Жалкую родительницу, способную обеспечить единственного сына лишь регулярными нотациями…

Нет, у неё и в мыслях не было заикаться о той анкете. Да и что вообще говорится в подобных случаях? «Павлик, ты абсолютно не прав, у меня есть и характер, и своё мнение»? Или, может, «Погоди, сынок, ты ещё увидишь, на что способна твоя мать»?

Ха-ха… Обнять и плакать.

Значит, заслужила.

Значит, терпеть. Молчать. Выдавить только сухое: «Картошка на плите». Припасть к телевизору, к бразильскому сериалу, и к концу серии как-нибудь прийти в себя. А уж потом, чуть успокоившись, забыться долгим сном…

Между тем ночь припасла для неё свой коронный номер – бессонницу.

Среди ночи её холодными пальцами разбудил страх.

Ночные страхи отличались завидной изобретательностью. То сердце вдруг леденила боязнь стихийных бедствий (в особенности если за окном шёл дождь или снег), то мерещились, одна другой страшнее, болячки, подстерегавшие Павлика на почве нерегулярного питания, умственных перегрузок в школе и давнего сколиоза. А то вдруг лезли в голову страшные случаи из газет и криминальной телевизионной хроники…

В этот раз Зоя проснулась в абсолютной тишине. И буквально в тот же миг осознала, что как раз в тишине-то и таится главная опасность: дыхания Павлика НЕ БЫЛО СЛЫШНО!

В следующую минуту её подбросило на постели и перенесло к сыну. Так и есть: он спал на спине, время от времени как бы забывая дышать и потом внезапно резко всхрапывая. А ведь где-то она точно читала: такое вот всхрапывание – опаснейший симптом! Какая-то предрасположенность, она только не могла спросонья вспомнить, к чему именно – к инсульту или инфаркту? Какие-то проблемы с сосудами…

– Павлик! – испуганно потрясла она сына за плечо. – Павлик, дыши!

Тот как будто проснулся и даже приоткрыл на секунду глаза, но тут же снова закрыл и пробормотал:

– Не лезь!

Однако после этого перевернулся набок и всхрапывать перестал.

Зоя побрела обратно в постель…

Под самое утро она расслабилась и даже задремала. И даже успела увидеть сон про бабушку Анфису – что было довольно странно, потому что не виделись они лет семь, а то и все десять. Да, собственно говоря, и приходилась-то ей эта бабушка Анфиса не близкой роднёй – двоюродная сестра маминого папы, дедушки Сени, погибшего молодым в Отечественную войну. Правда, мама утверждала, что эта самая баба Анфиса привила ей любовь к музыке, потому что хорошо пела и вся семья её была «певучая», а уж потом, мол, любовь к музыке перешла по наследству и к Зое. Но сама Зоя ничего такого не помнила, так что даже опешила слегка, внезапно разглядев в дверном проёме смутно знакомую фигуру – статную, дородную. Бабушка Анфиса стояла на пороге как-то напряжённо, держась за дверной косяк и словно опасаясь сделать шаг в незнакомую комнату. И тут же Зою вдруг как током ударило: хороша внучатая племянница – ни разу старушку к себе не пригласила! Не съездила в гости, когда мама звала с собой! Хотя живёт бабушка – четыре часа на электричке, три на автобусе. Ну и что ж, что не одна, а с внуком? А если захворает или соскучится? Если ждёт не дождётся, пока хоть одна родственная душа о ней вспомнит?

Тогда-то, во сне, и прошиб Зою такой стыд, что осталось только бухнуться перед гостьей на колени и заголосить плаксиво:

– Баб-Анфиса! Вы простите меня, пожалуйста, ладно?! Ну заходите, заходите!

Но та стояла перед ней непривычно прямо, молчала и заходить не спешила. И смотрела на Зою тоже непривычно – сурово и придирчиво. Однако после отчаянной внучкиной мольбы, видно, всё-таки немного смягчилась и вымолвила наконец:

– Ладно уж… – потянула носом и определила: – Смотрю, борщ так и варишь – без затирки? Тебя мать разве не учила? Перед самым концом, как уже укроп бросать – старого сальца с чесноком на мелкую тёрку, и прокипятить!

– Пашка с салом не любит, противный такой стал, – пожаловалась Зоя, поднимаясь с колен. – Одни мобильники на уме! Купила ему весной – он потерял, а теперь то компьютер ему подай, то…

– Ты вот что, артистка, – перебила бабушка Анфиса и как-то презрительно скривила губы. – Ты давай наши сокровища ищи! Драгоценности!

При этих словах тёмные глаза её знакомо блеснули. По этому блеску чувствовалось, как хороша собой была когда-то баба Анфиса.

– Чего?! – изумилась Зоя и от неожиданности застыла в полусогнутом состоянии. – Какие… драгоценности?

– Какие ж ещё – фамильные! – сердито фыркнула гостья.

– А-а, фамильные… – вежливо протянула Зоя, смекнув, что старушка, видно, нажила проблемы с головой. Потому что, сколько она помнила, изо всех драгоценностей имелось у бабы Анфисы только чернёное серебряное кольцо с надписью «Спаси и сохрани».

Но чтобы хуже не рассердить бабушку, пришлось, не подавая виду, расспрашивать дальше:

– И где мне эти самые… ценности искать?

И тут противно захрипела петухом пластмассовая коробка-будильник.

Глава 3

Лестница вела на второй этаж: восемь ступеней, площадка, ещё восемь ступеней. В тот день, когда шестилетнюю Зою, в юбочке-гофре и вышитой кофточке, привели сюда на вступительный экзамен, на этой лестнице можно было потеряться – такая она была необъятная. Поднимаясь по ней, приходилось цепко держаться за мамину руку. А вот обратный путь оказался легче: ведь к тому времени она уже спела «Во поле берёзонька» и несколько раз прохлопала в ладоши, за что ей улыбнулись и сказали «Молодец».

Незаметно лестница вытянулась и похудела, как подросток. Во времена Марины Львовны она была лёгкой, звонкой, устремлённой ввысь. Быстрые Зоины прыжки по ней звучали, как весенний дождь, как прозрачный водопад, как си-бемоль мажорная прелюдия Баха из «Хорошо темперированного клавира». Зое хотелось сыграть весь этот клавир, оба тома, все двадцать четыре прелюдии и фуги, и Марине Львовне, чувствовалось, тоже, но до окончания школы оставался всего год. Наверное, они встретились слишком поздно: только в шестом, предвыпускном классе Зою решились-таки отчислить из музыкалки за её «зажатые» руки, которые вдруг разучились играть даже простейшие пассажи, а Марина Львовна, в то время завуч, ни с того ни с сего надумала взять чужую троечницу в свой класс вместе с этими зажатыми руками и заново переучить играть…

А сейчас, под своей потёртой ковровой дорожкой, лестница была низенькой и ложно-величественной, как разодетая старуха с деланной улыбкой. Терпеть её можно было лишь потому, что вела она в лучшее на школьной территории место – на верхнюю площадку с перилами, что-то среднее между холлом и курилкой. Из мебели здесь имелись только громадный фикус в кадке и диван-уголок, чья дерматиновая обивка порядком пострадала от музыкальных ручек учеников. И всё же это было самое неофициальное пространство в школе, любимое детьми всех возрастов, которое располагало к мягкой полулежачей посадке, сплетням, анекдотам, корявому подростковому флирту и иным свободным проявлениям человеческой натуры.

В обе стороны от площадки тянулись коридоры с пухлыми чёрными дверями, максимально утеплёнными с целью звукоизоляции. Но шли годы и десятилетия, сменялись поколения педагогов и учащихся, производились капитальные, косметические и евроремонты, а цель эта оставалась вечно недосягаемой, и изо всех скрипичных, фортепианных, хоровых и духовых классов неизменно неслись в коридоры мутные потоки более или менее фальшивых звуков.

Фальшивили, собственно говоря, все ученики до единого. Однако фальшивили по-разному.

Большинство поначалу фальшивило, не в силах одолеть текст заданного произведения. Неделями и месяцами, невзирая на всё более укрупняющуюся запись в дневнике «ВЫУЧИТЬ НАИЗУСТЬ!!!», маленькие нервомоты и мучители постарше продолжали сбиваться и останавливаться посреди фраз, пока Зоя не рявкала в ярости: «Да посмотри же в ноты!» С солдатской стойкостью терпели они из урока в урок упрёки, нотации, тройки со всё удлиняющимися минусами, а впоследствии и двойки на полстраницы. И даже беседы по душам с директором Иваном Флориантовичем, в прошлом оперным басом, не всегда приносили желаемый результат. Тем не менее ко дню технического зачёта, экзамена или академического концерта эти садисты умудрялись каким-то образом доучить все пассажи, запомнить репризы и даже сделать, где нужно, эффектное замедление, да ещё и закатить при этом глаза в потолок, а встав из-за рояля, так артистично уронить голову в поклоне, что тот же Иван Флориантович, одобрительно покивав исполнителю и проводив его взглядом до дверей, озабоченно басил: «Орёл, орёл… А вы бы, Зоя Никитична, как-то поощрили бы парня, что ли… Что ж это он у вас из троек не вылезает?»

Но ещё хуже орлов были тихие девочки-отличницы. Эти хрупкие, ангельского вида создания с самого начала попадали тонюсенькими пальчиками на нужные клавиши, но на экзамене от избытка ответственности начинали бледнеть, трястись, холодеть и играть ровно вполовину хуже – да хорошо ещё, если, забыв ноты, не рыдали и не валились в обморок. Правда, свои пятёрки они, тем не менее, получали, но выражение лиц у членов комиссии при объявлении оценок было скучающее и несколько брезгливое.

Самое удивительное: ведь и сама Марина Львовна, случалось, не попадала в ноты! И даже не то что не попадала, а прямо-таки играла ПО СОСЕДЯМ! И случалось такое довольно часто, поскольку играла она в основном наизусть. И сама она, признавая это, с извиняющейся улыбкой объясняла: «Я ведь играю – приблизительно!» Но эта самая ПРИБЛИЗИТЕЛЬНОСТЬ почему-то звучала у неё восхитительно! Просто чуть-чуть по-другому – как талантливая аранжировка в слегка упрощённом варианте. А самое главное – даже наигрывая одну-две фразы, она ИСПОЛНЯЛА! Или задумается на минуту, замедлит темп, что-то вспомнит – и вдруг вещь засверкает под её пальцами со всеми своими мелизмами, со всеми волшебными оттенками настроений!

Почему же не выступала Марина Львовна с концертами?

Об этом не говорили, как-то неловко было спрашивать. Ведь не принято же интересоваться у знакомых: «Не пойму я – отчего это ты не завуч школы?» или «А диссертацию чего ж не написал?» Теперь-то и подавно не понять, почему выбрала она столь обыкновенную профессию? Окружение столь легкомысленное и неблагодарное? В музыкальное училище из всего класса пошли трое-четверо. Ольга вышла замуж, взяла академ, родила – не до консерватории стало. Танька – та вообще с ходу загуляла, отчислили в середине второго курса. А легендарный Кирилл, талант и самородок, – где этот самый Кирилл сейчас? Никто не мог сказать вразумительно, поступил он всё-таки в «консу» или нет. Так что можно смело сказать, что только она, Зоя, единственная из всех благополучно закончила и училище, и вуз по специальности, хотя бы и заочно.