От намеков Катрин было не по себе, но мне тоже нравилось «какая я, когда он рядом». Его непринужденность и невозмутимость были заразительны, и я чувствовала себя с ним на диво спокойно. Никогда до и не всегда после, но когда он был рядом – это умиротворяло меня, хоть ненадолго. Мне казалось, что в его присутствии я даю себе ту самую «передышку», о которой он говорил.

Я спросила себя однажды в приступе паранойи: не были ли его слова тщательно подобраны, влияние просчитано и зерно умело посеяно в плодородную почву моего смятенного ума, но эти нездоровые мысли, как я быстро поняла, шли вразрез с понятием «передышки». И вот я положила маленький красный почтовый ящик, подарок Никола, на стул у изголовья, служивший мне ночным столиком, и позвонила Максиму, который попросту предложил мне сходить с ним «на один из его любимых блошиных рынков» в следующие выходные. «Вот увидишь, – сказал он мне. – Это почти волшебное место».


И я готова была в это поверить, сидя за столом для пикника на берегу реки, катившей свои искрящиеся на солнце воды. Теплый ветерок, полный сладких и пьянящих запахов весны, дул ласково, и я сняла пальто. В магазинчике на бензозаправке мы купили упаковку пива, и Максим поставил передо мной блюдо жареной картошки с сыром, занявшее чуть ли не половину стола.

– Что это? – спросила я смеясь.

– Это маленькая порция картошки.

– А какая же большая?

Он указал на соседний стол, за которым два необъятных толстяка сидели перед горой картошки выше крыши. Я кивком оценила, а Максим разложил рядом с нашей «маленькой» картошкой три хот-дога.

– С кетчупом и майонезом? – спросила я жадно.

– Да, мадам.

Я подняла вверх большой палец и отпила глоток пива, которое вместе с первым куском картошки пошло изумительно.

– Ну? – сказал Максим, победоносно улыбаясь из-за темных очков. Я ответила ему улыбкой – мне было, наконец-то, так хорошо, что слов не требовалось.

– Короче… – сказала я после паузы, – я решила последовать твоему совету и дать себе передышку.

Я стеснялась, как девчонка, признающаяся в сердечной склонности к мальчику из класса.

– Правда? – отозвался Максим с довольным видом. – За это надо выпить.

Он поднял свое пиво, и мы чокнулись. Хот-доги были восхитительные, ничуть не хуже картошки, и мне казалось, что ничего вкуснее я в жизни не ела.

– И как ты это сделаешь? – спросил Максим.

– Что?

– В чем ты даешь себе передышку?

– Ну… – Я заерзала на скамье. – Мне как-то неловко.

– Ты мастурбируешь по несколько раз в день?

– Что?!

Я готова была обидеться.

– Ты же говоришь, что тебе неловко…

– Мне неловко, потому что… потому что ты у нас такой Мистер Уравновешенность, что тебе это покажется совершенно смешным.

– Ты все-таки попробуй, а не решай за меня.

– О’кей, в общем, например, я стараюсь не слишком много думать, когда надо что-то делать.

Я припомнила наш день: сегодня-то я думала слишком много, не меньше пятидесяти раз, даже когда надо было заказать хот-доги.

– Мне еще далеко до чемпионки, – призналась я, – но я над этим работаю. Вот вчера – типа, я хотела написать моему «бывшему», но подумала: во-первых, не лучше ли с ним не общаться? Во-вторых, если общаться, то в каком тоне? В-третьих, сказать ли ему прямо то, что я хочу сказать, или лучше говорить о другом, или…

Я осеклась. Даже за темными очками я угадывала почти испуганный взгляд Максима.

– Это… это идиотизм, что я говорю о моем «бывшем»?

– Нет! Нет, ничего подобного, – ответил Максим. – Просто… ты всегда так многоступенчато думаешь?

– Да. – Я заерзала еще сильней. Теперь мне стало вдвойне неловко, потому что я была настолько самонадеянна, что решила, будто Максима смутило упоминание о Флориане, и потому, что моя ментальная гиперактивность явно была чересчур внапряг даже для самого терпимого человека на свете.

– Это слишком сложно, – подытожил Максим.

– Я знаю! Потому я над этим и работаю. Короче, теперь, когда придется принимать решение, я просто буду делать то, что хочу, не задаваясь вопросом: вправду ли я этого хочу? Конечно, иногда это будет довольно сложно, потому что бывают ситуации, когда я не знаю в точности, чего хочу, но я размышляла над понятием импровизации и думаю, что готова впустить импровизацию в мою жизнь. В худшем случае я ошибусь, верно? Ну вот, я решила, что и ошибаться имею право и не должна потом грызть себя за это. Честно говоря, я наверняка буду себя грызть, но мой план – не грызть.

– Очуметь, – сказал Максим, сняв очки и глядя на меня совершенно серьезно. – Какая отчаянная непосредственность.

Я на мгновение оторопела, а потом расхохоталась, спрятав лицо в ладони.

– О-чу-меть! – повторил Максим.

Вдруг, словно услышав со стороны свой не вполне связный план, я смеялась и не могла остановиться.

– Спасибо за такую реакцию, – выговорила я сквозь смех.

– Других вариантов не было… – ответил Максим и тоже засмеялся.

– Я знаю, что это ужасно, но… по сути – это правда. Думаю, надо еще немного поработать.

– Немного?

Я запустила в него куском картошки, промахнувшись примерно на метр, – кусок подхватила на лету чайка.

– Ты хоть понимаешь, что я хочу сказать? – спросила я.

– Да. Да, я понимаю.

– Я уверена, что есть женщины и похуже меня.

– Могу подтвердить, что есть женщины еще хуже тебя. И мужчины тоже.

– Хорошо. Это, конечно, не оправдание, но все-таки…

Доедая мой сказочный хот-дог, я подумала, что в конечном счете правильно сделала, заказав его с кетчупом и майонезом.

– Мой «бывший» не давал мне передышки, – снова заговорила я.

– В каком смысле?

– Он очень на меня давил… Я не думаю, что это плохо. Он был… он довольно нетерпим, но нетерпим к правильным вещам. Я хочу сказать: к вещам, к которым правильно быть нетерпимым. Понимаешь?

– Да… но я все-таки скорее за терпимость.

– Странно. Я думаю, ты не очень-то терпим к чрезмерным сложностям. Типа: да, я хочу секретер, но я не знаю, я не уверена, что так уж его хочу…

– О’кей, это правда, – улыбаясь, сказал Максим. – У всех у нас свои аллергии, верно? А ты? К чему ты нетерпима?

– Я завоюю золотую пальмовую ветвь в грошовой психологии – и звание Капитана Очевидность, если скажу «к себе самой»?

Максим улыбнулся мне:

– С этим можно бороться, знаешь.

– Да, я думаю, но… что, если я стану слишком терпимой к себе самой и превращусь в безвольного моллюска? У меня и так с волей плоховато, ну и…

– Опять: какая отчаянная непосредственность.

Я рассмеялась и посмотрела на него. Он так и не надел больше очки, и его глаза на солнце отливали золотом. И тут я проявила, по моим критериям, совсем уж разнузданную непосредственность: взяла его за руку и попросила:

– Ты не согласился бы прочесть то, что я написала в последние дни? Просто… скажешь мне, что ты об этом думаешь?


– Так прямо и попросила? – в третий раз переспросила Катрин с похотливым огоньком в глазах. – Это же… это почти как если бы ты согласилась раздеться перед ним догола.

– Я раздевалась перед ним догола не меньше десяти раз.

– Да, правда.

– И это было куда легче, чем послать ему мои тексты.

– Я понимаю. Я тоже перед выходом на сцену мандражирую в тысячу раз сильней, чем когда раздеваюсь перед парнем.

Я понимающе кивнула: Катрин была начисто лишена физической стыдливости, так что сказанное ею было не вполне к месту. Ей труднее было выбрать канал по телевизору, чем пройтись в чем мать родила перед первым встречным. Меня это в ней всегда восхищало: она не страдала комплексами, по крайней мере в отношении своего тела, хоть оно ни в чем не отвечало современным канонам красоты. Она была округлая, налитая, пышная; в то время как множество худых женщин изнуряли себя диетами, Катрин весело выставляла напоказ свои щедрые прелести.

Она верно истолковала мой кивок и ответила только кокетливой улыбкой, а потом добавила:

– Все равно. Молодец, это поступок.

– Я знаю. Но тебе не кажется, что с нами что-то не так? Почему нам легче показать сиськи, чем поделиться своей внутренней жизнью?

– Не кажется. Это куда интимнее, если хочешь знать мое мнение.

Она была права. Именно поэтому я пожалела о своей просьбе ровно через три наносекунды после того, как высказала ее Максиму. Я знала, что он не будет настаивать, чтобы я прислала ему эти тексты, но знала и то, что я слишком горда, чтобы прикинуться овечкой и ничего ему не послать. И потом: я хотела услышать его мнение. Я хотела знать, не трачу ли напрасно время в тщетных надеждах и не лучше ли мне удовольствоваться биографиями псевдозвезд, которые требовали в конечном счете немного затрат, почти никаких усилий и минимального сопереживания. Если хочешь дать себе передышку, лучшей работы, чем сочинять автобиографии сериальных актрис, и пожелать нельзя!..

И я послала Максиму несколько текстов, которые выбирала полдня, сопроводив их мейлом почти такой же длины, в котором просила его быть мягким, но искренним, сказать мне правду, но облечь ее в деликатную форму. Я заранее извинялась за посредственность моих текстов и извинялась за то, что извиняюсь, – в общем, я опять проявила «отчаянную непосредственность». Максим ответил на мой мейл лаконично и очаровательно: «Я буду сама деликатность».

– Когда же ты с ним увидишься? – спросила Катрин, помогая мне закрыть чемодан. Назавтра мне предстоял переезд на новую квартиру, который грозил быть бесконечным и очень неэкологичным: я должна была сделать дюжину ездок – забрать свою старую кровать у отца, забрать заказ в Икеа, еще один – в магазине бытовой техники, не говоря уже о мебели, купленной на блошином рынке, которая еще пребывала у Максима.

– Завтра, – ответила я. – Между двумя ездками. – Максим вызвался мне помочь, равно как и Эмилио, которому все равно было нечего делать, к тому же я посулила даровое пиво и пиццу. Никола и Катрин, у которых днем были дела, обещали забегать в свободные минуты, и даже моя мать грозилась поучаствовать, что страшило меня больше всего.