– Да, я ДУМАЮ о себе! Я думаю, что будет со мной, если я не пойду, и схожу с ума.

– Что-то ты легко сходишь с ума в последнее время.

– Имею право, у меня несчастная любовь!

Катрин состроила сокрушенную мину:

– Мы договоривались – только до понедельника, киска. Технически ты права больше не имеешь.

– Как это?..

Я скрестила руки и откинулась на спинку дивана – настоящая карикатура на обиженного ребенка.

– Знаешь что? – сказала Катрин. – Я думаю, тебе надо идти. К тому времени пройдет уже две недели после «событий», ну вот… тебе только на пользу. Час. Максимум. А потом мы привезем тебя сюда.

– «Мы» привезем? Вы поедете со мной?

– Ни за что, – отчеканил Никола, а Катрин в унисон с ним сказала:

– Ну да, конечно, мы с тобой!

Я представила, как впервые после «событий» надеваю цивильную одежду (я не носила «настоящих» брюк после ухода Флориана), как выхожу на свежий воздух, поддерживаемая двумя моими друзьями, как пью вино с видом сильной женщины, смирившейся с судьбой, вызывая восхищение родни и уважение компании подростков, которые увидят в моем стоицизме перед несчастьем признак бесконечной крутизны.

– Может быть, – неуверенно согласилась я.

– Отлично. Вот и начинай одеваться сейчас же.

– Это же только через две недели, Кэт!

– Совершим первый выход. Что-нибудь незатейливое, попрактиковаться.

– Не-е-еет…

– Да. Просто пойдем, выпьем по стаканчику в баре Нико.

«Бар Нико» не был баром Нико уже почти пять лет, но мы продолжали так его называть, как и некоторые завсегдатаи, еще приходившие туда вкусить теплой атмосферы, которую сумел создать Никола и которую у новых владельцев хватило ума поддерживать.

«Ннннне-е-ееееет…»

Я глубже забилась в угол дивана. Если бы я могла, я бы слилась с удобными мягкими подушками старенького Экторпа. Отрадная мысль. Стакан с вином я прижимала к себе – будь у меня под рукой бутылочка с соской, я бы налила в нее вина и сосала…

– Обязательно, – не отступалась Катрин. – Одевайся, идем в бар, выпьем немного и вернемся. Да, Нико?

– Меня-то почему всегда впутывают? – жалобно спросил Никола.

– Потому что тебе это доставляет удовольствие.

– Мне надо за Ноем…

– Группа продленного дня работает до шести. Успеем выпить по стаканчику, а на обратном пути зайдем в школу. Заметано. Пошли! Пошли! Пошли!

Она была невыносима, но устоять перед ней не мог никто. Мы с Никола еще немного поныли. Я с трудом поднялась, ожидая едва ли не услышать треск, когда отдирала себя от дивана, и направилась в свою комнату. Моя одежда лежала в двух так и не распакованных чемоданах. Вернулся ли Флориан в наш дом? Ощутил ли укол в сердце, увидев мой гардероб пустым? А чертова хипстерша уже повесила в шкаф брючки с высокой талией? Я вздохнула, роясь в одном из чемоданов в поисках неизмятого свитера, который и надела с моими любимыми джинсами.

Впервые за без малого две недели я посмотрелась в зеркало. Боже, какая я бледная! Я достала косметичку и принялась «штукатурить фасад»: корректор под глаза, румяна, тушь… Мне казалось, что я не красилась уже много лет. Суетный жест, но мне немного полегчало. Когда вернусь, уберу одежду в комод, пообещала я себе. Вот так, мелкими шажками – к выздоровлению…

Я вышла в гостиную под трогательные аплодисменты Катрин: «Ты прелестна, сердечко мое!» Она обмотала мне шею шарфом, сунула ноги в сапоги и ухватила за рукав Никола. «Да зачем…» – еще ныл он, когда мы вышли на улицу, под холодный сухой ветер.

Миновав перекресток, мы уселись за деревянный столик в золотистом свете убывающего дня. В баре Нико было хорошо, несколько энтузиастов уже пришли пораньше на вечерние посиделки начала недели – молодежь лет по тридцать, веселая и без проблем. Играл под сурдинку старый добрый Боб Дилан, официантка разносила по столикам подносы с колбасами и бутылки перуанского вина. Когда Никола открыл бар десять лет назад, он постарался создать в нем спокойную и теплую атмосферу, которая, он был уверен, понравится многим, кто хочет просто выпить, перекусить и поговорить, чтобы не приходилось перекрикивать музыку. «Старичье», – говорили мы о таких, включая в эту категорию и себя. В Монреале были десятки подобных баров, но Никола нашел и свою нишу, и свою клиентуру. Продав бар, он стал обладателем небольшого состояния.

«Привет, Ник!» – поздоровалась официантка, дружески подмигнув ему. После ухода Жюли у Никола не было постоянной подружки, но девушки не переводились. Его красивые голубые глаза и природная непринужденность очень облегчали ему жизнь в этом плане. «Привет, Мари! – ответил Никола, чмокнув хорошенькую официантку. – Принесешь нам бутылку красного? На твой выбор. И пожалуй, пару кусочков колбасы».

– Сию секунду, – закивала Мари, направляясь к барной стойке.

– Привет, Ник! – крикнул мужчина лет сорока из-за соседнего столика. Со всех сторон неслось «привет, Ник!», когда мы приходили сюда. И Ник со всеми здоровался с той же теплотой и спокойствием, которые царили в этом баре, – его баре.

– Привет, Ник, – сказал чей-то голос за моей спиной.

Никола поднял голову.

– Макс? Макс Блэкберн? Ах ты, черт возьми!

Он поднялся и крепко, по-мужски, обнял красивого темноволосого парня, который, похоже, был несказанно рад встрече. Последовали возгласы: «Макс!», «Ник!», «Как поживаешь?», «Нет!», «Не может быть!», хлопки по спине и взрывы смеха. Улыбка у поименованного Макса была чудесная и, судя по всему, заразительная – мы с Катрин обе улыбались, глядя на них.

– Присядешь? – спросил Никола после очередного хлопка по спине.

– Нет, мне пора… но надо нам созвониться, дружище… Запиши-ка мой телефон.

Они постучали по клавишам айфонов, обменявшись номерами.

– Серьезно, замутим что-нибудь, о’кей?

– Непременно, – сказал Никола и повернулся к нам. – Помнишь мою кузину Катрин? А это наша подруга Женевьева.

Макс явно не помнил Катрин, но пожал ей руку и одарил широкой улыбкой, от которой она чуть глуповато хихикнула. «Очень рад», – сказал он мне, и его орехового цвета глаза заглянули прямо в мои. Взгляд у него был открытый и ясный. «Очень рада», – ответила я, а про себя подумала: «Боже, какие глаза».

Снова хлопки по спине, снова мужское объятие, и Макс ушел, на ходу попрощавшись с официанткой.

– Это один из моих лучших клиентов, – объяснил нам Никола, усаживаясь. – Максим Блэкберн. Злой добрый Джек.

В дверях Максим еще раз оглянулся на меня и помахал рукой.

– Чем он занимается? – спросила я.

– Пишет, кажется… Уезжал, жил во Франции или что-то в этом роде…

– А что? – спросила меня Катрин. – Тебе понравился?

– Что? Нет… То есть да, понравился, но… нет, просто любопытно.

Я смотрела через большое окно, как он переходит улицу. На нем было старое пальто и длинный шарф, все выглядело таким старомодным, что на самом деле было, наверно, последним писком.

– Лучшее красное вино, – сказала официантка, ставя перед нами бутылку. – Попробуйте.

Она налила нам три стакана. Вино и вправду оказалось изумительным. Сделав второй глоток, я удовлетворенно вздохнула.

– Спасибо, – сказала я Катрин. – Хорошая была идея – прийти сюда.

– Подожди, ты еще не пробовала колбасу.

Я собралась было попробовать, как вдруг увидела входящую в бар молодую женщину, лицо которой было мне знакомо; она весело смеялась. Женщина сняла шапочку и обернулась, чтобы обнять за талию мужчину. Нет, подумала я, нет. Это невозможно. Я хотела, чтобы все остановилось, я даже успела сказать себе, что, если поверить изо всех сил, что такого случиться не может, то этого и не случится.

В бар вошел Флориан.

Глава 3

Из бара мы уходили в полнейшем хаосе. Катрин билась в истерике, Никола бился в истерике, официантка билась в истерике от всех этих истерик, чертова хипстерша тоже билась в истерике, потому что незнакомая ей истеричка (Катрин) кричала гадости ее новому возлюбленному, а я… где же была я?

Я была в ступоре. Или, скорее, я была по ту сторону зеркала. Я смотрела, как они кричат и бранятся, не слушая, слышала только, как отскакивает мое имя от светлых деревянных стен бара, чувствовала руки Катрин и Никола на своих руках, на плечах, на талии, они куда-то тащили меня – она, потом он – и, как ни странно, я сознавала, что вся эта потасовка смешна и лучше всего нам уйти.

И я смотрела на Флориана. Как я на него смотрела! Я пожирала его глазами. Я глаз не сводила с его такого знакомого лица, с розовых губ и прямого носа, с волос, падавших белокурыми прядями на высокий лоб, и с холодной светлой голубизны его глаз, тоже устремленных на меня.

Сейчас он со мной заговорит, думала я. Сейчас он что-нибудь скажет. Я хотела услышать его голос – чтобы убедить себя в реальности его присутствия, но он молчал и только смотрел на меня, словно не замечая всей суматохи вокруг, начиная с Катрин, которая тыкала пальцем ему в область сердца и выкрикивала ругательства, брызжа слюной в лицо.

«Поговори со мной, – молила я его глазами, душой, волей, и мне казалось, будто я кричу это так громко, что в окнах бара вот-вот полопаются стекла. – Поговори со мной».

Но он ничего не говорил. Он стоял неподвижно, как статуя, и я знала, что он потрясен, знала, что за безупречным фасадом бушует буря. Потому что я хорошо знала его – как свои пять пальцев. Он был подобен ледникам в горах, у отрогов которых вырос: за внешней незыблемостью и холодностью крылась бурная жизнь, которая, если ее разбудить, может обрушиться лавиной.

Итак, он не двигался, и только я одна – я была в этом уверена (я даже успела, хоть это было и жалкое тщеславие на фоне всеобщей истерии, немного погордиться этим) – видела голубое пламя, бушевавшее в его больших глазах, пока футом ниже по-прежнему разорялась Катрин:

– Ну, ты мерзавец, понял? Ты – долбаный шелудивый пес олимпийского калибра, понял? Ты – бессердечная сволочь, ты говно, понял? Жен! ЖЕН! Как сказать по-немецки говноед?