– Поверить не могу, что ты съезжаешь… – сказала Катрин. Я подняла голову, ожидая куда более эмоциональной реакции. Ну конечно, глаза у Катрин были полны слез.

– Я буду жить в трех кварталах отсюда, Кэт.

– В пяти кварталах.

– И так больше не может продолжаться. Два месяца Нико работает на кухне, сколько можно?

– Да, зато нам было весело, правда?

Я прокрутила в голове недели, проведенные у друзей: вот самое начало – я в штанах с пузырями на коленях и фланелевом свитере, слившаяся с диваном. Потом одежда становилась все более «цивильной», улыбки все более частыми. Вспомнила я и наши трапезы с Катрин, Никола и Ноем, с Эмилио, с моим отцом и сестрой, с Максимом. Мне казалось, будто я прожила здесь годы. Что бы там ни говорили, с несчастной любовью скучать не приходится – сколько потрясений произошло в моем мирке за эти два месяца! «Да, – сказала я Катрин. – Нам было весело». И я была почти растрогана тем, что так хорошо устроена человеческая природа, а мои великодушные друзья дали мне возможность сказать о самом мрачном периоде моей жизни, – что да, нам было весело.

Катрин коротко всхлипнула и кинулась мне на шею. Она плакала, а я смеялась.

– Это слишком бурно. Слишком бурно.

Как раз в эту минуту вошли Ной и Никола. Никола замер перед этой сценой с насмешливой улыбкой на губах.

– Она плачет? – спросил он меня. Я кивнула, зарывшись подбородком в шевелюру Катрин.

– Почему ты плачешь, Кэт? – спросил Ной.

– Она плачет, потому что я завтра уезжаю, – объяснила я.

– И мне, и мне грустно!

Ной подбежал и обнял нас обеих, как мог, своими ручонками, отчего Катрин зарыдала еще пуще.

– Это слишком, ну просто слишком бурно, – повторил вслед за мной Никола.

– Да, но это же Кэт, – сказала я. – Иди лучше тоже к нам.

– Нет!

– Пап, иди к нам! – крикнул Ной, зарывшись головой под наши четыре груди.

– Это смешно, – проворчал Никола, подходя. – Это просто смешно.

Но он тоже обнял нас, и мы постояли так, пока плач Катрин не перешел в смех.


Назавтра около шести часов Максим и Эмилио поставили лаковый секретер в комнату, ставшую отныне моим кабинетом. Это была последняя поездка – квартира имела вид временного лагеря, но она была уже вполне жилой и благодаря вечернему солнцу, вливавшемуся в многочисленные окна, теплой.

Полдня я кружила вокруг Максима, точно встревоженный зверек, пока он не сжалился надо мной и не сказал:

– Я прочел твои тексты, Жен. И я не знаю, чего ты ждешь.

– Это плохие тексты? Почему ты так говоришь?

– Потому что ты пишешь хорошо. И если это плохие тексты, то уж не знаю, каковы хорошие.

Я посмотрела на него. Мне одновременно хотелось узнать больше и остаться на этой прекрасной ноте. Я, конечно, подозревала, что он кривит душой или, по крайней мере, преувеличивает, но была так довольна и чувствовала такое освобождение – ведь кто-то наконец прочел мои тексты! – что исполнила танец в еще пустой квартире, как раз когда вошел Эмилио с огромным скатанным ковром на плече.

– Мы еще поговорим об этом, если ты захочешь, – сказал мне Максим.

И я кивнула, но для меня это уже не имело значения: кто-то прочел мои тексты, они наконец-то существуют не только для меня.

– Когда ты захочешь, – ответила я Максиму, продолжая пританцовывать.

Эмилио положил ковер и присоединился ко мне, исполнив крайне неизящную хореографию, навеянную Голливудом.

Идеальная пара зашла к нам позже удостовериться, что все в моем вкусе. Что я могла сказать? Стены были заново покрашены, деревянные панели начищены, а кухня и ванная отдраены, казалось, зубной щеткой. Какие домовладельцы проявляют такое рвение, принимая нового жильца?

– Что-то тут не так, – смеясь, сказал мне Максим. – Слишком идеально… Даже подозрительно. Отличная завязка для моего нового романа, кстати.

Я пожала плечами, а Эмилио принялся развивать мысль – он тоже решил стать автором детективов и весь день проверял свои задумки на Максиме.

– Десять человек на острове, о’кей, Массимо? У каждого есть грех на совести, и вот они умирают один за другим…

Максим посмотрел на меня:

– Он издевается?

– Не думаю…

Но обескуражить Эмилио было не так просто, и он продолжал атаку на Максима, перебрав почти все романы Агаты Кристи. Максим принял игру и предлагал идеи, которые Эмилио систематически отвергал.

– Герой – молодой иностранец коммунистических убеждений, и он…

– Очень хорошо! – одобрял Эмилио.

– …найден мертвым в своей ванной.

– Нет, плохо, Массимо, очень, очень плохо.

Так они продолжали весь день, прерываясь только на споры о политике, столь же пылкие, сколь и абсурдные: Максим шел наперекор Эмилио во всем, с удовольствием играя «адвоката дьявола». Эмилио, у которого дела с логикой обстояли не лучшим образом, путался, противоречил сам себе, злился и заканчивал криком:

– Надо негодовать, ясно? Всегда надо негодовать! Я приехал сюда с одной футболкой и моим негодованием. Все остальное пусть идет к чертям, но моя футболка при мне и мое негодование при мне!

– Вот тут мы согласны, мой Эмиль. За негодование! – говорил Максим, и они, смеясь, чокались. – И за твою футболку.

И они снова чокались.

Они все еще чокались, когда мы сели на балконе, где идеальная пара поставила миниатюрный садовый гарнитур в подарок на новоселье («Что-то не так», – повторил Максим). Большой клен, дающий летом благодатную тень, уже выпустил почки.

– Здорово, правда? – сказала я.

– Классно, – подтвердил Максим.

– А как здесь много места, – заметил Эмилио.

– Даже не думай.

– Договоримся, Йенебьеба. Я не думаю, а ты подумай.

Он подмигнул мне. Он шутил, но я знала, что в каждой шутке есть доля правды. Он так достал домовладельца, что тот твердо решил выставить его за дверь, и это ему удалось после судебной мини-саги, все перипетии которой мы знали до мелочей. А Эмилио твердил, что канадское правосудие продажно и пристрастно, не в пример правосудию его страны! Послушать его, там карали правонарушителей, посылая им цветы и воздвигая памятники.

– Серьезно, – сказал ему Максим, – что ты будешь делать? Через сколько он тебя выставит?

– Dos meses…[63] – вздохнул Эмилио.

– У тебя есть план?

– Нет. Но надо верить, и жизнь покажет, вот так.

Он зажмурился и улыбнулся солнечным лучам, еще пробивавшимся сквозь ветви клена. Максим повернулся ко мне, взглядом спрашивая, всерьез ли говорит Эмилио, и я кивнула, на что он ответил, восхищенно округлив губы и крепко хлопнув Эмилио по спине:

– Горячий ты парень, мой Эмиль.

– Sí. Даже слишком caliente[64] для этого города.

– Ты уедешь? – встревожилась я.

Жизнь без Эмилио – все равно что жаркое без перца.

– Не знаю, – сказал Эмилио. – Уже скоро два года я здесь… Есть много мест на свете, куда мне хочется…

– Но Ной будет горевать!

– Ах, Ной… Я вернусь. А он, когда вырастет, приедет ко мне. Мы будем вместе делать революции повсюду.

Я обняла его за плечи и звонко поцеловала в щеку. Через полчаса он поднялся, вдруг определив по косым солнечным лучам, что опаздывает на галантное свидание.

– Студентка, будущий антрополог, – сказал он, многозначительно поглядывая на Максима.

– Тебе, наверно, подцепить будущего антрополога – раз плюнуть… так нечестно, – сказала я ему.

Эмилио от души рассмеялся и ушел, пообещав прийти на следующей неделе на новоселье, которое было на самом деле лишь поводом лишний раз выпить с друзьями.

– Чертовски славный парень, – сказал Максим. Мы смотрели ему вслед, пока он не скрылся за углом. – Почему Катрин не захотела?..

– У Катрин мания такая – ничего не хотеть. Как только хоть чуть-чуть что-то может получиться, ее это перестает интересовать.

Максим кивнул с видом знатока:

– Такого типа девушка, а?

– Есть немного. Тебя это, наверно, удивит, но она несколько склонна к пафосу и драме.

– Никогда бы не подумал, – улыбнулся Максим. – Но вообще-то я вижу ее с Эмилио.

– Может быть… – Я осеклась, не желая злословить о подруге за ее спиной.

– Что ты хотела сказать?

– Ну… Нехорошо так говорить, но… если Эмилио все-таки уедет… скажем так, не исключено, что тогда Катрин сама так решит.

Я злилась на себя за эти слова, но прекрасно понимала, что Катрин первая признала бы это. Она смеялась над своим сердцем, жаждущим драмы, и сетовала, когда была пьяна, на свою неспособность к стабильной и спокойной любви.

– В мои-то годы… – говорила она. – Это забавно в двадцать лет, но теперь… Дурные привычки неистребимы, Жен!

И она смеялась своим громким, порой грустным смехом.

– Непростые мы, а? – сказала я Максиму.

– Да. Непростые, но, может, оно и правильно. В котором часу придут Кэт и Нико?

– Не раньше восьми. Они зайдут ненадолго выпить по одной, потом им надо укладывать Ноя.

Максим посмотрел время на своем телефоне:

– Еще только семь.

Я улыбнулась ему. Он взял меня за руки и увлек в большую гостиную, где был только персидский ковер, подарок моей матери. Свет еще лился в окна, мягкий и золотистый, как масло, и Максим взял мое лицо в ладони и посмотрел на меня своим слишком пристальным взглядом. И тут я что-то почувствовала, словно удар, глухой и глубокий, на сей раз не внизу живота, а повыше, точно под левой грудью.

Глава 14

Весна улыбалась мне. Мне, Женевьеве Крейган, лично. Я была в этом уверена – бившая во мне ключом энергия могла бы даже напугать солнце, не будь оно так радо за меня. Я была survivor[65], и дневное светило – не зря же оно метило своими яркими весенними лучами прямо в меня – гордилось мной, если не сказать – восхищалось. Я пережила несчастную любовь, долгие месяцы над моей бедной головой сгущались темные грозовые тучи, но вот благодаря моей беспримерной стойкости я снова улыбалась в бледном майском свете.