– Мне лучше побыть с ним, – предупредил Джордж. – А ты оставайся с ней после того, как выпьет зелье.

– Я останусь у нее на ночь. Старуха сказала – ее будет ужасно тошнить.

Он кивнул, нахмурился и вышел вместе с королем.

Анна велела передать придворным дамам, что у нее разболелась голова и она ляжет пораньше. Когда я ушла, они сидели как обычно, шили рубашки для бедных, работали не покладая рук, но я знала – стоит двери за нами закрыться, как начнутся нескончаемые потоки сплетен и разговоров.

Анна переоделась на ночь, протянула мне частую гребенку:

– Может, хоть чем полезным займешься, пока мы ждем.

Я поставила пузырек на стол.

– Налей мне.

Что-то в этом стеклянном пузырьке со стеклянной же притертой пробкой меня ужасно пугало.

– Нет. Это твое дело, сама и наливай.

Она передернула плечами, как игрок, поднимающий ставку, когда в кармане пусто, и вылила питье в золотую чашу. Подняла в насмешливом тосте. Откинула голову. Выпила. Я видела, горло сжалось, три глотка прошли вниз. Отшвырнула чашу, улыбнулась мне вызывающей, злой усмешкой:

– Дело сделано. Теперь молись, чтобы пошло легко.

Мы ждали, я расчесывала ей волосы, скоро она сказала:

– Давай ложиться спать, я ничего не чувствую.

Мы забрались в постель вместе, как в те далекие дни, проснулись на рассвете: по-прежнему ничего – ни тошноты, ни боли.

– Не работает, – усмехнулась она.

Я все еще глупо надеялась, а вдруг ребеночек там удержится, вдруг он живой, хрупкий, маленький, но живой, несмотря на зелье.

– Я пойду к себе, если я тебе не нужна.

– Ясно, хочешь побыстрее забраться в постель к сэру Пустое Место. Чтобы тебя там хорошенько продрали?

Я ответила не сразу. Мне ли не знать этого тона, нет на свете ничего приятнее – в голосе сестры звучит зависть.

– Зато ты королева.

– Ага. А ты – леди Пустое Место.

Я улыбнулась:

– И до смерти тому рада.

Я выскользнула за дверь – последнее слово осталось за мной.


День идет, а ничего не происходит. Мы с Джорджем глядим на Анну, будто она наше любимое дитятко. Она бледна, жалуется на жару – и впрямь, середина июля, – однако более ничего. Король с утра занят делами, принимает просителей, все торопятся подать свои жалобы сейчас, пока двор еще не отправился в путешествие.

– Ничего? – спрашиваю я Анну. Она переодевается к обеду.

– Ничего. Придется тебе завтра сходить к ней опять.

Около полуночи Анна уже в кровати, теперь я могу пойти к себе. Уильям дремлет, дожидаясь меня, но, стоит мне войти, встает, помогает мне расшнуроваться – заботливый и нежный, словно послушная служанка. Я улыбаюсь – у него такое серьезное лицо, он сосредоточенно возится с завязками, стаскивает с меня широкую юбку, я постанываю от удовольствия, когда он массирует мне спину там, где корсаж больно впивается в кожу.

– Так лучше?

– Когда я с тобой, всегда лучше.

Он берет меня за руку, ведет к постели. Я снимаю нижнюю юбку, забираюсь под простыни. Мгновение – и худое жилистое тело рядом со мной, теплое, обволакивающее. Его запах будоражит мои чувства, от прикосновения обнаженных ног к бедрам все во мне загорается, какое удовольствие – его грудь касается моих сосков. Губы сами раскрываются навстречу поцелую.

Мы проснулись в два часа ночи, еще совсем темно. В дверь кто-то тихонько скребется. Уильям вскочил, кинжал в руке.

– Кто там?

– Джордж. Мне нужна Мария.

Муж тихонько выругался, набросил плащ на голое тело, кинул мне нижнюю рубашку, открыл дверь:

– Королева?

Джордж покачал головой. Не может он посвящать чужого человека в семейные дела. Не глядя на Уильяма, кивнул мне:

– Пошли, Мария.

Уильям отступил, как же ему тяжело выносить, что брат может мне приказать вот так вылезти среди ночи из супружеского ложа. Я натянула рубашку, выбралась из кровати, потянулась за корсажем и юбкой.

– Некогда, – сердито буркнул брат. – Пошли уже.

– Она никуда не пойдет полуголая. – В голосе Уильяма несгибаемая решимость.

Джордж взглянул на свирепое лицо Уильяма. Улыбнулся чарующей болейновской улыбкой:

– Ей пора на работу. Семейное дело. Не задерживай ее, Уильям. Я за ней пригляжу, все будет в порядке. Но нам надо спешить.

Уильям стянул с себя плащ, укутал мне плечи, нежно поцеловал в лоб. Но я уже в дверях, Джордж схватил меня за руку, потащил, бегом, в спальню Анны.

Она сидит на полу у камина, обняла себя, будто пытается согреться. Рядом с ней кучка простыней в кровавых пятнах. Когда дверь открылась, она взглянула на нас из-под путаных прядей волос, отвела взгляд, ничего не сказала.

– Анна, – шепнула я.

Подошла, села на пол рядом с ней. Нежно обняла окоченевшие плечи. Она не прильнула ко мне, но и не отстранилась. Тело словно застыло – деревяшка, да и только. Я посмотрела на пугающий маленький сверток:

– Ребеночек?

– Почти без боли, – сказала сквозь зубы. – Ужасно быстро, минута – и все. В животе что-то повернулось, как будто мне приспичило. Я встала с кровати, села на горшок. И все было кончено в мгновение ока. Мертвое. Крови почти не было. Наверное, месяц назад умерло. Столько времени пропало. Все напрасно, только время потеряла.

Я повернулась к Джорджу:

– Тебе надо от этого избавиться.

– Как? – Он был в ужасе.

– Похорони его. Как-нибудь избавься. Ничего такого не произошло. Ничего вообще не было, ничего.

Анна запустила бледные пальцы в волосы, потянула с силой:

– Да, ничего не было. – Голос безжизненный. – Как в прошлый раз. Как в следующий раз. Ничего и никогда.

Джордж подошел к сверточку, отпрянул, не смея взять его в руки:

– Возьму плащ.

Я кивнула в сторону больших сундуков, стоящих вдоль стены. Он открыл один. Сладкий запах лаванды и сухих трав наполнил комнату. Брат вытащил темный плащ.

– Не этот, – махнула рукой Анна. – Этот настоящим горностаем подбит.

Джордж застыл, пораженный таким неподобающим случаю высказыванием, но покорно взял другой плащ, набросил его на маленький сверток на полу. Такой маленький, что, даже завернутый в плащ, он терялся под мышкой у брата.

– Не знаю даже, где копать, – тихонько прошептал он мне, не спуская глаз с Анны.

Она все тянула сама себя за волосы, словно проверяя – жива ли еще.

– Спроси Уильяма. – Благодарение Господу, у нас есть помощник. – Он сообразит.

– Никто знать не должен, – простонала Анна.

– Иди, – подтолкнула я Джорджа.

Он вышел из комнаты со свертком под мышкой, будто завернул книгу в плащ, чтобы от сырости уберечь.

Дверь захлопнулась, я занялась Анной. Перестелила постель – простыни заляпаны кровью. Сняла с нее грязную ночную рубашку. Порвала белье на куски, спалила в камине. Вытащила свежую сорочку, уложила сестру в кровать, накрыла одеялом. Бледная как смерть, зубы стучат. Какая же она крошечная, словно усохшая, под этими толстыми, искусно расшитыми покрывалами, за роскошным пологом королевской кровати.

– Давай подогрею тебе пряного вина.

В комнате, смежной со спальней, стоит большой кувшин, остается только сунуть туда раскаленную кочергу. Я плеснула немного бренди, налила питье в золотую чашу. Подержала сестру за плечи, пока та пила. Она больше не дрожит, но смертная бледность не проходит.

– Спи, – приказала я. – Я побуду с тобой.

Влезла под одеяло рядом с ней. Обняла, пусть согреется. Животик теперь плоский, тело такое маленькое, как у ребенка. Ночная рубашка на моем плече намокла, Анна беззвучно рыдает, слезы струятся из-под закрытых век.

– Спи, – безнадежно повторила я. – Больше нам нечего делать. Спи, Анна.

Она не открыла глаз.

– Сплю, – шепнула в ответ. – И Бога молю больше никогда не проснуться.


Конечно, утром она проснулась. Проснулась, приказала сделать ванну и чтобы вода была погорячей, будто хотела заживо свариться, только бы не чувствовать этой непереносимой боли в сердце и во всем теле. Стояла в ванне, неистово терла себя мочалкой, а потом легла в мыльную пену, приказала служанке подбавить еще кипятку. И еще. Король прислал сказать, что будет на заутрене, она обещала присоединиться к нему за завтраком – она слушает мессу у себя. Велела мне взять мыло и мочалку и тереть ей спину до красноты. Вымыла голову, заколола волосы на затылке, а сама снова легла в ванну. Кожа уже пылает, нет, приказала добавить еще горячей воды, а потом принести согретую простыню, чтобы вытереться.

Теперь сидит у камина, сушит волосы. Велела горничной разложить лучшие платья, выбирает, какое надеть сегодня, а какие взять с собой в путешествие. Я остаюсь в комнате, молча слежу за ней, пытаясь понять, к чему это крещение в кипятке, зачем такой парад роскошных платьев. Служанки помогают ей одеться, туго шнуруют, так чтобы из выреза платья дразнили соблазнительные округлости грудей. Чепец не скрывает блестящих черных волос, удлиненные пальцы гнутся под тяжестью колец, любимая золотая подвеска с буквой «Б» – Болейн. Перед тем как выйти из комнаты, помедлила у зеркала, бросила своему отражению знакомую соблазнительную полуулыбку.

– Как ты себя чувствуешь? – Я наконец напомнила о своем присутствии.

Обернулась, алый шелк платья завился вокруг лодыжек, бриллианты в перстнях блеснули огнем.

– Bien sur! Отлично, как всегда. А ты сомневалась?

– Конечно нет.

Я попятилась, выходя из комнаты. Не от почтения к королеве, как ей бы того хотелось, просто не могу больше всего этого выносить. Ненавижу Анну, когда она вот такая каменная и сверкающая. Смотрю на нее, а самой поскорее хочется вернуться к Уильяму – его ласковой нежности, миру, где все просто и ясно.


Я знала, где искать мужа, – он, как всегда, прогуливался у реки с малюткой на руках.

– Отправил кормилицу позавтракать.

Он протянул мне малышку. Я ткнулась носом в ее мягкую макушку, щекой почувствовала бьющуюся жилку. Вдохнула сладкий младенческий запах, закрыла глаза от удовольствия. Уильям обнял меня, прижал к себе.