А еще чуть позже они своей индейской «шайкой» принесли клятву о вечной дружбе: стояли впятером, крепко соприкасаясь плечами и соединив руки, как в старом фильме «Три мушкетера» с Боярским («Мушкетеров» тогда часто крутили по телевизору). «Один за всех и все за одного!» — наверняка одновременно так подумали, но вслух никто не сказал, постеснялись. Что–то в этом моменте было особенное, Янка до сих пор о нем часто вспоминала, хоть столько лет прошло… И каждый раз даже плакать хотелось: ничего похожего по напряженности и взлету чувств с нею с тех пор не случалось.

Сейчас подруги, конечно, есть, но как–то каждый сам по себе — какое там «все за одного»! (Взять хотя бы этот четверг: развернулись и ушли без нее, никто и словом не обмолвился!..) Так жалко, что в пятом классе их дружную компанию по какой–то директорской прихоти расформировали, распихали куда попало — кого в «А», кого в «Б», а кого–то вообще перевели в другую школу. На том всё и заглохло.

Но это было намного позже. А в тот незабываемый «индейский» год Янка специально выдумала для их племени новый алфавит — было–было! Пришлось девчонкам вызубрить его наизусть в обязательном порядке, хоть как ленивые соплеменники (то есть соплеменницы) ни ворчали, не жаловались на свою судьбу… Зато потом не было большего развлечения, чем перебрасываться на уроках шифрованными записками: если кто и перехватит, ни за что не разберет, что к чему! Каждые полчаса посылали мальчишкам «донесения» и ужасно веселились, глядя на их вытянутые физиономии. Янка однажды в минуту слабости дала наводку, не удержалась — нравился ей там один «кадр», как говорит папа… Кадра звали Руслан, а наводка была довольно прозрачная: «Буква «а» — это «плюс», а «я» — это «минус». И всё равно не помогло, не расшифровали!

А затем уже весной Анка–пулеметчица, Янкина верная подружка с первого класса, — она на это прозвище обижалась по–страшному — раздобыла у старшего брата учебник по азбуке Морзе. (Сейчас кому–нибудь расскажешь — не поверят!) Да только в морзянке их суровые и простые индейские умы не разобрались, слишком заумно показалось… А еще затем каждая из девочек получила свое тайное индейское имя: Наташка Попова, как самая ловкая и спортивная, стала Быстрая Стрела, а Янку нарекли Гибкая Лиана. (Это уже после того, как на физ–ре перед всеми отличилась: села на шпагат и одновременно скрутилась в чем–то наподобие мостика. Это были они, пять минут ее славы! Одноклассники с тех пор резко Яну зауважали, еще месяц в коридоре с гордостью показывали пальцем кому–то из параллельного класса. Со временем, конечно, забыли, отвлеклись на что–то другое…)

Погрузившись с головой в воспоминания, она нечаянно вышла к остановке на проспекте Ушакова. «А это, пожалуй, неспроста, как там у Кастанеды? «Мир подал ей знак», — сообразила Яна. — На троллейбус сесть, что ли? Только на какой? Это вопрос… А-а, не всё ли равно — какой первый подгонят, в такой и грузимся!»

Вот сейчас Янка особенно остро ощущала, как сглупила, отказавшись на прошлой неделе от папиного старого мобильника. (Если бы вовремя проявила интерес, то он бы, может, и свой новый Samsung ей отдал, втихаря от мамы.) Так нет же, гордо покрутила носом и получила теперь по заслугам: отрезана от всех и, самое главное, никто не сможет ее найти, даже если и захочет.

Папа, папа… К горлу предательским клубком подступили слезы: когда–то (она была совсем маленькой) родители впервые затеяли ссору и начали кричать о разводе. Кричали с каждой минутой всё громче и злее, а ей становилось всё страшнее и страшнее… Потом они принялись дергать их с Яриком, старшим братом, за руки каждый к себе и вторили друг другу — Яна тогда не понимала смысла этих слов, но боялась так, что замирало в груди сердце: «Дети останутся со мной!..»

Правда, папа несколько раз пытался смягчить ситуацию — видел же, что они с Яриком напуганы до полусмерти. Улыбался застывшей и оттого жуткой улыбкой на побледневшем лице и бодренько так говорил: «А вы пойте, не надо на нас смотреть! Ну, давайте!..» Они с брателло брались за руки и едва не плача фальшиво выводили: «Голубой вагон бежит, качается…» (Хоть обоим уже в том нежном возрасте пророчили музыкальный слух.) С тех пор Янка эту вполне безвредную песню просто не переваривает! А Ярослав теперь, чуть при нем повысят голос, сразу разворачивается и уходит из дома, не сказав никому ни слова. Или уезжает куда–нибудь, вон как сейчас на свои сборы…

По всем подсчетам Янке было года три–четыре, когда это началось, но она всё с ненормальной четкостью помнит. Хоть и многое бы отдала, чтоб забыть… Как им объяснишь, что счастливое (так сказать) детство прошло в парализующем страхе: что проснешься завтра и вместо «доброго утра» тебя поставят перед фактом: «Выбирай, дочка, с кем ты будешь жить: с мамой или с папой?» Совсем недавно Яне в руки попалась книга по психологии, и там вдруг черным по белому: «Плохое зрение — это упорное нежелание что–то видеть в своей жизни, вы буквально закрываете на это глаза…» А они еще хотели, чтоб у нее зрение было хорошее!

Он уже безнадежно опаздывал в спортклуб: транспорт сегодня ходит по одному мэру известному расписанию. Сергей всеми силами старался держать себя в руках: спокойно, глубокий вдох… Считаем до десяти, и медленный выдох… Чего тогда стоят его напряженные трехлетние тренировки, если любая мелочь может вывести из себя? «Каратэ — это не только тупая отработка ударов и растяжки, но и состояние души," — говаривал его первый тренер и друг. Абсолютная собранность и спокойствие, что бы ни происходило вокруг.

Определенно, над ним сегодня кто–то издевался! Из–за поворота опять подкатила «девятка», идущая в речпорт, причем совершенно пустая. (За сегодняшний день примерно двадцатая, по самым грубым подсчетам.) Хотя нет, не пустая: у окна спиной к выходу стояла девчонка с пушистыми светлыми волосами до пояса. Ему вдруг почудилось, что под ними слабо угадываются острые эльфовские уши…

В следующее мгновенье Сергей уже ломился в закрывающиеся двери. Троллейбус немного помедлил и тронулся, гремя разболтанными внутренностями, и разразилась гневной тирадой кондукторша, со вкусом перебирая всех его родственников до десятого колена. Девчонка не обернулась, стояла, задумавшись о своем, — может, и вообще левая… Сережа украдкой заглянул сбоку ей в лицо, но успел разглядеть только черные проводки наушников в волосах. Значит, все–таки не уши. Немного в другую сторону, ну да ладно!

Сам от себя такого не ожидал: не успел подумать, как оказался внутри. Вот это автоматическая реакция!..

Они шли рядом на разгоне, Сергей еле за ней поспевал. Вроде бы и маленькая, а вон как вышагивает, будто и земли не касается — включила шестую скорость!.. Интересно, она со всеми такая приветливая? Хоть бы посмотрела на него, что ли!

— И как тебя зовут, прелестное дитя? — ничего более умного ему в голову не пришло.

Она отозвалась в ту же секунду, и даже на несколько миллиметров повернула к нему голову:

— Яна Владимировна. Пожалуйста, на «Вы» и шепотом!

— А-а… Меня Сергей, — выходит, с юмором, будем иметь в виду. — Куда мы идем?

— Уже пришли, — она круто затормозила у низкой деревянной скамейки, за которой начиналась территория дуба. Вот сюда–то он в любом случае не собирался! Субботний вечер только начинался, и скамейка вокруг дуба потихоньку заполнялась парочками всех мастей и возрастов, молодыми и не очень мамашами да бабушками и вопящими во всё горло детьми. Через час–другой здесь яблоку будет негде упасть, зачем она его сюда притащила?..

— Это мое любимое место, — сообщила ее сиятельство Яна Владимировна. Мгновение поколебалась и добавила: — Когда мне плохо, я прихожу сюда. Его можно попросить поделиться энергией, он очень сильный, на весь Город хватит…

«Значит, тебе сейчас плохо?» — чуть было не спросил Сережа, но вовремя сдержался. (Неизвестно ведь, как отреагирует: сдается ему, с этим чудом–юдом надо держать ухо востро!) Пока что она не вписывалась ни в один из типов, на которые Сергей привычно разделял знакомых девушек — всего типажей было пять, обычно хватало с головой. А для этого «сиятельства» придется еще новый выдумывать, чует его печенка! Эльф Глазастый Обыкновенный — а что, чем не вариант?

Она не дослушала его мысленные рассуждения, лихо перемахнула через скамейку и направилась прямиком к дубу — а вот это уже невежливо!.. Дальше вообще цирк устроила: положила руки на изрытый грубыми морщинами ствол дерева, закрыла глаза и так замерла с лицом страшно довольным и немного отрешенным. Как будто и нет ей никакого дела, что вокруг тОлпы людей и среди них куча знакомых, не такой уж их Город и большой… (Тем более, что выходной — все выгребли в парк на людей посмотреть, себя показать.) Дети первыми забросили свои многодецибелльные игры и уставились на них, приоткрыв от любопытства рты.

— Ну что, так и будем здесь стоять? — не выдержал Сергей, топчась рядом с ней и чувствуя себя круглым дураком.

— Зачем стоять? — Янка соизволила открыть глаза: — Можно сесть помедитировать, — и плюхнулась прямо на чахлую траву под дубом. Тут ему стало смешно: во дает!..

— Ну ты без башни! — он присел перед ней на корточки: — Я таких еще не видел.

— Это я работаю с нормами, — обронила она, как самую обыденную вещь, затем вскочила на ноги и принялась отряхивать на пятой точке джинсы. «Хиппи!» — молнией сверкнуло у Сережки в голове.

— А теперь еще раз, для слушателей второго канала. Работаешь с чем?..

— С социальными нормами, — пояснило «ее сиятельство», точно старому знакомому: — Почему на улице нельзя громко петь или разговаривать? Почему можно обнимать человека, а дерево нельзя?

Он не сразу нашелся, что ответить:

— Так принято.

— Кем? — вызывающе спросила Янка и опять убежала, уселась на скамейку лицом к дубу и кормой к окружающим. Вечно у нее всё не как у людей!