Внезапно Одри стала серьезной.

— Нельзя всю жизнь прожить смеясь.

— Но и печалясь тоже нельзя.

— Я этого и не утверждала.

— Мы сами решаем, как нам жить.

— Ох, перестаньте! — воскликнула Одри. — Я не нуждаюсь в поучениях человека, который считает, что каждый день его должно ждать новое приключение!

— Каждый новый день — это и есть приключение.

— Слава Богу, я живу по-другому.

— Одри, чего вы ждете от меня? Извинений за то, что я хочу от жизни большего, чем вы?

— Я внучка Грэма Мейсона, забыли? Я научилась ничего не ждать от человека, который сегодня здесь, а завтра там. Бьюсь об заклад, что у него не было времени заботиться о ком-то, кроме себя самого.

Внезапно фонарь, который нес Джолли, оказался на полу. Он схватил Одри за плечи и тряхнул ее.

— Посмотрите на меня, Этелдред. Я не ваш дедушка. Вам пора взяться за ум, понять, кто есть кто, и перестать сердиться на меня за то зло, которое причинил вам и вашей семье он!

Испуганная Одри сначала уставилась на него во все глаза, но затем сумела вырваться.

— Вы все неправильно поняли, — возразила она, сделав шаг назад. — Я злюсь на моего деда не за то, что он сделал, а за то, чего он не сделал. Он не любил ни меня, ни мою мать, ни мою бабушку, хотя должен был, — сказала она и попыталась проглотить подступивший к горлу комок. Но ее усилия остались тщетными: в глазах заблестели слезы. — Моя бабушка умерла, продолжая любить его. Моя мать совершала безумные поступки, пытаясь привлечь к себе его внимание, и в результате умерла совсем молодой. Я тоже пыталась привлечь его внимание, но из этого ничего не вышло. Что мы ему сделали? Почему он даже не попытался полюбить нас?

Не успев подумать, что он делает, Джолли обнял ее за талию и привлек к себе. Впрочем, даже если бы он успел подумать, это ничего бы не изменило. Его сердце рванулось к ней, а тело последовало за сердцем автоматически. И очень быстро. Одри нуждалась в утешении, а он, как ни странно, хотел утешить ее. Точнее, нуждался в этом.

Однако утешение требовалось не той сильной, независимой женщине, которой Одри пыталась казаться. Та женщина могла постоять за себя. Утешать нужно было другую женщину — ранимую и беззащитную, скрывавшуюся за тем обликом, который изо всех сил создавала Одри. Именно эта женщина затронула его душу. Женщина, в которой не было ничего от борца. Он видел, как эта женщина любовно положила букет маргариток на могилу человека, который причинил ей только боль и разочарование. Видел, как она плакала по этому человеку. В глубине души она оставалась испуганной и обиженной маленькой девочкой с заплаканными глазами, даже если сама этого не понимала. Доверчивой девочкой, все еще задававшей вопросы, на которые невозможно ответить. Рано или поздно она перестанет воевать с ветряными мельницами и смирится с жизнью. Но пока она этого не сделает, все на свете будет причинять ей боль. Как сейчас.

А он, как последний дурак, будет стараться утешить ее.

Джолли начал бережно поглаживать ее по спине и услышал собственный голос:

— Послушайте, это была не ваша вина. И вообще ничья, кроме Грэма. Он был слишком горд.

— При чем тут гордость, когда речь идет о любви? — Одри шмыгнула носом и отстранилась ровно настолько, чтобы видеть лицо Джолли.

Когда он посмотрел на нее сверху вниз, ему показалось, что голубая радужка тонет в море слез и от этого невинного взгляда у него останавливается сердце. К счастью, он быстро понял, что это всего лишь изменение пульса, и сделал глубокий вдох.

— Грэм говорил мне, что произошло у него с вашей бабушкой, лишь однажды, да и то очень коротко. Он сказал, что как-то вернулся из экспедиции и увидел, что она забрала вашу мать, все вещи и уехала к себе в Оклахому.

— Вы осуждаете ее? Он всегда отсутствовал, а если был нужен, то бабушка не знала, где его искать.

— Я никого не осуждаю, — объяснил Джолли. — Но вам известно, что он поехал за ней, чтобы увезти ее и вашу маму обратно в Луизиану? Он говорил мне, что решил остепениться.

Одри скептически покачала головой.

— Нет. Никто об этом и не заикался.

— А вас не удивляет, что ваша бабушка ничего вам не сказала?

Одри кивнула.

— Пожалуй… Ну да… Если бы было так…

— Едва ли она сама знала это, — промолвил Джолли.

— Но если он приезжал к ней, то она наверняка должна была знать, — возразила Одри.

— Совсем не обязательно. Грэм сказал, что в тот день он не успел войти в дом, как ему преградили дорогу отец вашей бабушки и два ее дяди. Они сказали Грэму, что ваша бабушка не хочет иметь с ним дела. Сказали, что за ней кто-то ухаживает. Какой-то местный парень, который собирается учиться на врача. В начале тридцатых это кое-что значило. Сказали, что этот малый хочет жениться на ней и что она уже подала на развод. Потом они стали смеяться над вашим дедом, обзывая его мечтателем и неудачником. А Грэм в ответ поклялся, что однажды вернется богатым и знаменитым и что все они об этом пожалеют. Но вы сами знаете, что славы он так и не добился.

— И богатства тоже, — добавила Одри, внезапно увидев деда в новом и непривычном свете.

Слова Джолли задели ее за живое. Ей едва не стало жаль деда. Неужели он был так горд и в то же время так не уверен в себе, что ушел от жены, даже не поговорив с ней? Просто потому, что кто-то сказал, будто она этого хочет…

— Хотя ваша бабушка так и не вышла замуж, — задумчиво продолжил Джолли, — на развод она все же подала. Судя по тому, что рассказывал мне Грэм, она переслала ему через своего поверенного решение суда и приложила к этому решению письмо, в котором утверждала, что она довольна своей жизнью и надеется, что он оставит ее в покое. Конечно, гордость не позволила ему вернуться. А я догадываюсь, что во время его редких визитов в Оклахому именно гордость мешала Грэму показать, что он все еще любит вас.

— Моя бабушка тоже была очень гордая, — добавила Одри. Поняв, что ее собственная гордость сильно уменьшилась и тайные чувства вот-вот вырвутся наружу, она высвободилась из объятий Добсона. — Ему не следовало так легко сдаваться, — сказала она, не желая расставаться со своим прежним мнением о деде. — Если бы он действительно хотел забрать с собой жену и дочь, то не уехал бы из Оклахомы без них.

Джолли не стал оспаривать эту точку зрения. Он считал, что Одри права. Если мужчина чего-то хочет по-настоящему, он не отступится. Во всяком случае, сам Джолли не отступился бы. Честно говоря, он почувствовал, что Одри сейчас отстранится еще до того, как та успела сделать движение. Он не хотел ее отпускать и с трудом сдержался, чтобы не прижать к себе. Однако привычный контроль над собой помог Джолли избежать этой ошибки. Она ему не жена. И даже не возлюбленная. Лжец. Просто женщина, о которой он обещал позаботиться. Она ничего для него не значит, и, конечно, именно поэтому он может ее отпустить. Его гордость не имеет к этому никакого отношения.

Но зато он позволит Одри сохранить гордость. Ясно, что сейчас перед ним другая женщина — сильная, самостоятельная, умеющая держать себя в руках. Эта Одри проживет и без посторонней помощи.

Джолли сделал шаг назад, взял с пола фонарь, повернулся и пошел к двери в следующую комнату. Через секунду он обернулся и увидел, что Одри стоит на месте.

— Вы идете или нет? — спросил он более ворчливо, чем собирался.

Черт побери! В конце концов, у него тоже есть гордость. Одри закусила нижнюю губу, показывая, что его тон ей не нравится. Вот и хорошо. Пусть знает, что и он взял себя в руки.

Одри поняла, что от нее требуют быстрого ответа, и приняла решение за секунду. Раздражение Добсона говорило, что он не задумываясь бросит ее и отправится дальше в одиночку.

Поэтому она пришла к выводу, что пойти за ним в ее же интересах. К тому же единственный имеющийся у них фонарь был у него в руках. Конечно, камин тоже давал какой-то свет, но фонарь был ярче. Кроме того, фонарь был переносным. Когда настанет время идти в ванную, он ей понадобится. Значит, тем более надо пойти с Джолли. Одри шагнула вперед.

— Смотрите под ноги, — не оборачиваясь, бросил Добсон, заставив Одри застыть на месте в нескольких шагах от него. — Сколько раз повторять, что, прежде чем что-нибудь сделать, нужно подумать?

В нем снова взял верх придира-сержант.

— По меньшей мере двести пятьдесят, сэр, — огрызнулась Одри, недоумевая, куда исчез тот добросердечный человек, который утешал ее несколько минут назад.

Тот человек нравился ей гораздо больше, и она хотела, чтобы он вернулся. Почему он ушел? Может быть, потому, что ему нравилось утешать ее гораздо меньше, чем ей — его утешения…

На случай, если она правильно поняла причину этой внезапной перемены его поведения, она удостоверилась, что сторожа ее чувств не дремлют, и только после этого сделала следующий шаг в его сторону.


Экскурсия оказалась простой и непродолжительной: долго смотреть было не на что. Мебель в комнатах практически отсутствовала: в одной спальне стояли расшатанная кровать и сундук, в другой — деревянный столик. В гостиной в углу за буфетами примостился пыльный стол с металлической полоской по краю и три таких же стула (один из них со сломанной ножкой). Если в комнате когда-то была печь, то ее снесли. Старый холодильник на кухне выглядел так, словно им не пользовались со времен Второй мировой войны. Экскурсия произвела бы на Одри удручающее впечатление, если бы она заранее не решила ни на что не обращать внимания и представлять каждую комнату оформленной так, как ей нравится. В один прекрасный день, сказала себе Одри, они непременно станут такими.

— Я говорил вам, что смотреть здесь особенно не на что, — сказал Джолли, когда они вернулись в первую комнату. Тем временем огонь потух; осталась только ярко тлеющая зола. Он сунул в камин несколько новых сучьев и разворошил под ними угли, пока дрова не разгорелись. После чего отошел в сторону и пустил Одри погреться.