Сначала Кэрриол подумала, что Джошуа умер: его голова откинулась назад под таким углом, что воздух никак не мог бы пройти в дыхательное горло. Она вскрикнула так громко, что звук ее голоса был слышен сквозь шум пенящихся пузырьков. Он поднял голову, открыл глаза и непонимающе посмотрел на нее.

– Давайте я помогу вам вылезти.

Вытирать полотенцем израненное тело было бы жестоко, и Джудит решила дать ему высохнуть в теплом воздухе хорошо проветриваемой ванной. Пара почти не было, поскольку пузырящаяся вода была едва теплой. Затем она уложила его на покрытую несколькими слоями простыней раскладушку. Поначалу Джудит планировала для него сеанс массажа, но теперь об этом, разумеется, не могло быть и речи. Однако раскладушка пригодилась. Она решила, что не стоит портить целительный эффект соляного раствора и последующего высыхания на воздухе, и не стала трогать трещины, ссадины и обморожения. Джудит принялась обрабатывать мазью со стероидами и антибиотиками только язвы (или это были карбункулы?). Но точно не фурункулы, потому что каждый был большого размера и имел несколько головок.

– Полежите. Принесу вам супа, – сказала она.

Когда Джудит вернулась в главное помещение палатки, мать Кристиана шила. Других родственников рядом не оказалось, может быть, они пошли принять ванну или вздремнуть перед ужином.

– Хорошо, что майор Уитерс догадался отдать пижаму прямо вам. Интересно, где он ее так быстро раздобыл?

– Это его собственная, – объяснила женщина, перекусывая мелкими белыми зубами нитку.

– Боже праведный! – рассмеялась Кэрриол. – Кто бы мог подумать?

– Как Джошуа? – поинтересовалась мать. По ее тону Джудит поняла: она подозревает, что сын при смерти.

– Немного устал. Я дам ему хорошую миску супа, больше ничего не нужно. Пусть спит там, где лежит сейчас. Ему там вполне удобно.

Джудит подошла к накрытому столу, взяла миску и половник.

– Мама?!

– Да?

– Сделайте мне одолжение, не ходите к нему.

Огромные голубые глаза женщины затуманились, но она мужественно перенесла разочарование.

– Конечно, если вы считаете, что так будет лучше.

– Да, я считаю, так будет лучше. У вас ранимая душа, мама, и вам теперь трудно. Но как только вашингтонская эпопея закончится, мы отправим его на длительный отдых, он будет в вашем полном распоряжении. Как насчет Палм-Спрингс?

Женщина печально улыбнулась, словно не поверила ни одному сказанному ей слову.

Когда Джудит с супом вернулась в ванную, Кристиан сидел, свесив ноги с раскладушки. Теперь он выглядел усталым, но не обессиленным. Тело скрывала намотанная наподобие саронга простыня, прятавшая самые ужасные раны – те, что были на груди, в подмышечных впадинах и ниже. Даже пальцы ног оказались под краем ткани – не иначе подготовился к приходу матери. Джудит молча протянула ему миску с супом и молча наблюдала, как он ел.

– Еще?

– Нет, спасибо.

– Вам лучше поспать здесь, Джошуа. Утром принесу чистую одежду. Все в порядке. Родные считают, что вы просто устали и немного не в духе. А мать занята – пришивает шелковую подкладку к брюкам, которые вы наденете завтра. Сейчас не так холодно. Шелк будет лучше термического белья.

– Вы способная медсестра, Джудит.

– Лишь до тех пор, пока можно руководствоваться здравым смыслом. В более трудных случаях я безнадежна. – С пустой миской в руке она посмотрела ему прямо в глаза. Это было нетрудно сделать, поскольку она стояла, а он сидел. – Джошуа, ответьте: почему?

– Что почему?

– Почему вы скрывали, в каком состоянии ваше тело?

– Считал несущественным.

– Вы действительно сумасшедший!

Он склонил голову набок, в его глазах искрилось веселье. Юродивый!

– Вы серьезно или разыгрываете меня?

Кристиан лег на свое узкое ложе и посмотрел в потолок.

– Я люблю вас, Джудит Кэрриол. Люблю сильнее, чем любого другого человека на свете.

Его слова потрясли ее больше, чем вид его тела, и она безвольно опустилась на стоявший подле кровати стул.

– Как вы можете говорить такое после того, что сказали не далее получаса назад?

Джошуа повернул голову на плоской подушке и посмотрел так печально, словно ее вопрос разочаровал его сильнее всего.

– Я люблю вас, потому что вы более, чем кто-либо другой на Земле, нуждаетесь в том, чтобы вас любили. И я люблю вас в полной мере, как вам это нужно.

– Как старую, страшную, никчемную инвалидку! Благодарю покорно!

Она вскочила со стула и выбежала из ванной. Семья успела вернуться в главное помещение палатки. Боже, храни меня от этих Кристианов! Почему она больше не может найти для него нужных слов? Но как он может рассчитывать на нужные слова, если огорошивает ее в такое время подобными заявлениями? Черт тебя побери, Джошуа Кристиан! Как ты смеешь разговаривать со мной таким покровительственным тоном?

Джудит круто повернулась и вернулась в ванную. Джошуа лежал на спине с закрытыми глазами. Она взяла его за подбородок и наклонилась. Их лица разделяли не больше шести дюймов. Джошуа открыл глаза. Черные, очень черные глаза, цвета ее настоящей любви.

– Пошли вы с вашей любовью! Засуньте ее себе в задницу!


Утром Кэрриол помогала Кристиану одеться, хотя, точнее, это он помогал ей себя одевать. За ночь его раны и трещины покрылись корочкой, но Джудит сомневалась, что это заживление надолго – предстоящий день сведет все лечение на нет. К следующей ночевке она подготовится лучше – прежде всего закажет в ванную другую кровать и систему вытяжной вентиляции, высасывающую из воздуха остатки пара. Джошуа молчал, пока она его одевала. Сидел, стоял, поворачивался и автоматически, по команде ее ладоней подставлял руки и ноги. Но как бы он ни отрицал, все же ему было больно. От неожиданного прикосновения он дергался, словно животное, а если боль пронзала невыносимо, сотрясался, как эпилептик.

– Джошуа?

– М-м-м… – Не слишком обнадеживающий ответ.

– Вы не считаете, что где-то на этом пути настает момент и каждому из нас приходится принимать окончательное решение относительно своей жизни? Я хочу сказать, задуматься о том, куда мы движемся. Настроить себя на малое или большее, личное или более величественное.

Кристиан ничего не ответил. Джудит не могла с уверенностью сказать, слышал он ее или нет, но упрямо гнула свое:

– В этом нет ничего личного. Просто я выполняю свою работу, которую, как выяснилось, умею хорошо делать, видимо, потому, что не позволяю никому и ничему встать на моем пути. Но я не ужасная личность. Поверьте! Вы никогда бы не вышли к людям, если бы я вам не помогла. Неужели непонятно? Я знаю, в чем нуждаются массы, но не могу сама им этого дать. Поэтому отыскала вас. Разве неясно? И вы были счастливы – поначалу, пока у вас в голове не развелись тараканы. Джошуа, вы не можете меня винить в том, что произошло! Не имеете права! – Последние слова прозвучали с невероятной мукой.

– Джудит, не теперь! – с отчаянием попросил он. – У меня на это нет времени. Все, чего я хочу, – дойти до Вашингтона.

– Вы не можете меня винить!

– Разве мне это надо?

– Думаю, не надо, – мрачно отозвалась она. – О, как бы я хотела быть другим человеком. А вы о таком не мечтали?

– Мечтаю каждый день, каждый час, каждую минуту, каждую секунду. Но модель должна обрести завершение, прежде чем я приду к концу.

– Что за модель?

Его глаза ожили, словно вспыхнул огонек в лампадке.

– Если бы я знал, Джудит, я бы не был тем, кто я есть. Я был бы больше, чем человеком. – С этими словами он отправился в путь.


Он шел вперед, и миллионы следовали за ним. В первый день он преодолел расстояние от Манхэттена до Нью-Брансуика. Но больше с такой скоростью не передвигался и не собирал так много людей. Миновал Филадельфию, Уилмингтон, Балтимор и на восьмой день оказался в предместьях Вашингтона. После того как основная масса ньюйоркцев вернулась домой, люди менялись чаще, но все же были энтузиасты, следовавшие за ним от самого старта. И не было случая, чтобы за ним шло меньше миллиона. Он шагал по настилу, над ним летели вертолеты, его сопровождали автомобили прессы, за ним следовали родственники и в авангарде толпы – небольшая группа до смерти уставших правительственных чиновников. В Нью-Брансуике к процессии присоединился губернатор Нью-Джерси; в Филадельфии – губернатор Пенсильвании. Там Кристиан произнес краткую речь. Пожилой и грузный губернатор Мэриленда предпочел войти в комитет по встрече в Вашингтоне. Зато, когда он шел среди амбициозных незаконченных строек в Балтиморе, навсегда брошенных на рубеже тысячелетий, к колонне присоединился председатель объединенного комитета начальников штабов, девятнадцать сенаторов, более сотни конгрессменов, полсотни генералов и адмиралов разных родов войск и астронавты.

Кэрриол не понимала, как он умудряется двигаться, но он шел. Она каждый вечер врачевала его разрушавшееся тело. А мать пришивала очередную шелковую пижамную подкладку к брюкам, которые он надевал на следующий день. Каждый вечер родственники старались сохранить бодрость, когда ревностная охранница их старшего брата уводила его от них. Если бы они знали, что все ее помыслы были только о том, чтобы они не догадались, в каком состоянии находился Джошуа!

Сам Кристиан после Нью-Брансуика ни о чем не думал. Боль прекратилась в Нью-Йорке, раздумья – в Нью-Брансуике. Движение закончится в Вашингтоне.


Что-то сломалось в его мозгу. Но осознание происходящего не ушло, ведь он прекрасно понимал, что оказался в предместье Вашингтона, носящем название «Зеленый пояс». Здесь он остановился на последний ночлег. И подвел свою охранницу – расслабился так, будто уже добрался до берегов Потомака. Он не пошел в закуток, где находилась его ванна с пузырьками и стояла кровать. Вместо этого расположился с родными в главном отделении палатки – разговаривал и смеялся, как прежде. Не ограничился миской супа, а хорошо поужинал в кругу семьи: ел тушеное мясо с картофельным пюре и фасолью и завершил трапезу кофе с коньяком.