- Им не холодно? - заботливо поинтересовался Воловиков.

- Форма такая, - пояснил парень. - Чтобы ноги посмотреть и все такое.

- Ну-ну, - пробурчал, словно будучи чем-то недовольным, экс-мэр и Мышастый посмотрел на него с интересом - удивительно, но этот тертый калач испытывал, кажется, легкое смущение и именно его пытался прикрыть своей весьма странной в подобной ситуации ворчливостью.

Принялись оценивать девиц. Сразу была забракована чересчур пухленькая девушка с большим ртом и перебором косметики на лице. Высокая, с длинными ногами, блондинка, понравилась одновременно Воловикову и Желябову. Две оставшихся тоже были ничего, но должны были прибыть еще восемь кандидатур, поэтому решили пока не делать поспешного выбора. Воловиков, сделав знак Мышастому, отвел его в сторонку и тихо произнес:

- Слушай, Антон, как-то нехорошо получается - оглядываем, понимаешь, как лошадей на базаре, разве что не щупаем да в рот не заглядываем. Давай как-то анонимно, что ли? В общем, ты командир, ты и рули. - Желябов, прислушавшись к шепчущему Воловикову, подтвердил:

- Точно, Антон, верно он говорит. Как-то все это не очень...

Мышастый кивнул и дал кожаному парню указание исчезнуть пока вместе со своей командой и ждать дальнейших указаний.

Тот увел девиц сидеть в машину... Еще две автомашины прибыли почти одновременно и вскоре гостиная заполнилась толпой народа... Трое в принципе уже сделали свой выбор и только Сидорчук, разгоряченный, все вдохновенно метался между девицами, которых заставлял поворачиваться, щипал, и разве что не заглядывал под юбки - одной даже пришлось по его требованию зачем-то несколько раз присесть, словно он задумал проверить ее на выполнение норм ГТО. Воловиков с остальными с усмешкой смотрели на его кипучую деятельность. Затем, когда все вышли, они, после короткого совещания, объяснили ребятам, какие именно девушки им понравились. В итоге машины уехали, оставив уже изрядно притомившимся от затянувшейся процедуры мужчинам шестерых молоденьких девиц возраста примерно от восемнадцати до двадцати лет. Самой старшей, понравившейся одновременно Воловикову и Мышастому, было около двадцати пяти.

Девушки молчали, слегка настороженно приглядываясь к выбравшим их мужчинам и неуверенно переминались с ноги на ногу. Воловиков, неожиданно для всех приняв на себя командование, сделал широкий жест в сторону банкетного зала:

- Прошу, сударыни!

Девушки робко потянулись в указанном направлении. Через некоторое время, которое было не без успеха потрачено на акклиматизацию девиц с помощью щедро подливаемого им спиртного, одна из них, тонкая изящная блондинка с затейливой пирамидой пышных волос, сидя на коленях Воловикова, уже звонко хохотала над одной из его шуток, которыми он, подобно старому опытному ловеласу, щедро потчевал свою избранницу между беспрерывно подсовываемыми ей рюмочками коньяка. Мышастый, тоже не теряя времени даром, уже успел оценить упругость груди той самой, двадцатипятилетней, запустив ей руку под блузку, и остался нащупанным вполне доволен. Желябов пока только присматривался к оставшимся четырем, не сделав своего выбора, а Сидорчук почему-то больше налегал на сало и горилку, которые по его требованию неукоснительно присутствовали на каждой их трапезе и, очевидно, испытывал какой-то временный спад после титанической работы оценщика, проделанной им в прихожей.

Вскоре, преодолев какую-то переломную точку, время полетело быстро и весело. Воловиков уже уволок свою пассию в одну из спальных комнат, почему-то унося ее, пьяно хихикающую и вопрошающую: "А баня у вас здесь есть?", на худых, жилистых, под стать хозяину, руках - может, наглядно демонстрируя, что есть еще порох в пороховницах. Желябов выбрал, наконец, чуть полноватую, но при этом, как выяснилось во время исполненной ею в одиночестве под пьяные аплодисменты собравшихся танцевальную программу, очень гибкую девушку по имени Надя. Мышастый, сидя пока за столом, никак не мог определиться, с чего вскоре начать со своей Людой - с миньета или просто поставить ее раком, когда он через пару минут поведет ее в ванную комнату, как вдруг почему-то ему захотелось. А Сидорчук, нажравшись сала и, видимо, напитавшись от него какой-то таинственной энергией, наподобие энергии "ци", вдруг неожиданно резко вскочил, не разбираясь обхватил за талии двух оказавшихся поближе подруг и потащил их еще в одну спальню, зачем-то не позволяя при этом одной из девушек захватить с собой бутылку, которую она порывалась взять со стола. При этом он горланил во всю глотку какую-то непонятную песню на непонятном языке. А еще чуть позже, после какого-то очередного переломного момента, все и вообще понеслось кувырком...

Мышастому запомнилось в основном только то, что они играли в какую-то развеселую, неизвестно кем и когда придуманную игру: кто-нибудь из четверых выходил в банкетный зал и бил в огромный, мощного звучания гонг, неизвестно для каких целей подвешенный в углу юридическим хозяином дачи, и по этой команде абсолютно все, кто бы где в этот момент ни находился и какому занятию не предавался, должны были немедленно выбегать в том виде, в котором застал их сигнал этого гонга. Апофеозом этого развлечения стало появление на каком-то ее этапе абсолютно голого Сидорчука с огромным восставшим членом, щедро измазанным губной помадой, который добросовестно тащил за собой упирающуюся растрепанную девицу, не позволяя ей уклониться от нехитрых правил этой честной спортивной игры. Все это происходило, кажется, уже ночью.

Желябов так и не уехал в тот раз домой, но позже с облегчением поведал, что ему неслыханно повезло с женой, которая уже спала, наглотавшись таблеток, и прославлял при этом такую полезную порой штуку, как мигрень... Оставшуюся часть ночи Мышастый помнил как-то отрывочно, словно ему прокручивали кинофильм, неудачно смонтированный каким-то мало того что совершенно неопытным, но ко всему прочему тотально пьяным киномонтажником-практикантом, после выпитой бутылки водки безбожно перепутавшим начало, конец, и зачем-то напрочь выкинув при этом середину...

Ему четко врезались в память только несколько основных моментов, наподобие: зайдя случайно не в свою спальню, он неожиданно обнаружил Воловикова, истово занимающегося куннилингом и не успел даже этому удивиться, хотя никогда не подозревал в том подобного рода скрытых талантов. Не удивился, потому как просто не успел этого сделать - его босая почему-то нога в этот момент попала в какую-то неприятно-холодную лужу и нагнувшись, тупо разглядывая неожиданное водное препятствие, оставленное в дверях и предназначавшееся, очевидно, непрошенным гостям, он с удивлением констатировал, что эту загадочную лужу просто-напросто кто-то нассал...

Следующие отрывочные воспоминания заключались в том, что через некоторое время, выйдя зачем-то в ванную комнату, он застал там Желябова, спящего непосредственно в ванне, с остывшей, как он убедился, зачем-то потрогав ее пальцем, ледяной уже водой, а его подруга, голая до пояса, но при этом почему-то одетая в свитер, валялась там же, на полу, свернувшись калачиком и уткнувшись лицом с размазанной косметикой в резиновую штуку на деревянной ручке, которой обычно пробивают засорившийся сток...

Далее его калейдоскоп быстро провертел какие-то скоротечные, не успевавшие укладываться в сознании картинки, словно выхваченные из освещаемой фотовспышкой тьмы: кто-то уснувший на туалетном седалище, почему-то закрытом при этом верхней крышкой и при распахнутых дверях туалета; чьи-то весьма неаппетитного вида тощие ягодицы, неистово дергающиеся на других, гораздо симпатичней и покрупней размером; кто-то кажется Сидорчук - допивающий остатки шампанского прямо из горла и зачем-то грохающий бутылку об стену... Пьяное бормотание девицы, уснувшей за столом и еще пытающейся декламировать в таком состоянии какие-то стихи - вроде бы даже Маяковского, а может, ему это только показалось... И его поиски своей куда-то запропастившейся избранницы Люды и усугубляющие их мрачность тщетные попытки вспомнить - отымел он ее или же еще нет?.. Он совершенно об этом позабыл, хотя ему очень важно было это вспомнить, ведь завтрашнего дня не существовало, была только одна бесконечно длинная ночь, было только сегодня, сейчас, сию секунду...

Но что ему запомнилось очень четко - почему-то во время всей этой вакханалии непрерывно горел свет. Везде, где только было подведено электричество, на всей этой долбаной даче непременно горел свет. Яркий, ослепительный свет...

Пробуждение было мучительно трудным, очень трудным, но рано или поздно это должно было произойти... Изо всех щелей подобно тараканам стали выползать чуть живые участники пиршества. Большей частью это касалось пожилых сластолюбцев - девушкам, со свойственной молодым организмам способностью к быстрому восстановлению, было значительно легче. Через некоторое время, уяснив поставленную перед ними задачу, они уже сновали из комнаты в комнату со швабрами и тряпками, наводя хоть какой-то мало-мальский порядок. Вернувшийся с кухни Сидорчук выдал неутешительные результаты произведенной в холодильнике ревизии:

- Ни хрена у нас больше нет...

Воловиков с Желябовым промолчали, словно их это не касалось - видимо просто не было сил даже говорить, а Мышастый, у которого в голове поселился какой-то маленький сказочный кузнец, весьма сноровисто долбивший своим молотом по наковальне, от чего его многострадальная голова чуть не раскалывалась на куски, наливаясь внезапной яростью на все эти американские или какие-бишь-еще-там системы, не позволяющие его друзьям опохмеляться с утра и поэтому обрекающие их на страдания, вдруг громко гаркнул, заставив друзей поморщиться от неожиданного, неприятно отозвавшегося в похмельных головах звука:

- Системы, говорите, американские?! А вот хрена! Я вот вам сейчас покажу все ваши дурацкие американские системы!..

И не обращая никакого внимания на удивленно разинувших рты приятелей, не понявших о чем он вообще говорит и прикидывающих, не сошел ли он просто с ума от жестокой алкогольной интоксикации, нашел взглядом мобильник, который оказался почему-то засунутым в опустевший кувшин из под морса, стоящий на столе. Решительно его схватив, он принялся вызывать своего телохранителя, о котором, признаться, совсем позабыл - до него ли ему было все это время?..