Внезапно сменив тему, Маша защебетала вдруг про какую-то почту, ценную бандероль и про ее неожиданную встречу с Татьяной Сергеевной. Женя так и не понял, к чему она все это ему рассказывает, да еще с такой горячностью. Когда он уходил из дома, мама еще не вернулась с работы.

– При чем тут мама? Ты ее что, на почте встретила? – пытался разобраться Женя.

– Да нет! – замахала на него руками Маша. – Я же говорю, на углу твоего дома.

– А что ты там делала?

– На почту за бандеролью ходила!

– Эй, ну вы чего там? – недовольно пробурчал скрипач Валерка. – Может, вы потом свои проблемы обсудите?! Мы сегодня будем репетировать или как?

Репетиция прошла на редкость продуктивно. Маша безропотно исполняла все требования музыкантов. Природа наделила ее глубоким, очень своеобразным драматическим голосом, но особой широтой его диапазон никогда не отличался. В былые времена она всегда требовала, чтобы песню транспонировали в более низкую тональность. Сейчас же она с таким усердием пыталась взять верхние ноты, что Жене в какой-то момент даже стало ее жаль:

– Тебе так слишком высоко. Нужно транспонировать эту песню.

– Нет, – запротестовала Маша. – Вот увидишь, на следующей репетиции я запою как соловей! Просто я сегодня не распелась.

Женя не стал спорить, хотя и отметил про себя еще одну странность ее поведения: раньше Маша до хрипоты спорила, убеждая его и Валерку, что на средних и нижних октавах поют единицы женщин, тогда как для того, чтобы «скулить фальцетом», больших данных не требуется. Сейчас же она только тем и занималась: отчаянно скулила фальцетом.

– Пусть тогда Женька эту вещь поет, – вмешался Валерка. – У него клево получается, и не надо ничего переделывать.

– Я могу вообще уйти! – с полоборота завелась было Маша. – По-моему, у вас без меня вообще все клево получается… – Но тут же осеклась, виновато потупила взор и ласково проворковала: – А вообще-то Валерка прав. Пусть эту песню поет Женька. Он ведь и писал ее под себя… Верно?

Но поскольку к тому времени они все изрядно устали, Женя принял самое разумное в такой ситуации решение:

– Давайте выпьем чаю. И вообще на сегодня, я думаю, хватит. А в следующий раз начнем с этой песни, сделаем пробную запись и послушаем, у кого лучше получается – у меня или у Маши.


В этот раз они не пошли гулять после репетиции, и, даже когда Женя предложил Маше проводить ее до дому, она, ласково коснувшись рукой его волос, сказала:

– Сама дойду – не маленькая. Ты бы видел, какие у тебя круги под глазами! Кстати, – она лукаво улыбнулась, – я думала, ты забыл, что название «Круги на воде» придумала я.

Женя ничего не ответил на это замечание. Он и правда безумно устал и мечтал сейчас об одном: поскорее доползти до дивана. Маша нежно обвила его шею руками и, поцеловав его в губы, быстро зашагала прочь. Девушка, как всегда, опаздывала. В десять часов она назначила свидание Игорю. Уже полчаса он нервно прохаживался по дорожке, карауля ее у подъезда.

А Женя даже ужинать не стал. Умылся и лег спать. На душе почему-то было смутно и неспокойно. А тут еще мама прямо с порога начала рассказывать ту же историю, которую пыталась ему поведать на репетиции Маша.

«Что они привязались ко мне с какой-то дурацкой почтой?! – недоумевал Женя, забираясь под одеяло. А внутренний голос подзуживал: – Нет, что-то тут не так! Возле Машиного дома тоже есть почтовое отделение. Почему она не пошла туда? И что за бандероль такая, из-за которой она даже школу решила прогулять?»

Татьяна Сергеевна обратила внимание сына на то, что встретила Машу около двенадцати часов дня. Да Маша и сама не стала скрывать, что не ходила сегодня в школу… В его полусонном сознании ценная бандероль, которую получила сегодня Маша, каким-то непонятным образом связалась с потерянным телефоном Червинского, а потом, когда он уже окончательно провалился в сон, где-то на самом краю сознания вспыхнуло слово «ключ», но утром Женя начисто забыл обо всех своих сомнениях.

10

Через три дня Елена Юрьевна не выдержала. Больше всего она опасалась, что встретит возле школы кого-то из учителей. Особенно не хотелось встречаться с Люстрой – классной руководительницей и учительницей русского и литературы. Так уж повелось, что между Леликом и Ангелиной Валентиновной давно существовало тайное взаимное неприятие. А попросту говоря, они терпеть друг друга не могли. Елена Юрьевна считала, что таких людей, как Люстра, и на пушечный выстрел к школе нельзя подпускать. Неискренний и фальшивый человек, она, как казалось Лелику, настолько формально преподавала свой предмет, что могла привить своим ученикам лишь одно: ненависть к литературе. Люстра же считала Елену Юрьевну легкомысленной, несолидной да к тому же высокомерной особой. И отсутствие дистанции в отношениях между Еленой Юрьевной и дочерью воспринимала как что-то недопустимое и противоестественное. Особенно же обострилась эта скрытая вражда после того, как Черепашка стала ведущей молодежной программы. Люстру якобы сильно волновало, что из-за съемок Люся стала уделять меньше времени учебе, а иногда даже пропускала занятия. И хотя Черепашка всегда имела оправдательный документ, Ангелина Валентиновна воспринимала происходящее как личное оскорбление.

«Яблоко от яблони! – мысленно возмущалась учительница. – Мамаша! Возомнила о себе бог знает что! Подумаешь, на телевидении она работает! И доченьку свою наверняка по блату пристроила! И не думает, что из нее дальше-то будет! Аттестаты-то пока, слава богу, никто еще не отменял. Сидит там в теплом кабинетике, ворон считает… Редактор! А ты попробуй-ка, редактор, докажи этим остолопам великовозрастным, что Пушкин – солнце русской поэзии, когда у них на уме одни дискотеки и пиво!»

Своим ученикам она не уставала цитировать Маяковского, обвиняя их в необразованности и дремучести: «Светить всегда, светить везде…» Ну и так далее. Именно за это учительница и получила от Юрки Ермолаева прозвище Люстра.

«Только бы мне с Люстрой не встретиться! – как заклинание твердила про себя Лелик, шагая к школе по обледенелому насту. – Увидит меня заплаканную, ненакрашенную и подумает: “Вот! Я всегда говорила, что панибратские отношения отцов и детей ни к чему хорошему не приводят!”»

Елена Юрьевна знала, что в пятницу у Люси по расписанию шесть уроков. Она не собиралась заходить в школу. План был такой… Вернее, как такового плана вовсе не существовало. Ей бы хоть издали посмотреть на свою Черепашку! Убедиться, что дочь жива и здорова. А там уж как пойдет. Сейчас Лелик была в таком состоянии, что не смогла бы поручиться за себя ни в чем. Поэтому она и решила положиться на чувства. Если сердце подскажет, она подойдет к Люсе, а нет, так, значит, и будет стоять в своем укрытии, издали наблюдая за дочерью. Лелик не знала, что она скажет Люсе, как вообще себя поведет. Станет ли уговаривать дочь вернуться домой, начнет ли просить прощения? «Главное, держать себя в руках и не реветь!» – строго задала себе женщина программу-минимум.

О том, что Люся живет у Лу, Елена Юрьевна узнала в тот же вечер. Только та не пожелала разговаривать с ней по телефону, а Лу сказала, что будет лучше, если Лелик на какое-то время оставит Черепашку в покое. Да, именно так и сказала ей Лу. Лелик почувствовала, что девушка изо всех сил старается ее не обидеть, но все же в голосе Лу проскальзывали нотки осуждения. И Лелик, как ни тяжело ей это было, оставила Черепашку и Лу в покое. На целых три дня. Но это был предел ее возможностей. Больше она так жить просто не могла! Пусть уж лучше Черепашка накричит на нее, выскажет все в лицо, что угодно пусть сделает, Лелик все готова снести и вытерпеть, но только не то, что происходит сейчас.

Голые кусты и деревья не могли послужить ей укрытием. Беспомощно озираясь, женщина остановила взгляд на трансформаторной будке. Ничего другого просто не оставалось. Лелик посмотрела на часы. Через три минуты должен прозвенеть звонок. Нужно было срочно прятаться.

«А может, не нужно? – явилась вдруг шальная мысль. – Гораздо хуже будет, если меня увидит за этой будкой кто-то из Черепашкиных одноклассников.

– Зная свою дочь, Лелик была уверена, что Люся не стала распространяться в классе о своей ссоре с матерью. Наверняка об этом знает только Лу. – Нет, это вообще как-то несолидно, дико – за будкой прятаться! Я все-таки взрослая женщина… – увещевала себя Люсина мама, стоя в двух шагах от трансформаторной будки. – А если Люстра? Или кто-нибудь еще из учителей? – испугалась она. – Ну и плевать я на них на всех хотела! Все, буду стоять здесь!»

Минут через пять из школы потянулись ребята. К великому облегчению Лелика, никто из них даже не взглянул в ее сторону. Все были заняты своими разговорами и делами. Наконец она увидела знакомые лица Черепашкиных одноклассников: вот Юрка Ермолаев, Вова Надыкто, Вадик Фишкин… А вот и девчонки… Катя Андреева, как обычно, смеющаяся и легкая, самая высокая девочка в классе Галя Снегирева, худенькая и маленькая Света Тополян, а вот и Лу!.. Елена Юрьевна вздрогнула. Она поймала себя на том, что беззвучно шевелит губами: «Люся, Люсенька! Где же моя Черепашка?!» Она почувствовала, как моментально ослабли колени. В следующий миг Елена Юрьевна на ватных, онемевших ногах бежала по широкой, очищенной от снега дороге. К счастью, Лу заметила ее раньше, чем та успела к ней подбежать. Оставив подруг, она подскочила к Елене Юрьевне, взяла ее под руку и шепнула в самое ухо:

– Все в порядке. Улыбайтесь. Уходим отсюда! Пока на нас не смотрят. – Лу крепко прижала к себе руку Лелика и решительно двинулась в сторону сквера. Лелик послушно шла рядом.

Лу только изредка подгоняла ее, бросая сквозь зубы:

– Быстрей! Надо отсюда смыться!

И когда они отошли от школы на достаточное расстояние и оказались за чугунной оградой сквера, Елена Юрьевна отдернула руку и остановилась:

– Больше ни шагу не сделаю, пока не скажешь, что случилось!