Филиппа Грегори - Еще одна из рода Болейн

– Оно ее собственное, из Испании.

– Марию крестили в нем? – допытывается Анна, уже зная ответ.

Генрих морщит лоб, пытается вспомнить:

– Да, длинное белое платьице, все в вышивке. Но оно принадлежит Екатерине.

– Платье все еще у нее?

– Мы можем заказать новое, – миролюбиво предлагает король. – Монахини сошьют какое захотите.

Анна вскидывает голову – этот номер не пройдет.

– Мой сын достоин королевского наряда. Он будет креститься в платье, которое носили все принцы до него.

– У нас же нет королевского наряда… – мямлит Генрих.

– Зато у нее есть, – обрывает Анна. – Могу поручиться!

Генрих признает свое поражение. Наклоняется, целует ее руку, сжимающую ручку кресла.

– Не огорчайтесь, – убеждает он. – Срок уже так близко. Клянусь, я пошлю к ней за крестильным платьем. Наш маленький Эдуард Генрих получит все, что вы захотите.

Она кивает, улыбается, треплет его кончиками пальцев по затылку.

Входит повивальная бабка, делает реверанс, объявляет:

– Комната готова!

– Навещайте меня каждый день, – говорит королю Анна. Это больше похоже на приказ, чем на просьбу.

– Дважды в день, – обещает Генрих. – Отдыхайте, моя любимая, время до появления нашего сына пройдет быстро.

Он снова целует ей руку, выходит, а мы направляемся в спальню. Стены там завешаны плотными гобеленами, ни звук, ни свет, ни свежий воздух не проникнут. По камышовым циновкам разбросаны травы – розмарин для аромата, лаванда для утешения. Вынесли всю мебель, кроме огромной кровати, в которой Анне предстоит провести целый месяц, да стола со стулом для повитухи. Несмотря на середину лета, огонь в камине разожжен, так что в комнате можно задохнуться. Горят свечи, хватит света читать или шить, а в ногах кровати стоит наготове колыбель.

На пороге темной, душной спальни Анна отшатывается:

– Не пойду, тут как в тюрьме.

– Всего на месяц, может, даже меньше.

– Я задохнусь!

– Все будет хорошо. Я же выдержала.

– Но я королева.

– Тем более.

Повитуха вырастает у меня за спиной:

– Вашему величеству нравится?

– Тут как в тюрьме.

Анна очень бледна.

– Все так говорят. – Повитуха смеется и вводит ее в комнату. – Вы будете рады отдохнуть.

– Скажи Джорджу, пусть зайдет попозже. – Анна оборачивается ко мне. – И пусть приведет кого-нибудь забавного. Я не собираюсь сидеть в одиночестве. Здесь хуже, чем в Тауэре.

– Мы придем пообедать с тобой, – обещаю я. – А сейчас отдыхай.

Анна удалилась от двора, и король вернулся к обычному распорядку дня. Каждое утро с шести до десяти охота, потом обед, днем – визит к Анне, вечером – развлечения.

– С кем он танцует? – допытывается она въедливо, как прежде, хотя лежит без сил, вся в поту.

– Ни с кем особенно. С Мадж Шелтон, с Джейн Сеймур. Леди Маргарита Стейн похваляется дюжиной новых нарядов. Но все это не важно, лишь бы ты родила сына.

– А с кем он охотится?

– Только в мужской компании, – лгу я. Сэр Джон Сеймур купил дочери чудесную охотничью лошадку. В синем платье Джейн отлично выглядит в седле.

Анна смотрит подозрительно.

– А ты-то сама не гонишься за ним? – спрашивает она мерзким голосом.

Качаю головой:

– Совершенно не жажду менять свою жизнь. – Ответ достаточно честный.

Возьми себя в руки, прекрати думать об Уильяме. Когда представляю себе линию его плеч, как он лежит, обнаженный, в утреннем свете, каждый прочтет мои мысли по лицу. Я слишком принадлежу ему.

– Ты следишь за королем? Ради меня!

– Он ждет рождения сына, как и весь двор. Если будет мальчик, тебе нечего бояться. Ты сама знаешь.

Она кивает, закрывает глаза, откидывается на подушки, ворчит:

– Боже, скорей бы уж это кончилось.

– Аминь, – отзываюсь я.

Без надзора сестры я свободнее провожу время с Уильямом. Мадж Шелтон часто исчезает из нашей общей спальни, мы заключили негласный договор – всегда стучаться и сразу же уходить, если дверь заперта изнутри. Мадж совсем юная особа, но при дворе она быстро взрослеет. Она понимает, шансы на удачное замужество зависят от хрупкого равновесия – одновременно внушить мужчине страсть и не бросить тень на свою репутацию. А с тех пор, как я была молоденькой девушкой, двор изменился только к худшему.

Уловки Джорджа работают не хуже. Он, сэр Фрэнсис, Уильям Брертон, Генрих Норрис без королевы остались не у дел. Утром охотятся с королем, днем их иногда зовут на совет, но бо́льшую часть времени они бездельничают. Волочатся за придворными дамами, удирают по реке в Сити, без объяснений исчезают на целую ночь. Я поймала брата как-то ранним утром. Любовалась восходом солнца над рекой и вдруг вижу – гребная лодка причалила к дворцовой пристани, Джордж расплачивается с лодочником и не спеша идет по садовой дорожке.

– Джордж! – позвала я, поднимаясь со скамейки между розовыми кустами.

Он вздрогнул:

– Это ты, Мария? – Его первая мысль – об Анне. – С ней ничего не случилось?

– Все в порядке. Где ты был?

Он пожал плечами:

– В гостях у друга Генриха Норриса. Танцевали, обедали, играли немного.

– И сэр Фрэнсис там был?

Он кивнул.

– Джордж…

– Не кори меня, – прервал он. – Кроме тебя, никто не знает. Мы все держим в секрете.

– Если дойдет до короля, тебя сошлют, – сказала я напрямик.

– Он ничего не узнает. Сплетни распускал один конюх, теперь он уволен, и слухам конец.

Я взяла его за руку, заглянула в темные болейновские глаза:

– Джордж, я боюсь за тебя.

Рассмеялся. Ломкий, деланый смешок.

– Не надо. Совершенно нечего бояться. Нечего бояться, некуда податься, нечего желать.

Анне так и не досталось королевское крестильное платьице. Королева получила письмо от короля, предписывающее ей раздельное жительство. К ней обращались как к вдовствующей принцессе, и она с такой силой перечеркнула титул, что порвала пергамент. Ей угрожали, что она никогда больше не увидит свою дочь, принцессу Марию, отправится в заброшенный замок Бакден в Линкольншире, покуда не отречется от своего прошлого, пока не признает, что никогда не была законной женой короля. В этом безвыходном положении вопрос о крестильном платье – сущая безделица. Королева отказалась отдать его, ссылаясь на то, что это ее собственность, привезенная из Испании, король больше не настаивал.

Я думала – как ей живется в холодном доме на краю болот, в разлуке с дочерью. Ведь и у меня честолюбие той же самой женщины отняло сына. Думала о ее непоколебимой решимости поступать праведно перед лицом Господа. Я скучала по ней. Она заменила мне мать, когда я впервые появилась при дворе, а я предала ее, как дочь, любя, все-таки предает мать.

На рассвете у Анны начались схватки, повитуха вызвала меня в родильный покой. В приемной пришлось пробиваться через толпу придворных, законников, секретарей, судейских. Ближе всего к дверям расположились придворные дамы – помочь королеве в разрешении от беременности, а на самом деле – пугать друг друга кошмарными историями о тяжелых родах. Среди них – принцесса Мария, бледное, решительное личико, как всегда, нахмурено. Я подумала – жестоко со стороны Анны заставлять дочь Екатерины присутствовать при рождении ребенка, который лишит ее наследства. Улыбнулась ей, проходя мимо; Мария присела в странном, неуверенном реверансе – своем коронном реверансе. Она никому не доверяет и больше никогда доверять не будет.

В комнате – форменный ад. К спинке кровати привязана веревка, и Анна цепляется за нее, как утопающая. Простыни в крови, в очаге кипит укрепляющее варево, а повитухи знай подкидывают дрова. Анна вся в поту, рубашка сбилась выше пояса. Пока две придворные дамы в страхе бубнят молитвы, Анна испускает дикий крик ужаса и боли при каждой новой схватке.

– Ей надо успокоиться, – говорит мне одна из повивальных бабок. – Она себе только хуже делает.

Делаю шаг к кровати:

– Анна, перестань. Это может продолжаться часами.

– Это ты? – Она откидывает волосы со лба. – Явилась наконец?

– Я пришла, как только меня позвали. Что для тебя сделать?

– Можешь за меня родить? – Она остроумна, как всегда.

– Только не я!

Анна вцепляется мне в руку, шепчет:

– Господи, помоги мне! Я так боюсь!

– Бог поможет, ведь ты носишь христианского принца. Дашь жизнь мальчику, который станет главой Английской церкви.

– Не бросай меня, меня сейчас стошнит от страха.

– И на здоровье, – с готовностью подхватываю я. – Тебя ждут вещи и похуже, пока не станет лучше.

Схватки продолжаются целый день, становятся чаще, нам уже ясно – ребенок идет. Она перестает биться, отключается, почти засыпает, ее измученное тело трудится за нее. Я поддерживаю сестру, повитуха готовит пеленку для младенца и вдруг вскрикивает от радости: показалась головка, еще одно усилие – и ребенок рождается на свет.

– Хвала Господу! – восклицает повитуха.

Она наклоняется к ребенку, отсасывает ртом жидкость, раздается слабый крик. Мы обе, Анна и я, тянемся посмотреть.

– Принц? – Анна задыхается, голос охрип от крика. – Это принц Эдуард Генрих!

– Девочка! – бодро объявляет повитуха.

Анна всем весом сползает мне на руки, я слышу собственный шепот:

– Боже, только не это!

– Девочка, – повторяет повитуха. – Крепкая, здоровая.

Уверенный голос повитухи словно призывает смириться с разочарованием.

На секунду мне кажется – Анна сейчас лишится чувств. Она бледна как смерть. Я укладываю ее на подушки, убираю волосы с потного лба. Девочка!

– Живой ребенок – это уже неплохо, – говорю я, сама борясь с отчаянием.

Повитуха запеленывает ребенка, качает. Мы с Анной одновременно поворачиваем голову, услышав тонкий, пронзительный плач.

– Девочка! – В голосе Анны ужас. – Что нам толку от девчонки?