– Терпение?! Тодд считает, что может сломить меня или вынудить бежать отсюда! Иногда я чувствую, что вот-вот сойду с ума – от ярости или тоски. Чего я жду? Почему до сих пор нет известий от Монтойа? А ты… друг называется! Позволяешь отсылать тебя прочь, как… как…

– Как лакея, хочешь сказать? – закончил за меня Марк. – Когда-нибудь я докажу, что…

– Марк, не сердись, прости меня! Сама не знаю, что говорю. – Я попыталась засмеяться, но почему-то всхлипнула. – Это все от жары и от… Если бы знать только, что мистер Брэгг жив, если бы он сумел доказать хоть что-то! Я бы чувствовала, что не зря приехала сюда.

– Конечно, не зря! И думать не смей!

Забыв о собственных обидах, Марк, положив руки мне на плечи, тревожно вгляделся в глаза.

– Послушай, раз это так много значит для тебя, попытаюсь увидеться с этим Монтойа… Завтра нужно ехать в Лас-Крусес, но я потрачу еще несколько дней и отыщу его. Если мистер Брэгг жив, мы его найдем, а при необходимости, когда буду в Бостоне, найму другого сыщика, пусть выяснит, что с ним случилось.

– Когда ты возвращаешься в Бостон? Ты ничего не говорил, – расстроенно пробормотала я. – Неужели хочешь оставить меня здесь одну?

Я вела себя как избалованный, испорченный ребенок и, поняв это, попыталась все исправить.

– Прости… я должна была понять, что твое место не здесь и пора возвращаться к адвокатской практике. Ты, наверное, считаешь меня законченной эгоисткой!

Пальцы Марка сжимались все сильнее, но голос не дрожал:

– Ровена! Я давно хотел тебе сказать, но не был уверен. Сейчас мне кажется, что тебе будет плохо одной. Выслушай и не перебивай, или у меня не хватит мужества попытаться сказать это еще раз. Ты знаешь, я люблю тебя, но не подозреваешь, как сильно. Позволь доказать это. Уедем вместе на восток. Здесь не место ни тебе, ни мне. Понимаешь, ты сама говорила это. Будь моей женой, Ровена. Оставь все это дяде – пусть радуется, что победил. Что остается тебе, кроме ужасных воспоминаний?! К чему страдать и мучиться? Даже если не захочешь выйти за меня, поезжай в Бостон, хотя бы погостить. Моя мать с радостью примет тебя, пока не решишь, что делать дальше. Ровена, неужели не видишь сама: здесь больше невозможно жить!

Я взглянула в умоляющее лицо Марка и смогла только неубедительно пробормотать:

– Но твой дядя?! Он никогда тебе не простит!

– Пусть дядя отправляется ко всем чертям вместе с наследством, которым надеется удержать меня! – почти закричал Марк. – Господи! Я все время чувствую себя так, словно на шее висит тяжелое ярмо! Не будь тебя, давно бы уехал! Ровена, прошу, обещай, что подумаешь над моими словами. Не нужно отвечать сейчас. Я хочу, чтобы ты была уверена в собственном решении.

Именно так обстояли дела до того дня, когда Марк должен был возвратиться из Лас-Крусеса… а в мою жизнь вновь ворвался Люкас Корд.

Глава 37

У меня было время все обдумать, пока Марк находился в отъезде. Он задерживался, но я даже была рада – слишком уж привыкла за последнее время зависеть от Марка, пора было привыкать полагаться, как раньше, только на себя.

Необходимо было многое решить. Марк ожидал моего ответа. Что сказать ему? И что делать с Тоддом, одновременно желавшим и ненавидевшим меня? Еще несколько недель, и придется выбирать – выйти замуж или уехать. Сама мысль о Тодде вызвала гнев и раздражение. Неужели он в самом деле воображает, что может принудить меня? Я пыталась убедить себя, что Тодд эгоист и не привык считаться с чувствами других, но ощущение неловкости не проходило – хотя он ухитрялся не показываться мне на глаза, несомненно, знал о каждом моем шаге. Его люди следовали за мной по пятам. Чего он надеялся добиться?

Я пыталась вести строго размеренную жизнь, занималась делами, ездила верхом, притворяясь, что не замечаю охранников, читала дневники отца в надежде лучше понять его.

Была еще причина, по которой я старалась занять себя и уставать так, чтобы валиться вечером в постель, засыпать мертвым сном и ни о чем не думать, то, в чем я не осмеливалась признаться самой себе, ужасное подозрение, терзавшее душу.

Мне всегда были неприятны некоторые физические особенности, присущие женщинам, и временами я всеми силами души желала бы родиться мужчиной и никогда не испытывать ежемесячных недомоганий… но сейчас было слишком поздно предаваться бесплодным мечтаниям. Я приучилась избегать по утрам встревоженных глаз Марты, приносившей мне горячий шоколад. Она протягивала чашку, я упрямо отталкивала ее, настойчиво убеждая себя, что во всем виноваты жара и те кошмары, которые каждую ночь преследовали меня во сне.

После отъезда Марка не произошло никаких событий, до того дня, когда… я до сих пор могу ясно представить себе каждую минуту, до малейших деталей.

Солнце пекло невыносимо, я проснулась вся в поту, мокрая простыня липла к телу. Пришлось побыстрее встать, вымыться холодной водой. Стало чуть полегче.

После завтрака я решила, как всегда, поехать кататься верхом. Мой обычный эскорт держался сзади, но я старалась не обращать на них внимания. Устав наконец от бессмысленной гонки, я повернула лошадь и поскакала домой, вернулась в относительно прохладную спальню, где уже ожидала Марта; обычно улыбающееся лицо на этот раз хмурилось, она явно не одобряла такого сумасбродного поведения.

С меня капал пот, тонкая шелковая блузка липла к спине, лицо неестественно раскраснелось.

Помогая мне переодеваться, Марта бормотала под нос:

– Какое безумие! Ездить верхом в такую жару! И для чего? Только заболеете, а сеньор Марк скажет, что мы плохо ухаживали за вами!

Пытаясь умилостивить ее, я пообещала, что немедленно лягу отдыхать, и мгновенно провалилась в глубокий сон, похожий на обморок. Не знаю, сколько времени прошло, но, когда я проснулась, было уже темно, на туалетном столике горела лампа, а Люкас, прислонившись к стене, точно так же, как в первую нашу встречу, молча ждал, не сводя с меня мрачного, подозрительного взгляда.

Сначала я подумала, что вижу сон, призрак, созданный измученным воображением. Это был Люкас, и все же не он, одетый, как воин-апачи, в высокие, до колен, мокасины и набедренную повязку; с шеи на тонком ремешке свисала ладанка.

Я взглянула в эти глаза, горящие зеленым огнем; сердце забилось так громко и болезненно, что казалось, сознание вот-вот покинет меня, а когда приду в себя, он снова исчезнет.

– Люкас…

Одним прыжком он оказался у постели. Даже голос звучал как прежде – чуть хрипловато, окрашенный какими-то странными эмоциями, определить которые не оставалось времени – так я была потрясена собственными чувствами.

– Ты так крепко спала, не хотел сразу будить… Ро, я…

Я так и не узнала, что он хотел сказать. Куда-то исчезла твердая решимость навеки забыть его, испарились воспоминания о том, что успела узнать за прошедшие несколько недель. Я рывком приподнялась, не обращая внимания на сползающую простыню. Как ужасно, особенно для женщины, осознавать, что способна ощутить желание, сильное, мучительное, ослепляющее! Но эта мысль поразила меня позднее.

Какой-то дикий, примитивный инстинкт побудил меня протянуть руки и прижаться к его губам, возвращая поцелуи, жадно, бешено, ненасытно.

Я почувствовала, как меня поднимают, ставят на ноги; колени дрожали, и, чтобы не упасть, пришлось беспомощно цепляться за него, опираться всей тяжестью на такое знакомое тело, вдыхая родной запах. Только сейчас я осознала, что значит потерять себя, позволить унести далеко-далеко, где не существовало ничего, кроме желания и осуществления этого желания. Именно этого я так жаждала, хотела, добивалась бесстыдно, жадно, неукротимо. Именно это стало похотью, необходимостью, любовью… Почему люди всегда так стремятся наклеить ярлык на чувство?!

Я понимала только, что попала в свою же сеть и не смогла бы вырваться, не разрушь Люкас заклятие, державшее меня в плену.

Он отпустил меня так внезапно, что я чуть не упала на постель, только гордость и гнев заставили удержаться на ногах.

Тогда я не знала, что за резкостью тона скрывались мучительная нерешительность и сердечные муки, и чувствовала только, как оскорблена и унижена, ведь меня вновь отвергли – холодно и расчетливо.

– Это правда, что ты выходишь за Шеннона на следующей неделе?

– Именно поэтому ты здесь? – Голова моя кружилась, словно сквозь дымку я услышала собственный смех. – О, Люкас, думаю, ты зря время тратишь, не говоря уже о том, что рискуешь головой! Неужели думаешь, что способен остановить меня? Только потому, что… – Мой голос предательски оборвался, но я сумела вовремя взять себя в руки и намеренно оскорбительно добавила: – Только из-за того, что нас чисто физически влечет друг к другу?

Он рванулся ко мне, но остановился; лицо мгновенно стало жестким, бесстрастным.

– Хочешь дать понять, что все-таки выйдешь за Шеннона, после всего, что было?

– А что было, Люкас Корд?

Я отодвинулась подальше, зная, что, если вновь почувствую его прикосновение, потеряю разум и волю, подошла к столику и, повернувшись, оказалась лицом к лицу с Люкасом.

Глаза его в тусклом свете лампы казались коричневато-зелеными, как у горного льва, и я заговорила быстро, не давая себе времени подумать, поддаться слабости:

– Считаешь, то, что было между нами, дает тебе право допрашивать меня? Приятно провели вместе несколько часов, которые иначе тянулись бы вечность, избавились от скуки, и, поскольку брат, который мог бы на мне жениться, к несчастью, погиб, ты отослал меня назад, чтобы получить свою долю выкупа… или твой друг Монтойа забыл отдать деньги? Именно поэтому ты и явился сюда? Ну что ж, если это так, зря трудился! Видишь ли, я теперь знаю о письме, которое написал отец! И о том, что он уничтожил его… и мне известно… известно…

На этот раз, несмотря на все усилия, мой голос дрожал. Все, что я прочла в дневниках отца, все, что так терпеливо пытался объяснить Марк, вернулось, наполняя душу отвращением.