Я не лгал в своих интервью. Порок должен быть наказан. И если воля Господа на то, чтобы сделать это руками людскими, то так тому и быть. Строгость к себе, самодисциплина, самоотречение, битва с дьяволом-искусителем в своем сердце — вот истинные пути к Богу. Я и Геллерт виновны пред Господом за давний грех. И искупать его будем до конца дней своих. А духовную любовь и дружбу Отец благословляет, — прибавил он, окинув мрачно-удовлетворенным взглядом Гриндевальда. — Тебе повезло, мой мальчик, что Геллерт молчит, когда рисует, — усмехнулся он.

Гарри вздохнул, не зная, что сказать, в глубине души подозревая, что пастор вполне мог бы быть соседом Геллерта в палате Тэвисток Клиник.

— Скажите, сэр... Вы счастливы? — неожиданно для себя самого спросил он, разглядывая изборожденное морщинами лицо Дамблдора.

— О, да, — ответил вместо пастора Геллерт Гриндевальд.

Гарри с опасением покосился на безумного художника: вероятно, тот сейчас рисовал его в виде очередного беса, с дрожью подумал он.

— Пустая болтовня, — пробурчал Дамблдор. — Любовь, счастье... Выдумки поэтов. Лишь у Отца смиренные дети познают любовь, прощение и счастье.

Он замолчал, задумчиво разглядывая Гарри и машинально поглаживая бороду.

— Сожрут тебя, Гарри, если не будешь сильным и хитрым, как твой Снейп.

— Он умеет летать, — вдруг сказал Гриндевальд, не отрывая взгляда от своей картины.

Гарри боязливо приблизился к его койке и вытянул шею, пытаясь рассмотреть рисунок.

Пастор обеспокоенно заворочался в постели.

— Гарри, иди к себе. Если он дорисовал, сейчас болтать начнет, — предупредил он.

Открыв рот, Гарри глядел на рисунок Гриндевальда.

Бесов не было.

На картине, как древнегреческий Икар, взлетал в небо обнаженный юноша с крылом вместо руки.

* * *

— Ты говоришь, не стыдиться себя, — задумчиво сказал Гарри, разлегшись на кабинетном диване и рассматривая из-под ресниц спину дорогого друга в хирургическом костюме. Склонившись над столом, Северус заполнял очередной протокол операции. — А я как иду по отделению, мне мерещится, что каждый, кто на меня смотрит, про себя смеется и думает: «Вот идет любовник профессора Снейпа».

Северус перестал писать.

— Ты стыдишься меня? Или себя? — негромко спросил он, не оборачиваясь.

— Не тебя, нет, — поспешно сказал Гарри. — Я хотел сказать... я чувствую, что они что-то нехорошее обо мне думают. Осуждают, что ли, — прибавил он.

Северус резко повернулся в кресле.

— Очередная пасторская проповедь выбила тебя из колеи? — безрадостно поинтересовался он. — Мы только вчера говорили о стыде. Не приписывай людям свои фантазии, Гарри. Если ты осуждаешь себя за то, что ты со мной, так и скажи, — с холодком прибавил он.

Гарри подскочил на диване.

— Нет! Ты не понял! Просто на работе... некрасиво целоваться по углам. И так далее, — слегка покраснел он. — А когда я сюда иду... крадусь, как грабитель... И еще в такое время, — он покосился на настенные часы: электронный циферблат высвечивал цифру двадцать три сорок.

— А мне кажется, Дамблдор успел впрыснуть свежего яду тебе в душу, — буркнул Северус, вновь принимаясь за писанину. — Осуждение в глазах общества, неприятие большинства... Наслушался. Не ходи к нему, Кит. Он обрек себя на страдания и хочет, чтобы и другие последовали его примеру.

Гарри беспокойно заерзал на диване.

— Северус, я не согласен с тем, что говорит Дамблдор, но все-таки... разве мы не другие? Мы какие-то не такие, как все, — почти жалобно сказал он.

Северус отложил в сторону ручку и медленно развернулся в кресле. Антрацитовые глаза впились в зеленые проницательным и немного насмешливым взглядом.