Светлана Лубенец - Если влюбишься — молчи!

– Я не понимаю, о чем ты говоришь, – выдавил из себя Феклистов.

– Все ты понимаешь. На чем он тебя подловил?

– Я не понимаю, о чем ты говоришь, – продолжал упорствовать Димка.

– Брось, Димас! Я хочу тебе помочь. Нам еще больше полугода до выпуска из девятого вместе учиться. Неужели ты собираешься все это время перед Борькой прогибаться? Свихнуться же можно и дойти до суицидных настроений!

Феклистов смотрел в сторону, нервно теребил замочек «молнии» на куртке и молчал.

– Хочешь, я скажу, что ты для него делаешь? – спросил Леня и, не дожидаясь ответа, продолжил: – Ты решаешь ему контрольные по математике, а, может быть, еще и «домашки» за него делаешь! Я угадал?

Феклистов кивнул, по-прежнему не глядя на Леню.

– Но почему, Димка? Чем он тебя прижал, не понимаю. Ты же нормальный парень!

Феклистов наконец повернул лицо к Пивоварову и нехотя сказал:

– Этим и прижал… тем, что я нормальный и на подлость неспособный. Он все очень хорошо рассчитал.

– Расскажи, Димка, – попросил Леня. – Догадываюсь, что это не очень приятно, но… Понимаешь, надо с этим кончать, потому что… ну, словом, ты не один… пострадавший…

– Не может быть! – ужаснулся Феклистов.

– Оказывается, может. Так что рассказывай, я никому не скажу, честное слово.

– Дело в том, – все-таки не очень уверенно начал рассказывать Феклистов, – что не так давно Надежда Ивановна со мной прорабатывала задания городского тура олимпиады по математике. Узнала откуда-то… Я не хотел! Ты мне веришь?! – Димка заглянул Лене в глаза, и тот тут же утвердительно кивнул. – Я бы мог это все сам решить, но не хотел ее обидеть. Ей казалось, что она для меня такую жертву приносит… на сделку с собственной совестью идет…

– А Доренко случайно об этом узнал?

– Не случайно. Многие были тогда в классе. Надежда Ивановна не скрывала. Ей казалось, что мы все свои люди, ну… вроде… как одна семья. Все заодно. Глупо, конечно, так думать, но она же всех нас любит…

– Ты это понимаешь? – удивился Леня.

– Еще бы! Она же на все для нас готова… вот даже с этими олимпиадными заданиями…

– А Борька?

– А Доренко сказал, что донесет на меня в Олимпиадную комиссию.

– И ты испугался?

– Нет…

– Потому и синяк?

– Да…

– Больше синяка не хотелось?

– Не в том дело. Когда он понял, что меня не слишком волнует олимпиада с синяком, тогда…

– Что тогда?

– Тогда он сказал, что донесет на Надежду Ивановну в РОНО или куда-то повыше. Я не очень понял.

– Ясно! Отморозок!

– Я? – Феклистов вздрогнул.

– Да не ты, – усмехнулся Леня, – Доренко, конечно!

– А-а-а… Да… Понимаешь, он ведь думал, что Надежда для себя это делала, чтобы ее хвалили за то, что она олимпиадного победителя подготовила. По себе мерил, понимаешь?

– Понимаю.

– А она – для меня… Думала, что это мне как-то в жизни пригодится. И теперь, Леня, я совершенно не знаю, как лучше себя повести, чтобы ей не навредить.

– Вот что, Димас, ты пока виду не подавай, что в чем-то там засомневался: решай ему задачки как ни в чем не бывало. Клянусь, я придумаю, как этого гада обезвредить. Недолго уж теперь осталось, потерпи.

Леня подмигнул Феклистову и повернул к дому Гии Сохадзе.

– Колись, Гийка, – начал Пивоваров, когда Сохадзе провел его в свою комнату, – зачем ты спер у Эммы зарплату?

Смуглое, оливковое лицо Сохадзе стало бледно-фиолетовым.

– Он все-таки рассказал, гад! – сквозь зубы проговорил Гия. – И что Эмма?

– Она не знает.

– Да ну? Этого не может быть!

– Может. У нас завтра как раз первым уроком биология – увидишь, что она не в курсе.

– Я не собираюсь больше идти на биологию, – Сохадзе сел на диван, положил ногу на ногу и стал ритмично покачивать носком в мягкой домашней тапочке вверх-вниз, вверх-вниз.

– Я клянусь тебе, что Эмма ничего не знает!

– Не клянись зря! Если уж ты знаешь, то ей он должен был рассказать в первую очередь.

– Понимаешь, это ему не нужно. На самом деле Жабик просто хотел помучить нас за то свинство в лагере. Помнишь?

– Что еще за Жабик? – лицо Сохадзе стало из фиолетового голубоватым. – Погоди-погоди… что-то такое припоминаю… Жабик… Это маленький такой, ластоногий, в очках?

– Ну да! Вспомнил?

– Вспомнил. Но при чем тут тот Жабик? Мне и раньше-то до него не было никакого дела, а сейчас и подавно!

– Ты же сожрал его посылку тогда!

– Сожрал посылку?

– Ага, с коржиками, которые его мать прислала.

– Да? – пожал плечами Гия. – Вообще-то, очень даже может быть. Что-то такое припоминаю. Мы еще его компоты по очереди пили. Из сухофруктов. Дрянь такая, а мы за эти стаканы чуть ли не дрались, дураки. Но тогда, Леня, все над ним издевались. Я, наверно, исключением не был. Впрочем, как и ты, а?

– Разумеется, что я тоже не лучше всех, – кивнул Леня.

– Ну и при чем же в нашем деле Жабик?

– Представь, этот Жабик вырос, что в общем-то совершенно естественно, и перешел к нам в школу, в наш 9-й «А». Узнать его практически, невозможно. Гадкий утенок, вернее, лягушонок, превратился в настоящего лебедя, как в известной сказке.

– И кто же это? – настороженно спросил Гия.

– Сашка Семенов.

– Не может быть…

– И все-таки это он. Доказано. Под черной маской с прорезями для глаз скрывался бывший Жабик, ныне знаменитый Книжный Червь Сашка Семенов, любимый человек Юльки Акимушкиной.

Гия выглядел испуганным и вконец запутавшимся.

– Неужели это разные люди? – наконец произнес Сохадзе, достал из кармана измятую сигарету и нервно закурил.

– Ты про что? – удивился Леня.

– Я никак не мог понять, что этой сволочи все неймется: то в маске, то без маски. Карнавал разыгрывает. Я, признаться, думал: у него от злости совсем крыша поехала. А в маске, оказывается, был Семенов. И, главное, с одним и тем же. Свихнуться можно. Или он тоже его человек? – Сохадзе рассуждал как бы сам с собой, а Пивоваров ничего не понимал.

– Ты говоришь, то в маске, то без маски. Значит, ты давно знал, что это Семенов? – совсем растерялся Леня.

– Ничего я не знал… Я вообще думал, что это один человек… с большим сдвигом в мозгу.

– Теперь, Гийка, я ничего не понимаю, – признался Леня. – Ты не мог бы изъясняться понятнее?

– Сначала ты ответь мне, откуда Семенов знает, что Эммины деньги взял я? Кто ему сказал?

– Никто ему не говорил. Он сам тебя видел. Из лаборантской. Он там с фотоаппаратом сидел, хотел Эмму в естественных условиях заснять для стенгазеты ко Дню учителя.

– Ясно! – с перекошенным от злобы лицом констатировал Сохадзе. – Мало мы этого Жабика в детстве мучили. Так и продолжает в раба играть!

– Что ты говоришь, Гийка! Для Сашки хуже того лета ничего в жизни не было! Я видел, как он до сих пор это переживает.

– Может, и переживает. Кто спорит? Когда это рабы любили своих хозяев? Твой Жабик, Червь нынешний, по-прежнему под Тузом ходит!

– Под Тузом? Под Доренко? Ты так считаешь…

– Да я уверен, – перебил Леню Сохадзе, – что Семенов на Доренко работает! Небось, он ему «гляделками» до сих пор угрожает! Как пить дать!

– Знаешь, Гийка, – Пивоваров плюхнулся рядом с ним на диван, – с «гляделками» – ты, конечно, попал в точку, но в остальном сильно ошибаешься. Давай-ка рассказывай все по порядку, а то у меня уже мозги опухли.

– Да что тут рассказывать! Ты и так уже наверняка все правильно понял: этот отморозок Доренко заставил меня стянуть у Эммы деньги.

– Зачем?

– А я почем знаю, на что у него не хватало!

– Но почему ты на это согласился? Ты ему был должен?

– Нет. Это… из-за Нади…

Все знали, что жгучему брюнету Гие Сохадзе нравится Надя Тихомирова из 9-го «Б». Она была натуральной блондинкой с прозрачной розовой кожей и небесного цвета глазами. Кому-то Надя могла показаться блеклой и бесцветной, но Гия, сам очень яркий, просто млел от пастельных красок ее лица и длинных белокурых волос.

– И что с Надей? – Леня в нетерпении даже потеребил Сохадзе за рукав.

– Эта сволочь Доренко сказал, что у него есть знакомые, которые подловят Надю на темной улице и… сам понимаешь… что дальше.

– Брось, Гийка, это же подсудное дело.

– А кто что докажет? Я ведь не могу везде сопровождать Надю! Она и не позволит… Кто я ей? И потом… знаешь, что он, это, – Гию передернуло от отвращения, – чудовище придумал?

– Ну?

– Он сказал, что все обставят так, будто это сделал я, что все поверят, сказал, поскольку я как лицо кавказской национальности имею неуемный темперамент и давно на Надю, как он выразился, губу раскатал.

– И ты поверил, что он на такое способен?

– Он мне доказал.

– Как?

– Неужели не помнишь, какие мне фонари на оба глаза навесили?

– Это он?

– Станет он ручки марать, как же! Наверно, нанял…

– Да ну тебя, Гийка! Можно подумать, что Борька Доренко из 9-го «А» ни больше ни меньше – крестный отец русской мафии! Эдакий дон Борис!

– За всю мафию не скажу, но размах у него не маленький! Ты бы видел этих амбалов… Может быть, он им как раз Эммину зарплату пообещал. Он на многое способен. Поэтому я очень испугался за Надю. Я не мог ему позволить… Я бы не только Эмму, я бы… Швейцарский банк ограбил, если бы Надя… если бы он Наде… Ну, в общем, ты понимаешь.

– Понимаю, – согласился Леня, – но ты бы мог вернуть Эмме деньги потихоньку. Ты ведь у нас богатенький Буратино.

– Папахен, конечно, денег на меня не жалеет, это верно, но все же я не получаю от него ежемесячный учительский оклад. Деньги, говорят, учителя получают небольшие, но мне все же не потянуть. Не мог же я папахену сказать, на что мне нужно.

Леня вскочил с дивана и начал мерить шагами комнату.

– Я все больше поражаюсь тому, что узнаю про Доренко, – заметил он. – Каждый раз что-нибудь новенькое. И главное – одно гаже другого! Его надо немедленно остановить!