Несчастная любовь – идеальное горнило для тех, кто хочет постичь отношения человеческой природы с логикой. Я всерьез озадачилась вопросом Катрин, мысленно переводя: «говноед»… «говно» будет Scheiße, «есть»… Esse? Esser? Мне так и не удалось освоить этот трудный язык. Я пыталась согласовать Scheiße, когда до меня вдруг дошла вся пронзительная абсурдность моего положения. Впрочем, Катрин и не ожидала от меня ответа:

– Мне никогда не нравилась твоя чертова гитлерюгендовская морда, а уж видеть ее здесь, в МОЕМ баре…

С каких это пор бар Нико стал ЕЕ баром? Праздный вопрос, который только женщина в шоковом состоянии могла себе задать.

Тут наконец вмешался Никола, встав между Катрин и Флорианом. Он был ниже его ростом, и ему пришлось задрать голову.

– Нет, серьезно, старина, что за хрень? Что за хренова хрень?! Из всех баров Монреаля? Из всех, черт побери, баров Монреаля?..

Флориан на него не смотрел – его глаза не отрывались от моих, с тех пор как он вошел.

– Флориан… что происходит? – поинтересовалась наконец чертова хипстерша.

Я повернулась к ней. У нее были очень короткие и очень светлые волосы, большие солнечные очки в пожарно-красной оправе и красивые губки, подкрашенные тем же цветом, но матовым. Она ничего не понимала и, похоже, лихорадочно соображала, как себя вести. Флориан тоже повернулся к ней и, кажется, почти удивился, что она здесь.

– We should go[25], – сказал он ей по-английски.

– Что? Но я хотела посидеть здесь, и потом… who the fuck are these people?[26]

– We should go, – повторил Флориан так властно, что чертова хипстерша, крутанувшись, порысила к выходу. Через пять секунд они были на улице, и Катрин побежала бы за ними, если бы Никола ее не удержал.

– Что все-таки происходит? – спросила официантка, все это время пытавшаяся утихомирить страсти.

– Ничего, – ответил Никола. – Ничего. Нам пора.

– Это ее бывший! – вопила Катрин, указывая на меня. – Это ее чертов говнюк бывший!

При слове «бывший» официантка состроила возмущенную гримаску, преисполнившись женской солидарности и разделенного гнева. Видно, она тоже через это прошла.

– Я пойду, набью ему морду, – не унималась Катрин.

Она и вправду готова была это сделать, что было безумно смешно и одновременно ужасно трогательно.

– Нет, – твердо сказал Никола. – Марш домой с Жен, а я пойду в школу за Ноем. Куплю по дороге бутылку водки.

Они заявили, когда привезли меня к себе, что водка будет отныне под запретом. Но сегодня случился форс-мажор. «Три дня мы продержались», – подумала я.

Мы все трое надели пальто, не преминув допить наши стаканы, так и стоявшие на столе. Никола ушел первым, бросив официантке: «Мари, запишешь на мой счет?»

– Я вас угощаю! – крикнула ему Мари и подошла к нам с Катрин с тремя рюмками, вся еще трепеща от возмущения и солидарности.

– Давайте, девочки…

Она протянула нам каждой по рюмочке, и мы опрокинули их, по-мужски удовлетворенно крякнув, как три бойца, вернувшиеся с поля битвы. Мне вдруг представилось племя женщин, раненных любовью, носящих в себе свои истории, одновременно разные и трагически похожие, всегда готовых подставить друг другу плечо. Племя, в которое теперь входила и я. Были ли среди нас мужчины? Наверняка. Но я подозревала, что их солидарности далеко до нашей.

«Спасибо», – сказала ей Катрин. Я улыбнулась и что-то промямлила – с момента появления Флориана я не произнесла ни слова. «Ладно, – продолжала Катрин, обращаясь уже ко мне. – Пошли домой». Она говорила властно, как маленький генерал, собирающий свои войска после сражения. Я повиновалась.

Катрин разорялась все два квартала, отделявшие нас от их дома.

Она честила Флориана на все корки, кричала: «С ума сойти! С ума сойти!», сулила моему бывшему смерть и пересыпала свои тирады вопросами: «Ты не сдашься, Женевьева, ясно? Ты не позволишь опять вывалять себя в грязи!»

У меня не хватило духу сказать ей, что мне надо сначала из этой грязи подняться. Тон ее, даже когда она обращалась ко мне, был все таким же гневным, и оборачивавшимся на нас прохожим, наверно, казалось, что она распекает меня, как тухлую рыбу.

Но ее злость оказалась заразительна, а приятное тепло от выпитого медленно разливалось в животе и в голове, отчего мне тоже захотелось заорать. Нет, говорила я себе. Я не рухну. Хватит, наплакалась. Довольно лежать тряпочкой на диване. Я сильная, я гордая, и гори все огнем.

– Да пошел он на фиг! – заорала я, когда Катрин отпирала входную дверь. – Пошел. Он. На. Фиг!

Катрин посмотрела на меня, как смотрят на ребенка, делающего первые шаги, – мне даже показалось, что она расплачется, так она была горда.

– Забей, детка. Забей, мать его, забей.

Мы бегом поднялись по лестнице, продолжая кричать и визжать. Когда мы были у двери квартиры, на площадку вышел Эмилио:

– Señoras, qué pasa?[27]

В немыслимых спортивных штанах, явившихся прямиком из 80-х годов прошлого века, и неизменной футболке, он, казалось, только что проснулся. Катрин, даже не обернувшись, вошла в квартиру.

– Я встретила моего бывшего, – объяснила я. – Парня, который меня бросил. Он пришел в бар Нико, когда мы были там.

– Ай-яй-яй…

– Да уж, ай-яй-яй! – фыркнула Катрин. – Идем репетировать, Жен, и потом, мне надо с тобой поговорить.

Она так и не переварила пилюлю под названием «маленькая роль в фильме». Эмилио пожал плечами, дружески сжал мне локоть и ушел к себе. Я последовала за Катрин, и не успела еще снять сапоги, как в дверь постучали.

– Чего ему еще надо? – раздраженно проворчала Катрин, едва приоткрыв дверь. В щель просунулась рука Эмилио, протягивая нам почти полную бутылку золотой текилы.

– Сердце подлечит и сил прибавит, – сказал Эмилио.

Я распахнула дверь и улыбнулась ему, широко, по-настоящему, а Катрин взяла бутылку.

– Спасибо, Эмилио… Ты широкая натура.

– Э, вам она нужнее.

И, подмигнув мне, он ушел.

Через пятнадцать секунд мы с Катрин выпили по хорошему глотку прямо из горлышка. Я была еще в одном сапоге. Текила обжигала, и мы обе одинаково поморщились и смешно крякнули, как амазонки, вернувшиеся с поля битвы.

– Черт возьми, – сказала Катрин, откашлявшись. – Пробирает!

– То, что надо.

Я сняла второй сапог и прошла в гостиную.

Нет, никакого дивана сегодня вечером, никакой позы эмбриона! Я воительница, я бунтарка, меня не сломить! Мне даже захотелось позвонить Мари, официантке из бара Нико, и пригласить ее присоединиться к нам после работы, чтобы устроить языческий обряд с сожжением фотографий Флориана, напиться до чертиков и всласть повопить.

Я, как говорится, надиралась. И мне от этого было очень хорошо. Я чувствовала себя сдувшейся целых две недели и теперь, когда во мне клокотал гнев, буквально встала на ноги. Вид Флориана и его чертовой дерьмохипстерши подействовал на меня, как хороший удар хлыста, который, оказывается, был мне позарез нужен. Я наконец-то чем-то наполнилась. Это было не здорóво (шептал мне на ухо тихий голос, однако я его царственно игнорировала), но все же лучше, чем быть совсем пустой. Я чувствовала также абсолютную ясность ума, какая может быть только у кипящей женщины, основательно приложившейся к бутылке текилы. (Тут тихий голос шепнул мне, что следует остерегаться этой иллюзорной ясности, но я и на этот раз заставила его замолчать.)

– Ладно, что делать будем? – спросила я Катрин.

Она стояла посреди гостиной, взъерошенная и сердитая: большие, подведенные черным глаза и растрепанные волосы придавали ей вид неукротимой дикарки, которому я завидовала: не время было выглядеть паинькой.

– Не знаю! – гаркнула Катрин. – Я… Давай для начала проведем разбор полетов: какого ЧЕРТА?

Нет ничего лучше хорошего «какого черта!» для конструктивного разбора полетов.

– Осточертело… – поддержала я.

– Пойду, приготовлю «маргариту», – перебила меня Катрин.

– Отличный план, подруга.

«Отличный план, подруга»? Неужели это я сказала: «Отличный план, подруга» при упоминании «маргариты»?!

Какая разница. План и вправду был отличный, и как это чудесно, почти освободительно – уверенно и четко сказать: «Отличный план, подруга!» Из моей комнаты вышел Ти-Гус и посмотрел на меня, видимо, ожидая, что я сейчас схвачу его, чтобы поплакаться.

– Не сейчас, Ти-Гус. Но не уходи далеко, мамочке еще понадобится зоотерапия – попозже.

– Нет уж! – крикнула из кухни Катрин. – Ножик хороший тебе понадобится, ясно? И никакой зоотерапии!

Убийство – этот вариант я еще не рассматривала, но на данный момент он был, бесспорно, очень привлекателен.

Катрин вернулась из кухни с двумя огромными «маргаритами», а я почувствовала ягодицей, как завибрировал в заднем кармане телефон.

– О боже! – вздохнула я. – Я вибрирую.

– О боже, – повторила за мной Катрин.

Потом, видя, что я поднесла руку к левой ягодице, дикой кошкой бросилась на меня. Последовал смешной раунд греко-римской борьбы, сосредоточенной вокруг моего зада: Катрин пыталась помешать мне ответить, а я, отталкивая ее, вытаскивала телефон из кармана. «Не трогай!» – кричала она. «Я хочу поговорить!» – вопила я.

Спустя шесть бесконечных вибраций она держала в руках умолкший телефон и смотрела на меня большими глазами фурии. «Вот так», – сказала она с таким спокойствием, что я сразу поняла: звонок был от Флориана. Я застыла на несколько секунд, потом кинулась на нее.

– Нет! НЕТ! – закричала Катрин. – Я спрячу его в трусы, клянусь тебе!

– Плевать, я его выковыряю из твоей задницы, если понадобится!

Мы обе орали. «Стоп! Стоп! ТПРРРУ!» – выкрикнула наконец Катрин. Мы замерли, и впервые за две недели я расхохоталась. «ТПРРР-У!» – повторила Катрин и тоже прыснула. Тем не менее она успела встать между домашним телефоном и мной, а мой по-прежнему держала в поднятой руке над головой, как будто это могло меня остановить, учитывая, что она была намного ниже ростом.