Ника Сафронова - Эта сука, серая мышь

Силилась, силилась, да так и отъехала в мир сновидений, завалившись на бок, как чемодан.

Утром я почувствовала себя гораздо лучше. Однако перспектива опять сесть за руль сгубила на корню зарождающийся оптимизм. Оксанка дрыхла, повернувшись ко мне спиной, скрючившись в своем халатике, как зародыш, она практически раскатала меня по стене.

Зухры уже не было. Только на столе осталась кое-какая ее собственность: коробка ягодного «Пиквика», банка и кипятильник. Видимо, специально не стала убирать, чтобы мы с утра попили чайку.

Мужественная, а какая внимательная!

Стараясь не разбудить подругу, я переступила через нее. Взяла мыло, полотенце, зубную щетку. И пошла осуществлять неосуществленное.

Да-а, с мокрицами Оксанка определенно ничего не напутала. Жуть какая! А добиться не только обжигающей, но даже просто горячей воды мне так и не удалось.

Позавтракали. Колбаски, сырку, туда-сюда. Снова поехали. Я уже чую, внутри закипает волна протеста. А впереди еще – мама не горюй! – километров двести восемьдесят, не меньше. Вот я Оксанке и говорю, чтобы как-то отвлечься:

– Слушай, зайчонок, а почему ты так грубо с Лихоборским разговариваешь? – Я же «не в курсе», что у них лямур-то был, непонятно мне ничего…

Она как-то сникла разом. Даже перестала орать на всю машину «Останусь пеплом на губах… Останусь пламенем в глазах…» (это она диску помогала). Помолчала минуты две и отвечает:

– Он растоптал кое-что…

Ну, знамо дело, что он ей растоптал. Но мне-то снова «невдомек»…

– О чем ты? – говорю.

– Да! Не бери в голову! Наступил как-то на мои солнцезащитные очки. Я с тех пор его ненавижу!

Так и не добилась от нее откровенности. Что за упрямая девица! А мне так любопытно, как она его отфутболила! Аж зудит! Ну ладно…

За Ельцом обстановка опять накалилась. Повыплывали Лукашенки в париках и иже с ними. Вплоть до самого Воронежа мы только и делали, что скрывались от автомобильных маньяков. Оксанке они всюду мерещились.

– Так! Пропусти, пропусти этого… А теперь смотри!.. Ну! Что я тебе говорила?.. Ты видишь его лицо? Видишь, плоское? Это у него родовая травма – на кулак акушера нарвался… Так что ты меня слушай! Я опасность жопой чую!

Говорила так и нервно затягивалась. Как будто и впрямь едва в живых остались!

К ночи ближе выпутались из воронежских тупиков. Даже с картой еле разобрались. Тут уже с ростовской трассы свернули. Поехали проселками. Замелькали где добротные, а где и не очень, сосновые срубы. Приусадебные участки. Грязь вперемешку со снегом.

Добрались до развилки. От нее до нашей деревни рукой подать. Домов там немного. И все рассыпаны по холму. Но вспомню ли я? Все же лет десять не была здесь…

– Ну-ка, зайчонок, дай-ка мне мою сумку. Хочу с Зоей связаться. Не помню, как к дому лучше проехать.

– Держи! А моя батарейка сдохла уже.

– Ну я-то свой телефон заранее отключила. Знала, что сестре придется звонить. А ты бы поменьше с Гариком болтала! Все равно какую-то глупость обсуждаете!

– Это почему же? – возмутилась Оксанка.

– Ну, ты меня извини, но эти твои вопросы, дала ли ему кладовщица и обязан ли он теперь будет на ней жениться, меня просто шокируют! Особенно если учесть, что он – твой молодой человек!

– Хм, – пожала плечами Дорохова, – а по-моему, мило…

Зоя при звуке моего голоса аж расплакалась:

– Полина! Ну что же ты телефон выключила? Тетя Рая уже все провода оборвала! Я с ума схожу! Вдруг разбились, вдруг еще что-то! Ну кто так делает!

Я долго оправдывалась, объяснялась. Просила сообщить мамочке, что с нами все хорошо. Так сама нанервничалась, что забыла узнать то, ради чего звонила.

По окончании разговора я обратила внимание, что Оксанка сидит с видом Владимира Семеновича (того, который не Высоцкий).

– Что? – говорю.

– Ну а к дому-то все-таки как лучше проехать?

Ничего. Справились. Оказалось, моя девичья память еще крепка как гранит. Прямо сердце запрыгало, когда из-за голых берез показалась знакомая черепица.

Дороховой этого не понять. Она свое детское лето провела на курортах. Ну а я на каникулы ссылалась сюда. И до самой осени была неотлучна, как Ленин из шалаша.

Мы подъехали к забору, и я коротко посигналила. Стали ждать, пока кто-нибудь выйдет, нас впустит.

Оксанка, прилипнув к окну, заявила:

– Какая же это деревня? Это село.

– А ты видишь разницу?

– Конечно! Если в деревне есть храм, значит, это уже село. А я вон наблюдаю церковные купола.

Зоя, выглянув сначала в калитку, сразу же распахнула перед нами широкие двустворчатые ворота. Сама, чтобы не мешать, встала чуть в стороне.

Боже мой! И это моя Зоенька? Ужели та самая девочка – легкая, почти воздушная? Которая даже в свои тридцать три была похожа на солнечный зайчик, скользящий по полу? Такая же живая, такая же светлая! И что с ней сделали какие-то несчастные четыре года!

Последний раз мы виделись с Зоей, когда она приезжала в Москву два года назад. Она уже и тогда из-за нарушенного обмена веществ сильно оплыла. Стала малоподвижной. Тяжело дышала. Однако тогда в ней не чувствовалось такой отрешенности, интерес к жизни еще не был потерян. Она хотя бы следила за собой, не носила старушечьей мешковатой одежды, красила волосы, а не зализывала их назад костяной гребенкой.

Болезнь Зои начала прогрессировать, когда она еще находилась, что называется, на гребне волны. У нее было все. Квартира в Москве. Причем не халупа, вроде моей, а большие четырехкомнатные хоромы, глядящие окнами на Пречистенку. Был муж Было любимое дело, в котором она слыла асом. Были коллеги по работе. Куча друзей.

В их доме никогда не бывало тихо, если там находилась Зоя. Она все делала под музыку: занималась зарядкой, готовила, мыла посуду. Все и всегда только под музыку. В ее руках любое занятие превращалось в искусство, даже если она лепила самые обыкновенные пельмени.

Зоя не жила, а горела. Всегда и для всех. Ярко. Горячо. Как маленький огонек…

Болезнь забрала все сразу. Она словно выбила почву из-под Зоиных ног, переломила стержень, может быть, недостаточно прочный. Ее костлявые пальцы не смогли дотянуться только до Зоиной чистой души. Кроме этого, пожалуй, от прошлой жизни моей сестры ничего не осталось.

Василий Ильич Сологуб, муж Зои, как только на его пути возникла новая жизнерадостная пушинка, элегантно сделал ноги, предоставив моей сестре самой расхлебывать заварившуюся кашу. С ее недутом. С их совместным произведением по имени Славик, которому сейчас шел уже девятый год.

Супружеское предательство Зоя выдержала стоически, с гордо поднятой головой. Но вскоре судьба нанесла ей еще один сокрушительный удар. Ее уволили. Сначала тактично попросили с занимаемой должности. А потом для нее и вовсе не нашлось места во всем огромном холдинге. Зою списали в тираж. Все, чего она добилась благодаря своей общительности и обаянию, лопнуло в одночасье как мыльный пузырь.

И тогда моя сестра решила покинуть Москву. Где-то за сотни километров начать жизнь с нуля. Подальше от воспоминаний, от фальшивого участия знакомых, от жалости друзей. Прочь от пустых соблазнов склеить осколки прошлого.

Продав квартиру, она вместе с сыном уехала жить сюда.

И вот теперь я обнимала и расцеловывала совершенно другого человека. Стареющую женщину с набрякшими под глазами мешками. С немытой, нечесаной головой. С теплыми колготами на толстых ногах.

Даже запах от Зои стал исходить какой-то бабский! Не могу объяснить, что это такое. Но это так страшно! Неужели и я всего через несколько лет стану такой?!

– Как вы долго добирались-то, Поль! Мы уже издергались все. Да и вы, наверное, с ног валитесь от усталости?

– Я валюсь с ног от рождения. – Оксанка тоже принялась лобызаться с Зоей.

– Да ты-то понятно. Ветром не уносит еще?

– Ой, можно подумать! – закривлялась Дорохова. – Ты вон лучше на сестрицу свою посмотри. Вот кого соплей перешибешь!

– Меня? Соплей? – возмутилась я. – Зайчонок, побойся бога!

– Может, проэкспериментируем? Я как раз чувствую в себе силы. – В доказательство Оксанка простуженно хлюпнула носом.

– Не надо экспериментов! – рассмеялась Зоя. – Идемте в дом скорее! Вам помочь перенести вещи?

– Ой, перенеси меня! Я уже практически вещь! – Дорохова попыталась вскарабкаться на руки к моей сестре.

– Идем, вещь! – Зоя легонько шлепнула шалунью по заднице. – Нет, этот человек никогда не поумнеет!

На пороге дома, слепо щурясь куда-то во тьму, словно могла там что-то рассмотреть, стояла бабуся.

– Где там моя внученька родненькая? – принимая меня в объятия, запричитала она. – Ах ты моя золотенькая! Голубка моя! Вот бабка старая – не видит ни зги! Хоть бы посмотреть, какая ты стала…

– Бабушка! Да ты же меня отродясь никогда не видела! Только по маленькому росту и отличала! – воскликнула я и троекратно расцеловала бабусю в ее мягкие щечки – все в мелкую сеточку.

– Так вот хоть бы одним глазком! Мать говорит, вылитый Володя стала, царствие ему небесное! Какой хороший был человек! Все здесь его руками ставлено. Эх, Володя, Володя… Ну, пошли в дом, – спохватилась бабуся. – Что это мы все в сенях?..

Да-а, надо сказать, при Зое здесь все изменилось до неузнаваемости.

Везде чистота, ни соринки. Большой круглый стол, ломящийся от домашней еды, – под свежей скатертью (я-то помнила еще доисторический плюш с бахромой). Шторы на окнах тоже другие. Обои. Палас. А сколько здесь стильных вещичек! Какие-то плетеные человечки, напольные вазы с цветами! Батюшки! Красота да и только! Еще бы мебель кой-какую пообновить и полный фэн-шуй! Не изба, а элитный коттедж!

– Зоенька! Неужели ты сама здесь все переделывала? – спросила я, когда мы, разобравшись с вещами и посещением всех необходимых мест, наконец уселись за стол.

– Кому же еще?