– Не так много, – соврала я. «Я начала поздновато, но потом свое наверстала» – такой ответ не показался мне подходящим.

– А правда, что это круче, когда любишь?

– Никакой связи. – Я подумала о Максиме, с которым провела жаркую и физически как нельзя более удовлетворительную ночь, потом вспомнила объятия Флориана и его тело, медленно двигавшееся на моем. – Правда, никакой связи, – повторила я.

Несколько минут мы шли молча.

– А что ты делаешь, когда тебе очень больно?

Пью водку и трахаюсь с незнакомцами?

– Я хожу к психотерапевту, – ответила я.

– Правда?

– Ну да… – Я повернулась к ней. – Не говори об этом папе, ладно? Ты же знаешь, что он думает о психотерапевтах и обо всех…

– Я знаю! Он и так спекся, оттого что мама ходит к психотерапевту каждую неделю.

– Твоя мама ходит к психотерапевту?

– Да. У нее тревожность. Она еще и лекарства принимает.

Я всегда удивлялась, узнав, что люди, практически ничего не делающие, страдают тревожностью. Что, собственно, могло мешать жить Жозиане? Слишком много денег? Слишком много комфорта? Слишком много свободного времени? Скорее всего.

«Черт, до чего же сложная штука жизнь», – подумала я и не сразу поняла, что произнесла это вслух.

– Бог мой, ты совершенно права! – воскликнула Одреанна, когда я открывала дверь подъезда. – Ты совершенно, совершенно права.

Ее, казалось, странным образом утешила эта констатация: сложна не она, сложна жизнь.

Я услышала знакомый голос, еще не успев войти в квартиру. Я открыла дверь: он был там, сидел в кресле в гостиной напротив Никола с большим стаканом скотча в руке.

– Папа?

– Мать твою за ногу… девочки мои… скажите мне кто-нибудь, что я натворил, за что обеим моим дочкам разом не повезло в любви?

Никола на диване расхохотался, а мы с Одреанной в дверях хором прошипели сквозь зубы: «Па-па-а-ааа!..» одним и тем же униженным и уязвленным тоном. Ну чисто две девчонки, снова подумала я. И пожалуй, была недалека от истины.

Глава 8

– Что ты здесь делаешь? – наконец спросила я отца, который пытался, но не очень успешно, встать с кресла.

– Я беспокоился за мою малышку, такие дела! Одре, почему ты не сказала нам, куда идешь? Пришлось обзвонить всех твоих подруг!

– Что?

В вырвавшемся у Одреанны «что?» отчетливо слышалась нотка паники, и мне даже показалось, что она сейчас упадет в обморок от стыда, что меня насмешило.

– Папа, – сказала я с упреком. – Ты не знаешь, что ничего хуже нельзя сделать подростку? Звонить всем ее подругам? О чем ты думал?

– Я искал мою дочь, черт возьми! – Он, наконец, сумел встать, но, шагнув к нам, покачнулся.

– Ты пьян? – Я повернулась к Катрин, которая вышла из кухни с тарелкой колбасы. – Он пьян? – Она энергично кивнула.

– Это они дали мне скотч! – объяснил отец преувеличенно жалобным голосом. – Потому что виски у них нет…

– Извини, Жен, – сказал Никола и тоже встал.

– Его было так жалко, – ввернула Катрин. – Бедный Билл. Он был просто не в себе, девочки.

– Я правда был не в себе. Но теперь мне лучше.

– И потом, честно говоря… – добавил Никола. – Мы не могли устоять… твой отец – лучший в мире собутыльник!

Они чокнулись, смеясь, как два кретина, и снова сели.

– Ты звонил моим подругам? – вмешалась Одреанна. – Ну, все, это капец: это хуже, чем конец света!

– Ладно, надо все-таки выбирать выражения, ты не находишь?

– Мой отец звонил моим подругам! – Она посмотрела на меня так, что мне стало ясно: выбор выражений сегодня в меню не предусмотрен.

– Ну а что мне было делать, Одре? – воскликнул отец еще более жалобно. – Твоя мать довела меня до ручки. Она видела по телевизору репортаж о самоубийствах среди подростков и…

– ФИГНЯ?

– Ну, так ведь этот Билл, как его там, тебя бросил, и потом…

– Ты идиот, слышишь? Ты полный идиот!

Она пулей пронеслась через гостиную прямо в сапогах, но, не зная, куда идти, остановилась перед коридорчиком, который вел в комнаты.

– Жен, где твоя комната?

– Это не ее комната, это папин кабинет! – крикнул Ной, когда я указала на комнатушку, расположенную прямо за спиной отца. Одреанна, которая буквально вибрировала от возмущения и только ценой нечеловеческих усилий сохраняла то, что, видимо, считала последними остатками достоинства, обежала гостиную по кругу и метнулась в кабинет, временно служивший мне спальней, оглушительно хлопнув дверью.

– Может, дать ей кота? – предложил Ной.

– Не думаю, что это хорошая идея, мой волчонок.

С озадаченной и немного разочарованной гримаской он сел рядом со своим отцом.

– Непростая она, твоя сестра.

– Ной, – сказал ему Никола, легонько шлепнув по бедру, – ты еще знать не знаешь, что такое женщины.

– Нико! – возмутилась Катрин.

– Вот, кстати, и пример! – фыркнул мой отец, поднимая свой стакан. Они с Никола снова чокнулись, смеясь, как два жизнерадостных идиота, а Катрин отвесила кузену подзатыльник.

– Пойди извинись, – сказала я отцу, который тут же снова стал пытаться встать. – Не сейчас! Пусть остынет… Черт, папа… вырастив двух дочерей, ты мог бы быть поделикатнее, тебе не кажется?

– Я лучше, чем был, знаешь… спроси у матери…

– Ладно, знаю я все ваши байки…

У моей матери всегда был наготове целый ряд примеров толстокожести отца (способного, скажем, заявить посреди семейной ссоры: «Да ладно, хватит цепляться, достала уже. Давай трахнемся и забудем это»), которые сегодня казались очень смешными, но ей-то в свое время было не до смеха.

– Черт, это же нормально, что мы беспокоились, разве нет? Жози, конечно, хватила через край, но все-таки…

– Но как тебе пришло в голову приехать сюда? Я все опомниться не могу, что и Одреанне это пришло в голову…

– Ну, обзвонив всех ее подружек, я попытался пораскинуть мозгами… и сообразил… она только и говорила о тебе всю неделю, после того как ты побывала на ее дне рождения.

– Это правда? – В очередной раз я была очень польщена, даже слишком.

– Ну да… – сказал отец, которого это, кажется, тоже удивило. – И я подумал, что тебя ведь тоже бортанули…

– Хватит… ты не мог бы выразиться иначе?

Он посмотрел на меня так, будто я заговорила по-китайски.

– В общем, я позвонил тебе, но ты не отвечала. – Я действительно оставила свой телефон на столе в столовой. – Ну, вот я и приехал, как единственный мужчина. Жози осталась дома, на случай, если Одреанна вернется… О черт! Жози! Нам надо домой! Который час?

– Почти восемь.

– Сейчас начнется «Нэшенал Джиографик»! – взвизгнул Ной. Он питал всепоглощающую страсть к документальным фильмам о животных, которые показывают в этой передаче. – Идите разговаривать в столовую!

Восемь с половиной лет, и уже телетиран!

– Нам пора домой, – повторил отец и смешно заерзал, пытаясь встать.

– Я думаю, ты не сможешь вести машину, папа.

Катрин смотрела на меня, округлив глаза и энергично качая головой.

– Брось! Я ирландец! Лишний скотч или два…

Никола не оборачиваясь поднял руку и показал четыре пальца.

– О’кей, айриш-бой. Ты останешься здесь, – постановила я.

– Об этом не может быть и речи!

– Пап… я позвоню Жозиане и скажу ей, что ты напился. Неужели ты думаешь, что она позволит тебе сесть за руль?

– Я н-не п-пьян! – Он осекся, услышав, как у него заплетается язык, и от души расхохотался: – Ох, ничего себе…

– Вот именно «ох, ничего себе»! Давай, звони жене и оставайся с нами ужинать.

– Я уже поужинал, а вы идите, пожалуйста, все в столовую! – сказал Ной не по-детски властно.

Три часа спустя я легла в постель рядом с сестрой, которая в конце концов простила отца. Они долго говорили – я постаралась сделать так, чтобы никто им не мешал, – и она признала то, что давно уже поняла: что ее отец, при всей своей неуклюжести, без памяти любит ее. Ее не очень вдохновляла перспектива подняться завтра спозаранку, чтобы успеть заехать домой переодеться, прежде чем идти в школу (я предложила одолжить ей свитер, но все равно пришлось бы надевать те же джинсы два дня подряд, а она скорей пришла бы в школу с кучей дерьма на голове), зато она была возбуждена этой импровизированной ночевкой в квартире на Плато.

Отец улегся на диван и уже храпел, когда я вышла из ванной, почистив зубы. Я поцеловала его в лоб, мысленно порадовавшись тому, что он здесь, и тому, что у меня такой нелепый и часто смешной, но крепко любящий отец.

– Спокойной ночи, – сказала я Одреанне, уютно свернувшейся клубочком под пуховым одеялом между двух котов.

– Спокойной ночи…

Последовала долгая пауза, потом прозвенел ее голосок в темноте:

– Жен?

– Да?

– Мы не одни такие, правда?

Я увидела нас с ней со стороны, два разбитых сердечка на раскладном диване в чужой квартире, с нашим отцом – храпящим за дверью добрым и неуклюжим цербером.

– Да, – сказала я. – Мы не одни такие.

И как ни странно, я сама в это верила.


Утром нам с Никола пришлось общими усилиями будить отца, который все еще сотрясал пружины дивана своим титаническим храпом. С похмелья, с примятыми по одну сторону головы волосами, он был очень смешной. Он ворчал, пыхтел, охал и смеялся, повторяя Никола, что чертовски хорошо провел вечер, а Ною советуя быть аккуратнее со скотчем и женщинами. Он уехал с Одреанной, выпив две чашки крепчайшего кофе.

– Спасибо… – сказала Одреанна, обняв меня за шею на удивление крепко. – Я буду часто приходить, о’кей?

– О’кей? – ответила я, несколько встревоженная перспективой регулярного общения с четырнадцатилетней сестренкой. – Держи меня в курсе, – добавила я. – Но могу тебе обещать, что скоро станет лучше.

Она, похоже, не поверила, но все же улыбнулась мне и помахала затянутой в розовую перчатку рукой, выходя на лестницу. Вскоре за ней последовали Никола с Ноем, пытавшимся надеть пальто наизнанку, потом Катрин, которая бежала, прыгая через ступеньки и крича, как и каждое утро: «Я опаздываю!»