Роберта Лэтоу - Её единственная страсть

В доме раздавался только шум миксера – она вымешивала тесто для пирога. Ни малейшего ветерка; стояла та удушливая жара, которую Дендре не выносила, а Гидеон очень любил. Утерев пот со лба тыльной стороной ладони, она представила себе мужа в мастерской, одетого только в темно-синие плавки. Он всегда носил темно-синие, похожие на боксерские, трусы, летом на острове чаще всего в них и работал. Коренастый, мускулистый Гидеон, с капельками пота, выступившими во время лихорадочной работы над очередной картиной, тридцать лет спустя после их первой встречи все еще был предметом ее страсти.

Дендре отошла от кухонного стола и оглядела плоды своих утренних трудов: стеклянную миску молочно-белого картофельного супа с накрошенным зеленым луком; блюдо с мясом омаров в майонезе собственного приготовления с расположенными вокруг потрескавшимися оранжево-красными клешнями; длинную зеленую спаржу, сдобренную особой приправой; тарелку свежего салата-латука, подаваемого с соусом из рокфора; сырники с густым шоколадным муссом и сладким кремом. Это было ее произведением искусства – любимые блюда Гидеона, в приготовлении которых она достигла совершенства.

При виде всего этого Дендре ощутила гордость, однако только мысль о восторге Гидеона, когда он откроет холодильник, взволновала ее. В конце концов, она жила ради того, чтобы угождать мужу. В этом она находила и радость, и удовлетворение, в том числе эротическое. Закрыв дверцы холодильника, Дендре вернулась к миксеру, проверила качество теста и стала укладывать кружочки ананаса на дно квадратного противня.

Кухня, где пахло свежей выпечкой, корицей и кишмишем от пирога, была ее царством, и не единственным. Дендре являлась хозяйкой не только усадьбы на Файер-Айленде, но и на острове Гидра в Греции, а кроме того – их с Гидеоном трехэтажной квартиры в Нью-Йорке в Сохо.

Жизнь Дендре Пейленберг протекала в трех домах и двух мирах: мужа и собственном очень укромном мирке мечтаний и представлений о любви, которой ей хотелось бы от Гидеона. Фантазия, которой она тешила себя, и только. Она примирилась с тем, как он любит ее, вскоре после свадьбы. Это не мешало ей обожать его и принимать ту жизнь, какую он ей обеспечивал. Она чувствовала себя счастливой, несмотря на компромиссы.

Дендре услышала шум гидросамолета, потом увидела, как он летит над океаном, приближаясь. Гидросамолет описал над домом круг, другой: это означало, что пассажир или пассажиры хотят, чтобы их встретили.

– О черт, – произнесла Дендре, глядя поверх кухонной раковины в окно. И мысленно добавила: «Куда деваются девочки в самый ответственный момент?»

Гидеон никогда не встречал гидросамолет. Дети, когда оказывались дома, могли встретить, особенно если в гости прилетал человек малознакомый, как сейчас. Кого Гидеон пригласил на обед и забыл ее предупредить? Впрочем, здесь не было ничего удивительного. У Гидеона это было скорее нормой, он радушно зазывал гостей под влиянием минуты, а потом забывал о них. Итак, кого же? Коллекционера? Торговца картинами? Каких-нибудь весельчаков, которые будут его забавлять? Хорошенькую девицу, которая настолько возбудила в нем страсть, чтобы стать его музой, по крайней мере ненадолго? Кого-то из многочисленных друзей-художников? Очередного историка искусств? Наверняка не журналиста, пишущего об искусстве, – Хэвер Сэвидж поставил бы ее в известность. Знаменитый торговец общался с ней почти исключительно по этому поводу. Или прилетел сам Хэвер?

Но кто бы то ни был, встречать гидросамолет придется Дендре. Притом не закончив работы над ананасным пирогом. Какая досада! Особенно после того, как она мечтала все утро, что они с Гидеоном будут обедать только вдвоем. Напрасная надежда. Они почти никогда не обедали одни. В усадьбе Пейленбергов на Файер-Айленде всегда бывало много и еды, и людей. В доме постоянно жили три помощника и пара подручных Гидеона; двое слуг Дендре, незаменимый Юкио, исполнявший обязанности мажордома, и Китти, судомойка и кухарка (редко допускаемая на кухню), и наконец, три дочери – Дейзи, Пьета и Эмбер. Невозможно было представить, кто еще постучится в затянутую сеткой дверь и сядет вместе с ними за стол. Гостей всегда принимали радушно.

Этим утром Гидеон был особенно внимателен. Секс был неистово возбуждающим для обоих. Дендре всегда определяла, в каком настроении муж, по тому, как он овладевал ею поутру, что происходило почти всякий раз, когда они спали вместе. В это утро он был радостным, сильным в своем вожделении, бурлил живостью и энергией. Сказал ей, как иногда в минуты страсти: «Я всегда тебя буду любить больше, чем кого бы то ни было».

Дендре верила ему. Потому и пережила годы его измен. Она даже сочувствовала другим влюбленным в него женщинам, потому что хорошо их понимала – сама до сих пор пылала страстью к Гидеону, до сих пор была жертвой, как и все они, его неотразимости как мужчины и великого художника.

Дендре сознавала, что одержимо любит мужа и радостно принимает это как свою жизнь. Люди из мира искусства исподтишка посмеивались над ней: с их точки зрения, Дендре так и осталась заурядной еврейкой из Бруклина, простофилей, кухонной клушей, – но ее это нисколько не трогало. Мужчина, которого хотели все те изысканные дамы, принадлежал ей. Они были вынуждены заискивать перед ней, чтобы заполучить его, а не наоборот. В глазах всего мира она была женой художника, моделью, ее портреты висели в престижных музеях и на стенах жилищ коллекционеров на всех континентах. Уже только поэтому Дендре ощущала себя значительной личностью.

Гидросамолет прогудел над домом еще раз. Это было необычно. Дендре выключила миксер и схватила саронг Дейзи, висевший на спинке стула. Завернулась, чтобы прикрыть тело и скромный черный купальник, ее дневную одежду на Файер-Айленде. Сняла с вешалки на задней двери старую широкополую соломенную шляпу и небрежно нахлобучила поверх ярко-желтой косынки, покрывающей длинные, вьющиеся от природы волосы. Вышла из кухни на деревянную веранду, оглядела усадьбу в поисках кого-нибудь. Нигде не было ни единого признака жизни.

Она взяла одну из маленьких тележек, стоявших в ряд под верандой, и направилась по песку к шаткой деревянной пристани, где их гости высаживались с самолета или катера. Тележка предназначалась для посылок, которые могли прибыть на самолете.

Машин на Файер-Айленде не было. Люди и товары прибывали на частных или общественных паромах, которые пересекали бухту с Лонг-Айленда до многочисленных поселков, протянувшихся вдоль длинной, узкой полосы дюн, делавших этот остров прибежищем для отдыхающих ньюйоркцев. Самые богатые всегда прилетали и улетали самолетами. Однако как бы гости ни попадали на остров, и они, и местные жители ходили пешком к домам и обратно, таская за собой тележки с продуктами, багажом и прочими вещами.

Только постукивание колес о настил нарушало полную тишину. Горячие доски обжигали босые ноги, поэтому Дендре остановилась, взяла сандалии, которые держала в тележке, и обулась. Она прошла лишь небольшое расстояние, приблизилась к мастерской Гидеона, и вдруг, к большому удивлению, увидела, как оттуда вышел муж и побежал к пристани.

Он, казалось, светился от возбуждения. Светло-каштановые волосы, выгоревшие и смешанные с седыми прядями, блестели под солнцем, как и загорелое мускулистое, весьма привлекательное тело. Всем своим обликом он производил впечатление страстного, чувственного человека, которому ведомы и муки, и радости. Сила его страстей, жажда жизни были потрясающими, какими-то первобытными, тем более что на нем не было никакой одежды, кроме плавок. Но будь Гидеон даже в костюме с галстуком, от этого мало что изменилось бы. Вся суть этого замечательного человека и художника выражалась в его глазах – больших темно-карих, почти черных, искрящихся живостью и умом. Это были озорные, чувственные глаза, широко расставленные на большом, квадратном мужественном лице с прямым римским носом, выступающими скулами, ямочкой на правой щеке.

Дендре удалось на краткий миг взглянуть в них. Муж не обратил на нее внимания. Словно она была невидимкой. Это ее задело. Настолько сильно, что женщина остановилась и, онемев, стала смотреть, как он бежит. Потом вновь изгнала из мыслей выражение, которое много раз видела в глазах Гидеона: увлеченность преследованием другой. Соперницы. Повернув тележку, Дендре направилась обратно к дому заканчивать работу над ананасовым пирогом.

Прошло почти два часа, прежде чем Гидеон и Эдер рука об руку вошли в кухню к Дендре. Две дочери, Пьета и Эмбер, вернулись с пляжа с молодым человеком, флейтистом, который жил неподалеку от их усадьбы. Иногда Адам Сорел играл на флейте Гидеону в мастерской, когда художник работал. Пьета с Эмбер после краткого, но дружелюбного приветствия Эдер отняли у нее отца и потащили к Адаму.

Дендре улыбнулась Эдер с другого конца кухни и сказала:

– Ничего особенного, кроме хорошего обеда. Я рада, что вы смогли приехать, разделить его с нами.

Эдер ответила улыбкой, удивляясь самообладанию этой женщины. Неужели та не понимала, после того как они с Гидеоном открыто демонстрировали привязанность друг к другу, что у них серьезные любовные отношения? Эдер не могла решить: или Дендре потрясающе держится в руках, или на самом деле гораздо умнее, чем кажется? Или жена надеется, что этот роман скоро кончится, как и все остальные? Такому, сказала себе Эдер, не бывать.

О жене Гидеона Эдер вспоминала не так уж часто. Но сегодня она поймала себя на том, что оценивает соперницу. У Дендре было отличное тело, очень соблазнительное и удивительно молодое для женщины ее возраста. На несколько секунд Эдер представила ее себе без черного купальника – и Гидеона, с вожделением склонившегося над этим телом. И тут же выбросила эту картину из головы. Дендре существовала для Эдер как почти невидимая жена. Ее лицо с длинным аристократическим носом выглядело скорее интересным, чем красивым. Однако темные, почти черные миндалевидные глаза, полные ума и страсти, казались Эдер застывшими. Будучи женой выдающегося человека, она оставалась одной из представительниц среднего класса, весьма ограниченной духовно. Впечатляющие широкие скулы, красивые чувственные губы, длинная, стройная шея – все, по мнению Эдер, сводил на нет недостаток вкуса. Эдер находила у Дендре какой-то извращенный снобизм и тщательно маскируемую надменность. Миссис Пейленберг пренебрегала косметикой, этикетками модельеров, всяческим – пусть самым умеренным – шиком Пятой авеню. По-прежнему одевалась и выглядела как заурядная жительница Бруклина, хотя картины ее мужа приносили миллионы долларов.