Ульяна Гринь - Это бизнес, детка!

В Парижском центре я быстро потеряла направление. Знала, что башня осталась где-то позади и справа, а мы бодренько шагали по улице, где даже посмотреть было не на что. Хотя, чего это я? Париж — я смотрю на Париж! Когда ещё смогу его увидеть без прикрас, со строительными лесами вокруг домов, с бульдозером на улице, с невысохшей лужей на тротуаре? А потом я увидела мелькнувшую в просвете между деревьев цель, и усталость как рукой сняло.

Мы шли прямиком к Триумфальной арке.

Даже больше, чем на Эйфелевой башне, я хотела подняться наверх этого массивного сооружения. Просто подняться и посмотреть на город, на двенадцать лучей проспектов, на Железную Даму, на всё это великолепие…

— Антуан, мы полезем наверх? — дрожащим голосом спросила я. Он повернул голову, приобнял меня за талию и ответил:

— Если хочешь.

— Я хочу!

— Тогда полезем, — и чмокнул меня в щёку. Руку не убрал, и мне пришлось приноравливаться к его шагу. Не без труда приноровилась и поняла, что мне нравится вот так идти рядом. Чувствовать тепло его бедра, пальцы, чуть сжимающие мой бок, чувствовать, что маркизу нравится такая прогулка.

Ещё несколько дней назад я бы возрадовалась своей удаче и мысленно потёрла ладошки от мысли, что приручила жертву. Но сегодня мне стало грустно. Неважно, что родилось между нами. Я всё равно завладею кольцом и уеду, оставив его одного. Очень надеюсь, что он скоро забудет меня… Гораздо скорее, чем я его.

Отстояв небольшую очередь в кассу, мы купили билеты и, после досмотра, начали подниматься наверх по узкой винтовой лестнице. Она всё вилась и вилась куда-то вверх, всё не кончалась, но мне было наплевать. Сейчас я буду наверху! А вот Антуану подъём давался гораздо сложнее. Где-то на половине лестницы он навалился всем телом на перила, пропуская остальных, и выдохнул:

— Кажется, я умру…

— Ещё немножко осталось, — умоляющим тоном соврала я, заглянув ему в глаза. — Совсем чуть-чуть!

— Тут двести восемьдесят четыре ступеньки, а мы только на сто двадцатой… Я тебя внизу подожду, иди одна!

Он даже побледнел от усилия, и я испугалась:

— Ты что? Антуан! Знаешь, я тоже не пойду, давай спустимся.

Хрен с ней с Аркой, хрен с Парижем!

— Давай я тебе Скорую вызову?

— Перестань, — недовольно пробормотал Антуан, хватая ртом воздух. — Я не умираю, просто не привык подниматься так высоко…

— Тогда отдохни немножко, а потом спустимся, — поддерживая его, решительно сказала я, простившись с видами Парижа.

Маркиз тряхнул головой:

— Нет, погоди. Сейчас…

И рывком выпрямился, отдышался. Медленно пошёл вверх.

Когда мы добрались до крыши, группа, с которой начали подниматься, уже готовилась к спуску. Антуан без сил опустился на скамеечку и махнул мне рукой:

— Иди, смотри, я тут пока посижу.

Убедившись, что он уже почти не бледный, я пошла к краю платформы, огороженному гребнем частых зубцов. Париж был передо мной, как на ладони. Вот Эйфелева башня, а тут башня Монпарнас, а с другой стороны — арка Дефанс… Я даже зажмурилась, не веря своим глазам. Забыла, кто я, где, зачем… Маленькие, словно игрушечные, машины, люди-муравьи, прямые, как будто прочерченные на ватмане, линии проспектов, дома, как кубики лего, вписанные в правильные треугольники… Всё было прекрасно. Теперь я поняла, что хотел сказать Эренбург. Увидеть Париж и умереть. Ничего красивее в жизни уже не будет.

Сзади меня обняли тёплые руки, и мне на ухо сказали:

— Простудишься. Ветер.

— Мне не холодно, — мотнула головой, не смея оторвать взгляд от сказочного вида. — Я запоминаю.

— Хочешь, сфотографирую?

— Нет, не надо. Я всё это запомню. Всё будет в голове.

Антуан только крепче обнял меня. Не знаю, понял ли он мою мысль, но настаивать не стал.

* Bateau-mouche (фр.) — дословно «корабль-муха», знаменитые открытые двухэтажные кораблики, совершающие круиз по Сене по достопримечательностям Парижа.

Холодное весеннее солнце двигалось к зениту. Облака иногда закрывали его, и тогда я ёжилась даже в лёгкой курточке. Мы сидели на террасе, крытой синими шатрами, окружённые первыми цветами в элегантных кадочках, попивали самый французский в мире аперитив — «Блан-кас*» и ждали вкусностей, которые мне пообещал Антуан.

Елисейские поля впечатляли. Больше, конечно, пафосом и ценами, но я была очарована этой шумной улицей, главной в Париже, на которой располагалось немыслимое количество бутиков, ресторанчиков и чайных салонов, которая поражала множеством известных марок со всего света, и которая жила своей жизнью независимо от тебя.

Мы болтали о видах Парижа, а потом Антуан вдруг спросил:

— Как твоё настоящее имя? Александра?

— Алексия, — не раздумывая, ответила я. Потом мысленно обругала себя — ну зачем сказала правду, почему не соврала? А вдруг потом он меня вычислит?

— Странно, у нас это мужское имя, — усмехнулся маркиз.

— У нас тоже, но мама решила меня назвать по прадеду.

— А как уменьшительное? Как тебя зовут друзья?

— Алёшка. Но у меня нет друзей, — засмеялась я, очень сильно надеясь, что в смехе не проскользнёт часть горечи от моей странной жизни.

— Алошка?

— АлЁшка!

— Аллиошка? Алльошка?

— Ну да, что-то в этом роде, — я спрятала усмешку в бокале.

— Странные русские имена, — пробормотал Антуан и отпил последний глоток: — А мне имя выбрал отец. Одно из наших родовых имён.

— А мама была согласна? Или она хотела тебя назвать по-другому?

— Маме было некогда.

Антуан махнул официанту и показал на свой бокал. Потом продолжил:

— Родители познакомились в Сорбонне, у них было несколько совместных курсов. Отец учился на экономическом, мама на юридическом. Они встречались почти семь лет. Мадам хотела стать самым лучшим адвокатом Франции, поэтому у неё не было времени на семью, детей и всё такое. Забеременела случайно и даже не заметила — какие-то важные экзамены, а потом было поздно делать аборт.

Он усмехнулся, принимая от официанта два бокала, и добавил:

— Меня спасли экзамены.

Я только кивнула, потому что любые слова мне казались глупыми в свете этого откровения. Антуан тронул пальцами соцветия герани, которая отозвалась терпким сильным ароматом, и покачал головой:

— Представь себе, она выступала в суде до самого последнего момента, а потом легла на плановое кесарево, чтобы успеть прийти в себя до следующего крупного процесса. В общем, воспитывали меня отец и Габриэла. Больше, конечно, Габриэла…

— А где она сейчас? В смысле, твоя мама.

— В Штатах, — буднично и даже равнодушно ответил Антуан. — Мне было лет пять, когда она уехала. Собрала чемоданы, сказала отцу, что свяжется с ним, чмокнула меня в макушку, словно подушку на диване поправила походя. И ушла. Теперь живёт в Нью-Йорке, у неё своя адвокатская контора, не из дешёвых. Успешная деловая женщина.

— Ужас, — пробормотала я.

— Почему? Ей так лучше, и нам хорошо. А потом, годы спустя, появилась Валери. Я уже колледж заканчивал. Мы с ней подружились. Она немного «ток-ток», но неплохая по сути. Отец счастлив, а больше ничего и не надо.

Мы немного помолчали, потом Антуан спросил:

— А твои родители?

Я снова поёжилась, на этот раз не от ветра, а от полнейшего нежелания говорить о своей семье. Врать не хотелось, а правду не скажешь. Хотя… Ведь соврала же я на семейном завтраке. Да и история моя похожа на Антуанову, только вместо папы у меня был дядя. Меня спас гонг**, то есть официант, который принёс заказ:

— Moules à la Provençale, frites Léon на двоих, два больших Pellfort***, приятного аппетита!

Перед нами поставили маленькие чугунные кастрюльки с длинными ручками, полные мидий с овощами, и большую тарелку крупных фриток, рядом стали две кружки пенного пива. Антуан с наслаждением вдохнул и протянул:

— Господь всемогущий, как это вкусно!

Мидий я никогда не ела, поэтому ждала, когда мой маркиз начнёт первым. Я знала, как обращаться с устрицами, а вот это чудо напомнило мне тех улиток в ресторане, которые скакали повсюду от щипцов красотки Вивиен. Антуан не стал заморачиваться, просто выколупал из одной мидии мясо и принялся орудовать скорлупками, как пинцетом. А между мидиями лопал фритки, постанывая от удовольствия. Я тоже попробовала.

Мидии оказались обычными, на вкус как помесь рыбы и креветок. А вот картофель приятно поразил. Даже интересно стало, как его готовили, потому что раньше я такого не пробовала. Это не в «Макдональдсе» жевать картонные фритки! Сочный, даже чуть подостывший, картофель был хрустящим, а внутри таким нежным, что таял во рту.

— Антуан, из чего они делают фрит? — не удержалась.

— Из картошки, — усмехнулся он.

— Тогда они волшебники, потому что это самый лучший фрит, который я когда-нибудь ела!

— Бельгийские секретные технологии! — Антуан сунул в рот сразу три фритки и заговорщицки понизил голос: — Я расскажу, но это секрет! Они масло разогревают до температуры солнца и жарят фрит в два приёма. Сначала обжаривают слегка, а потом доводят до кондиции при заказе.

— Хитро! — засмеялась я. — И это весь секрет?

— Ну… Затрудняюсь ответить однозначно. Это как формула Кока-Колы! Все в принципе в курсе, но точно не знает никто!

Расправившись с мидиями, мы благоразумно отказались от десерта и пошли гулять дальше, вниз по Елисейским полям. Смотрели на здания, на людей, разглядывали вывески и меню ресторанов. Я запоминала. Всё это должно остаться в моей памяти навсегда. Если у меня когда-нибудь будут дети, я расскажу им про эту прогулку в деталях…