– Мы продержим ее здесь так долго, как только сможем, и будем надеяться, что появится место в нашем взрослом психиатрическом отделении. Если нет, мы пошлем запрос в другие отделения в этом районе, пока не найдем для нее место в одном из них. В таких случаях, как у нее, минимальное обязательное пребывание в больнице составляет две недели с ограниченными посещениями на первой неделе. Я смогу вам предоставить больше информации, как только мы будем знать, в какую больницу ее переведут, – сказал он.

Доктор Джефферсон положил руку мне на плечо, и я опустила голову. Отец продолжал задавать доктору вопросы, но я не могла сосредоточиться на словах, которые они произносили. Я зажмурилась в надежде, что, когда я снова открою глаза, все это пройдет как ужасный кошмар. Но куда бы я ни посмотрела, меня все еще окружали пластиковые фиолетовые стулья и грустные люди.

Папа решил, что нам следует проинформировать родственников, и вызвался позвонить большинству из них. Я настояла на том, что позвоню Эшли, но сначала отправила ему телефоны всех остальных, кто, как я думала, должен знать.

Я решила позвонить Эшли с улицы, где пели птицы и светило солнце. Если бы кто-то сказал мне, когда я сегодня утром выбиралась из кровати, что сегодня буду звонить своей сестре с ужасными новостями о нашей матери, я бы не поверила. Но вот я здесь, и новости ужасные.

Эшли взяла трубку после третьего гудка.

– Привет, сестренка, какие новости?

– Эш, это насчет мамы, – произнесла я дрожащим голосом.

– Что случилось?

– Я пришла домой из школы пораньше… не спрашивай почему… нашла маму без сознания на полу в кухне и не могла ее заставить прийти в себя. Приехала «Скорая», и ее забрали в неотложку.

– О боже…

– Мы только что поговорили с врачом, и он сказал, что ее положат в отделение для пациентов с расстройствами питания, потому что она морила себя голодом, – сказала я.

Эшли несколько секунд молчала. Я уверена, она пыталась рассчитать, как добраться до дома и разобраться со всеми этими неприятностями. У нее не было машины в колледже, так что либо кто-то должен был съездить за ней, либо она должна была найти междугородний автобус, который бы ехал в нашу сторону.

– Я посмотрю, смогу ли одолжить машину у Яэль на несколько дней и приехать домой. Я должна буду добраться к вечеру. Ты там одна? – спросила она.

– Папа со мной. Он обзванивает остальных родственников, кто, как нам кажется, должен знать.

– Слава богу, что он там. Держись, сестренка. Я знаю, что это ужасно. Но все образуется. Так всегда бывает.

– Сейчас в это сложно поверить.

– Просто помни, что я скоро приеду и это все не будет больше на тебе одной. Я доберусь так быстро, как только смогу, – сказала она.

Наши близкие начали прибывать в комнату ожидания в больнице через час после того, как мы начали их обзванивать. Грэйс приехала первой и теперь сидела рядом со мной, держа меня за руку, пока не пришел врач с новой информацией. Удалось найти место в психиатрическом отделении больницы, и маму переводили туда как пациента с расстройством питания. У врачей пока не было уверенности, как это классифицировать, но, основываясь на результатах анализов и экстремальной потере веса, они считали, что это правильное решение.

Мне велели идти домой и привезти вещи, которые могли понадобиться маме, – зубную щетку, пижаму, подушку, в общем, все, что может пригодиться, когда вы остаетесь у кого-то ночевать. Была одна специфическая просьба – никаких острых предметов. Грэйс отвезла меня домой и помогла мне собрать сумку. Мы ненадолго выпустили Фиеро на улицу, но он все искал маму в доме. Жаль, что я не могла взять его с собой, пусть даже на несколько минут, чтобы показать ему, что с ней все в порядке. Я знала, что он за маму переживает, и у меня защемило сердце при мысли, как долго он пытался привести ее в чувство, прежде чем я добралась домой.

Эшли взяла машину у Яэль и уже ждала в больнице, когда я вернулась туда с сумкой. Она притянула меня к себе, и это было самое крепкое объятие, какое только возможно. Я прильнула к сестре и почувствовала некоторое успокоение. Теперь, когда сестра была рядом, я знала, что смогу вынести все, что бы ни случилось.

Мы передали сумку с вещами медсестре, которая занималась переводом мамы, и узнали, что мы сможем увидеть ее завтра утром. Медсестра объяснила нам, как добраться до отделения, и велела сказать людям на входе, чтобы они нас пропустили. До меня вдруг дошло, что мама будет заперта в этом месте без права выхода. Это делалось для того, чтобы она могла выздороветь, но в тот момент казалось очень пугающим и окончательным.

Мы с Эшли залезли в машину Яэль и направились обратно домой, чтобы выпустить Фиеро и попытаться поспать, прежде чем сможем увидеть маму следующим утром. Отец ехал следом за нами на своей машине. Мы не разговаривали, пока ехали, но я сейчас ценила тишину. Весь день я разговаривала с людьми, снова переживая ужас, который испытала, когда нашла маму без сознания на полу, и мне больше не хотелось никому ничего объяснять.

Когда мы вошли, дом показался очень пустым. Фиеро, увидев Эшли, повалил ее на пол, и я сделала вид, что не слышу, как она плачет. Весь день она так старалась быть сильной для меня, но сейчас, кажется, ее наконец настигла вся тяжесть ситуации. Я пошла к холодильнику и достала стаканчик с йогуртом. Я не ела весь день и понимала, что нужно поесть, хотя при одной мысли о еде мой желудок переворачивался.

Я тихо присела, и несколько секунд тишину нарушал только звук ложки, ударяющей о дно стаканчика с йогуртом. Шаги Эшли раздались наверху, и за ними звук лап пушистого пуделя-монстра, который очень радовался тому, что вернулась его соседка по кровати.

Чувствуя себя измотанной, как никогда в жизни до этого, я прокралась наверх и рухнула на кровать без сил, не сняв покрывало и ботинки.

Прошел, должно быть, час, когда я проснулась от того, что кто-то снимает с меня ботинки. Я открыла глаза – около моей кровати стоял отец. Он держал в руках одеяло и хотел укрыть меня, но остановился, когда увидел, что мои глаза открыты.

– Спи, дочка, – сказал он.

Я протянула к нему руки, и папа обнял меня, прижав к своей груди. Я не решалась его отпустить – вдруг, если отпущу, он исчезнет.

– Спасибо, что приехал.

– Ох, милая… – сказал он и обнял еще крепче, когда я начала плакать. Не знаю, сколько раз я представляла его снова в этой комнате читающим мне книжку на ночь или рассказывающим какую-нибудь дурацкую смешную историю перед тем, как я уходила в школу утром. Я скучала по этим нашим минутам, которые я постаралась побыстрей забыть, когда узнала, что он изменял маме. Вот сколько времени у меня ушло на то, чтобы понять, что даже если они больше и не любили друг друга, это не значит, что он все еще не любил меня.

В конце концов я задремала, а он все сидел на краю кровати, рисуя успокаивающие круги у меня на спине. В ту ночь мне снилось, как мы в последний раз ездили всей семьей в Калифорнию. Мы шли по пляжу и подбирали ракушки, и когда отец подтолкнул Эшли в океан, я сложилась пополам от смеха. Она пыталась делать вид, что сердится, но и сама не могла удержаться от смеха. Даже мама смеялась с нами. Я помню, что тогда думала, будто все идеально, что это было мое представление об абсолютном счастье. Теперь, в своем сне, я сидела на пляже, наблюдая, как разворачивается эта сцена. Я больше не чувствовала грусти от того, что это было последнее воспоминание о нас как счастливой семье, потому что теперь я осознала: у нас могут быть новые счастливые воспоминания и с мамой, и с папой, и даже если эти воспоминания не будут совместными, в конце концов они принесут мне столько же радости, как и это.

Глава 19

Отец оставался со мной первые две недели, пока мама была в больнице. Мы убедили Эшли, несмотря на ее настойчивые попытки остаться, что ей пора возвращаться в колледж, и это было всего через три дня после того, как маму перевели в психиатрическое отделение. Мне единственной позволили посещать маму после отъезда Эшли. Мама все еще злилась, что ее положили в больницу, хотя, мне кажется, уже начала понимать, что находилась там ради собственного блага. Просто ей требовалось время, чтобы осознать, что все эти годы ее собственный мозг работал против нее.

Я сидела на краю ее кровати в тот день, когда истекли ее обязательные две недели в больнице, и мы играли офигенную партию в китайские шашки. Эта игра всегда была одной из моих любимых, мы с мамой играли в нее, когда я росла. И я помню свою гордость после своего первого выигрыша, хотя до сих пор не уверена, не поддалась ли она мне специально.

– Доктор Бреннеман еще не сказал, когда ты будешь готова к выписке? – спросила я.

Мама поместила шашку в идеальную позицию для построения цепи в мой угол, и я стала осматриваться, чтобы найти способ помешать ей. Черт! Она слишком хорошо играет!

– Ха! – воскликнула она, прыгая шашкой вниз по цепочке, пока та не приземлилась на конце моей звезды. – Он думает, что мне надо здесь остаться еще на две недели, а потом я буду возвращаться на обследование. Еще он сказал, что если все пойдет хорошо, то, возможно, меня выпишут и раньше, но я хочу быть уверена, что получила все необходимое лечение. Я хочу быть в хорошей форме, когда вернусь домой с моей девочкой.

– Оставайся здесь столько, сколько нужно. Я думаю, что ты молодчина, и очень важно, что ты хочешь остаться здесь и получить помощь, – сказала я. – Кроме того, кажется, у отца снова налаживаются отношения с Фиеро. Они быстро снова стали лучшими друзьями.

– Я чувствую себя очень виноватой. Тебе приходится проводить столько времени здесь, хотя ты должна получать удовольствие от своего последнего года в школе. Я хочу, чтобы у тебя были нормальные юношеские переживания, – с сожалением сказала мама.

– У меня и так есть нормальные юношеские переживания. Помнишь ту историю, над которой мы работали с Грэйс? Ну так вот, оказывается, наша бейсбольная программа занимается подозрительным закулисным набором студентов в колледжи. Статья вышла в понедельник, и миссис Брандт послала ее на национальный газетный конкурс среди старшеклассников, чтобы посмотреть, не выиграем ли мы что-нибудь за нее.