– Сообщения? – догадалась я.

– Да. А ты, когда Флориан тебя бросил, что ты делала?

Пила водку литрами? Сморкалась в шерстку моих котов так часто, что она поредела? Доставала друзей звонками в любое время дня и ночи?

– Я… я выплакала все слезы. И до сих пор еще плачу.

– Правда?

– Да. Я думала, у нас с ним будут дети. Я с ним жила. Я была уверена, что мы состаримся вместе. – От одних этих слов мне будто тисками сдавило сердце. Я глубоко вдохнула и знаком попросила официантку забыть о хот-догах. – Я и сейчас его люблю.

– Почему?

– Почему?..

Какой странный вопрос, подумалось мне.

– Да потому… потому, что он остается одним из самых удивительных людей, которых я встречала. Для меня. Я находила его… нахожу…

Заговорить о нем в настоящем времени удалось ценой невероятного усилия. Видимо, какая-то часть меня предпочитала думать, что он умер.

– Я нахожу его блестящим. Пробивным. Еще мне нравилось… – Я снова спохватилась: – Мне нравится, что он знает, чего хочет от жизни, и добивается этого.

– А ты знаешь, чего хочешь?

Я сощурила глаза. Для юной девушки, которая, слушая, набирала сообщения и с виду казалась очень и очень склонной к легкомыслию, она задавала весьма уместные вопросы.

– Не всегда, – сказала я. – Правда, не всегда. – Я сдержалась, чтобы не пустить слезу. Меньше всего мне хотелось разреветься в этом храме заплаканных женщин. – И потом, жизнь с ним была просто… прекраснее. Типа, когда он был со мной, будто солнышко светило?

Я поморщилась. От горя, что ли, я несу такую пошлятину? Слышал бы меня Никола, подумала я, он бы умер со смеху. Но Одреанну прямо-таки преобразила моя грошовая проза.

– Вау, – сказала она уважительно.

– Во всяком случае… а почему ты меня об этом спрашиваешь? Вот ты – почему ты любишь Уильяма?

Я мысленно отсчитала секунды (две) до следующего пожатия плечами.

– Я… все девочки в школе хотят с ним встречаться?

– Да, но ты? Что ты в нем любишь?

Она отчаянно захлопала ресницами и проговорила потухшим голосом:

– Не знаю… но… но когда я была с ним, у меня все время как будто бабочки были в животе.

Я улыбнулась и взяла ее за руку.

– Я не знаю, как тебе объяснить, и потом, я знаю, ты думаешь, это просто девчоночьи дела, и…

– Нет! Ты все объяснила. Бабочки в животе – это оно и есть. В сущности, это все, что нужно.

Она тихонько заплакала, и лицо ее снова стало лицом маленькой девочки.

– Иди сюда, сядь рядом со мной, – сказала я ей.

– Нет, нет, так хорошо. – Она попыталась вытереть слезы, украдкой тревожно поглядывая по сторонам. – Я выгляжу полной дурой…

– Ничего подобного. Вовсе нет.

Dixi[46] женщина, которая сама лишь ценой сверхчеловеческого усилия ухитрилась не заплакать.

– Конечно, я его люблю! – вдруг воскликнула она и, отбросив всякое достоинство, все-таки пересела и прижалась ко мне. Она была такая трогательная, что мне захотелось посадить ее на колени и покачать, как маленькую.

– Ну ладно, ладно… детка моя…

– Я люблю его, да! Я хочу быть с ним все время!

– Я знаю.

– А Сара-Мод – гадина!

– Сучка! – подхватила я, тут же задумавшись, стоит ли употреблять это слово при юной девушке. Я хотела было добавить, что она, Одреанна, отказавшись уступить желаниям прекрасного Уильяма, могла собой гордиться: она – не сучка, у нее есть стержень, есть воля, она себя уважает. Но мне подумалось, что нет более жалкого утешения, чем сказать «браво твоей чистоте» девочке, страдающей от несчастной любви. Ей должна быть ненавистна эта чистота, ставшая препятствием ее любви, которой она дорожила. И я предпочла перевести разговор на «бывшего».

– Знаешь, – сказала я, – тебе вряд ли хочется это слышать, но твой Уильям… если он бросил тебя только потому, что ты не захотела с ним переспать, это не говорит о том, что он хороший человек, правда?

– Ну да, а твой парень ушел от тебя к другой, это, по-твоему, хорошо?

Я чуть было не уточнила, что причина ухода Флориана – уж точно не секс, но промолчала. Я всегда несокрушимо верила в нашу сексуальную жизнь, казавшуюся мне в высшей степени удовлетворительной, но как знать, в конце концов, не обольщалась ли я? Страшно подумать, сколь во многом я обольщалась.

– Я просто хочу сказать… – начала я.

– Знаю я, что ты хочешь сказать. Я, видишь ли, не дура.

Я посмотрела на нее:

– Я знаю, Одреанна.

– Просто… трудно быть подростком.

Я кивнула, удивившись здравомыслию, которого прежде за ней не замечала.

– И это я тоже знаю. Я только не знала, что ты знаешь.

– Ну да, знаю, а как же! Мне так не терпится поскорее поступить в коллеж…

Я не удержалась от улыбки. Для нее взрослость начиналась с коллежа, означавшего конец подростковых терзаний. Бесполезно ее разубеждать, решила я.

– Ты не скажешь об этом папе, правда?

– Боже мой! Конечно, нет. Не беспокойся. Но если он позвонит, а он ведь тебя ищет, придется сказать ему, что ты у меня.

– Да, да, но… без подробностей.

– Обещаю.

Она снова принялась играть со своим айподом.

– Девочки говорят, мне повезло, что у меня такая продвинутая старшая сестра, – сказала она, кивнув на сообщение, которое читала.

– Правда?

Я была безмерно, до смешного польщена. Мне даже захотелось позвонить домой и похвастаться этим перед Катрин и Никола.

– Ну вот… что мне делать, как ты думаешь?

– Держи марку. Что бы ни случилось, держи марку.

Она посмотрела на меня – совет ее не впечатлил. Мой градус продвинутости понижался на глазах.

– Я знаю, ты мне не веришь, Одреанна, но… ты не только, в конце концов, сама будешь рада, что выдержала марку и заставила с тобой считаться, но и не удивлюсь, если он еще вернется. Не могу утверждать на сто процентов, но обычно парням быстро надоедают такие Сары-Мод Дюмон-Дютиль…

– Ганьон-Дютиль.

– Не важно, дурацкие они, эти двойные фамилии.

Одреанна, носившая немыслимую фамилию Шаретт-Крейган, посмотрела на меня обиженно.

– Ладно, извини. Но все равно… вот увидишь. Я не говорю, что он позвонит тебе прямо завтра, но кончится тем, что он бросит Сару-Мелани-Жюли-Риту-Дюмушель-Симар-Богран. Вот увидишь.

Я говорила запальчиво и думала, конечно же, о Флориане и его чертовой хипстерше. Но Одреанна, похоже, готова была мне поверить.

– И что, я буду держать марку и сохнуть?

Я от души рассмеялась:

– Еще – игнорируй его. Это самый старый способ на свете, но я уверена, что он все еще прекрасно работает.

– А ты игнорируешь Флориана?

– Вообще-то да. Но… – Не говорить же ей, что в моем случае речь идет не о том, как завоевать парня вновь, а скорее о трусости и столь характерной для меня пассивности.

– Что – но?

– Ничего.

– Ты думаешь, он вернется?

Я только об этом и думаю, захотелось мне сказать. Я думаю об этом, просыпаясь, принимая душ, разговаривая с друзьями, сочиняя историю «звездочки» телевидения, переквалифицировавшейся на продавца акриловых ногтей, думаю, когда ем, думаю, когда пью. Один только раз за прошедший месяц я не думала о возвращении Флориана – это было в постели Максима.

– Я… скажем так, я бы соврала, если бы сказала, что не надеюсь, что он вернется.

Это был эвфемизм века. Каждый вечер, засыпая, я сочиняла истории, достойные серии «Арлекин»[47]. Я выстраивала до смешного невероятные сценарии, в которых Флориан возвращался ко мне рапидом, а вокруг нас мои друзья, моя родня и даже мои коты плакали от счастья перед всепобеждающей силой моей любви.

– Идем, – сказала я. – Тебе, по-моему, пора домой.

– Ой, нет! – запротестовала Одреанна.

– Одре, папа и Жозиана, наверно, с ума сходят…

– А нельзя мне у вас переночевать? Пожалуйста? Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста? Я позвоню папе оттуда, честное слово…

– Во-первых, я не у себя дома, а во-вторых, боюсь, сосед еще там…

– Не страшно… это как бы смешно.

– Да уж, что смешно, то смешно…

– Он спал с Катрин?

Говорить о сексе с младшей сестренкой мне почему-то было неловко. Я подозревала, что она осведомлена как минимум не меньше меня, но что-то мешало мне углубляться в эту тему.

– Да, – все же ответила я, расплатившись по счету и вставая.

– А ты?

– Что – я?

– Да ну! Катрин говорила о каком-то парне… Макс Блэкбин, или как его там…

Она снова стала веселой и озорной. Наверно, подумала я, глядя, как она надевает пальто на четвертой скорости, сказалось повышение уровня сахара в крови.

– Макс Блэкберн. Я… да.

– Это друг Флориана?

– Нет! Нет… и никогда этого не делай. Спать с лучшим другом бывшего – никуда не годится.

Я сама совершила такую подлость много лет назад и до сих пор не могла себе простить. Тот бывший, симпатичный и очень забавный парень, с которым я училась в университете, ужасно переживал, куда больше, чем я могла надеяться, и главное – куда больше, чем переживала я, когда он меня бросил. Да, я долго не могла себе простить свою некрасивую месть и до сих пор, вспоминая об этом, чувствовала легкую брезгливость.

– А сколько тебе было лет, когда ты переспала с парнем в первый раз? – спросила Одреанна, когда мы вышли на крепкий не по сезону мороз.

– Девятнадцать.

– ЧТО?

Скажи я «тридцать один», она бы отреагировала так же.

– Я знаю, знаю… я хотела дождаться настоящей любви.

– И что?

– Настоящая любовь пришла. Поздно.

Это была низкая ложь: настоящая любовь действительно пришла, но много, много позже. А в девятнадцать лет я просто выбрала парня, которого не любила, но который казался мне подходящим для этого дела. Не время, решила я, рассказывать эту историю сестренке с хрупким, как стекло, эго.

– А сколько у тебя было, кроме Флориана?

– Не ХВАТИТ ли вопросов?

Я покосилась на нее. Ей было искренне любопытно. Какова же моя ответственность, спросила я себя, в качестве старшей сестры, которую подруги считают «продвинутой»?