– А что говорит король?

Анна, истинная Болейн, желала все знать о короле.

– Я с ним об этом не говорю. Он доволен тем, что я уехала на лето и отдыхаю. Ему хочется только охотиться. Его прямо гложет охотничья лихорадка. Так что он особенно не возражал.

– Особенно не возражал? – недоверчиво переспросила сестра.

– Совсем не возражал, – поправилась я.

Анна, прикусив палец, кивнула. Я прямо-таки видела, как ее мозги пытаются вычислить, какая ей от этого выгода.

– Ну хорошо. Если тебя не заставляют оставаться при дворе, мне-то уж не о чем беспокоиться. С тобой, видит бог, тут будет повеселее. Будешь болтать с несносной старухой, а я немножко отдохну от ее бесконечного ворчания.

– Ты совсем потеряла уважение к старшим, Анна, – улыбнулась я.

– Это уж точно. – Сестра уселась на высокий табурет. – Давай выкладывай все новости. Расскажи мне о королеве, а еще я хочу знать, что Томас Мор думает о этих новых веяниях в Германии. И какие планы относительно французов? Снова будет война?

– Прости, дорогая. – Я покачала головой. – Вчера мне кто-то обо всем этом рассказывал, да только я не слушала.

Она недовольно фыркнула и вскочила на ноги. Сказала раздраженно:

– Хорошо, хорошо, расскажи мне о младенце. Это ведь тебе интересно? Ты же все время сидишь, повернув голову, будто слушаешь ее, а не меня. До чего же нелепо. Повернись сейчас же. Нянька не принесет ее обратно быстрее оттого, что ты, как гончая, прислушиваешься к каждому писку.

Я расхохоталась, настолько верным было это сравнение.

– Это как влюбленность. Мне все время хочется ее видеть.

– Ты всегда влюблена, – сердито заметила сестра. – Ты, как огромный кусок масла, все время источаешь любовь то к одному, то к другому. Сначала был король, и нам от этого немало досталось. Теперь младенец, от которого семье ни малейшей пользы. Но тебе и дела нет. Чувства из тебя просто сочатся – страсти, желания. Ты выводишь меня из равновесия.

Я улыбнулась:

– Зато ты полна честолюбия.

– Конечно, а чего же еще? – У нее даже глаза засияли.

Между нами, казалось, пролетел дух Генриха Перси.

– Даже не хочешь спросить, видела ли я его?

Жестокий вопрос, я надеялась увидеть боль в ее глазах, но, к своему неудовольствию, ничего подобного не заметила. Лицо оставалось холодным и спокойным, – похоже, она больше по нему не рыдает, а может, и вовсе никогда не рыдала ни об одном мужчине.

– Нет. Можешь им сказать, когда спросят, что я его имени даже не упоминала. Он ведь сдался, да? Женился на другой.

– Он думал, ты о нем позабыла.

Сестра отвернулась:

– Будь он настоящим мужчиной, не разлюбил бы меня. – Голос хриплый. – Я бы на его месте никогда не женилась, покуда та, кого я люблю, свободна. Он сдался, он меня не удержал. Я его никогда не прощу. Он для меня умер. И я для него умерла. Я только хочу выбраться из этой могилы и вернуться ко двору. Мне только одно и осталось – честолюбие.


Анна, бабушка Болейн, малышка Екатерина и я провели лето вместе в вынужденной близости. Я отдохнула и окрепла, боли внизу живота, мучившие меня после родов, прошли. Теперь я снова могла скакать на лошади каждый день. Я объездила всю долину, поднималась по холмам Уэльда, наблюдая, как зазеленели травы на полях после первого покоса, как овечья шерсть становится белее и мягче после первой стрижки. Желала жнецам доброго урожая, когда они выходили с серпами на пшеничные поля, глядела, как они нагружают зерном повозки, идущие в амбары и на мельницу. Вечерами мы ели зайчатину, жнецы пустили собак в последнюю несжатую полоску, где укрывались зайцы. Я видела, как маленьких телят отделяют от коров, и мои груди болели от сочувствия, когда я следила за дойными коровами, которые пытались пробиться через толстую изгородь, тыкались головой в ворота и, горестно мыча, призывали своих детенышей.

– Они скоро позабудут, леди Кэри, – сказал мне один из пастухов. – Поревут пару дней и позабудут.

Я улыбнулась в ответ:

– Мне просто хотелось, чтобы им удалось чуть подольше побыть вместе.

– В этом мире нелегко и людям, и скоту, – серьезно ответил он. – Приходится их разлучать, а то откуда возьмутся ваши масло и сыр.

В саду круглились, краснели яблоки. Я пошла на кухню и попросила кухарку приготовить на ужин большие маслянистые пирожки с яблоками. Сливы тоже созревали, темнели, чуть не лопались от спелости, и в ленивой летней жаре вокруг деревьев вились осы, пьянея от фруктового сока. Воздух наполнялся сладким ароматом жимолости и тяжелым благоуханием плодов на ветвях. Мне хотелось, чтобы лето никогда не кончалось. Пусть малышка остается такой же маленькой и хорошенькой, ну просто совершенство, а не ребенок. Теперь ее глазки поменяли цвет – уже не голубенькие, как при рождении, а темно-синие, почти черные. Она, похоже, будет темноглазой красавицей, как ее резкая в суждениях тетушка.

Теперь при виде меня малышка улыбалась, я не раз проверяла и все больше и больше злилась на бабушку Болейн, утверждавшую, что младенцы до двух лет ничего не видят и я зря гну спину над колыбелькой, пою ей, выношу ее в сад, укладывая на ковер под деревьями, а сама ложусь рядом и щекочу ее маленькие ладошки или покусываю крошечные пальчики на ногах.

Король прислал мне весточку только один раз, описал охоту и всю убитую им добычу. Похоже, он не остановится, покуда в Нью-Форесте бродит хотя бы один олень. В конце письма прибавил, что в октябре двор будет в Виндзоре, а к Рождеству переедет в Гринвич и что он ожидает скоро меня увидеть, конечно без сестры и без младенца, которому он посылает свой поцелуй. Несмотря на нежный поцелуй, я знала: радость этого лета, проведенного с малышкой, подходит к концу и, хочу я того или нет, мне, как любой деревенской бабе, оставляющей ребенка, чтобы вернуться на работу в поле, пора возвращаться к своей работе.

Зима 1524 года

Приехав в Виндзор, я нашла короля в отличном расположении духа. Ходили слухи о его флирте с одной из новых придворных дам королевы – Маргаритой Шелтон[18], моей кузиной из семейства Говард, только что появившейся при дворе. Другая история была куда смешней: рассказывали, что одна придворная дама ходила за королем по пятам, пока он, чтобы избавиться от нее поскорее, не залез к ней под юбку прямо за кустом во время охоты и, сделав дело, ускакал, прежде чем она привела в порядок свой наряд. Подсадить в седло ее было некому, вот она и проторчала там целую вечность, покуда кто-то ее не нашел. На этом надежды занять мое место растворились как дым.

Изобиловали неимоверные рассказы о разнообразных попойках и пирушках, брат Джордж после драки в таверне щеголял подбитым глазом, то и дело раздавались шуточки по поводу некоего пажа, увлекшегося Джорджем и отосланного с позором домой после того, как он посвятил моему брату десяток любовных сонетов, подписанных «Ганимед». Кавалеры королевской свиты немало веселились, да и сам Генрих тоже.

Он схватил меня, крепко обнял и поцеловал прямо на глазах у всего двора, хотя, к счастью, королевы при этом не оказалось.

– Красавица моя, как мне тебя не хватало, – восторженно заявил он. – Скажи, ты тоже по мне соскучилась?

Я не могла не улыбнуться, глядя, как заблестели его глаза.

– Конечно. Но я со всех сторон слышу, что у вашего величества нашлось немало развлечений в мое отсутствие.

Послышались легкие смешки – приятели короля оценили шутку. Король тоже хихикнул, правда несколько неуверенно.

– Сердце мое тосковало о тебе день и ночь. – (Вот она, насмешливая куртуазность придворной любви.) – Изнывало во тьме кромешной. Как ты, красавица моя? Как наше дитя?

– Екатерина хороша собой, растет, здоровая и сильная. – Я сделала особое ударение на ее имени. – Сложена просто невероятно, истинная роза Тюдоров.

Тут шагнул вперед мой брат Джордж, и король позволил ему поцеловать меня в щеку.

– Добро пожаловать обратно ко двору, сестренка. А как поживает наша маленькая принцесса?

Все замолкли. С лица короля исчезла улыбка. Я в ужасе уставилась на Джорджа – что за невероятная ошибка! Брат мгновенно повернулся на каблуках и весело сказал королю:

– Я зову малышку Екатерину принцессой, потому что с ней носятся как с истинной царицей. Вы бы видели одежды, которые Мария ей приготовила, вышила своими собственными руками. Постельное белье – пусть императрица нежится. Даже на пеленках и на тех инициалы. Вам, ваше величество, не удержаться от смеха, когда вы ее увидите. Такой маленький тиран, правительница Хевера, все должно делаться, как ей угодно. Кардинал, да и только. Папа римский в детской кроватке.

Джордж замечательно вышел из положения. Генрих расслабился, расхохотался при мысли о младенце-диктаторе, придворные подхватили смех короля, всех позабавил рассказ Джорджа о малышке.

– Это правда? Ты ее так избаловала? – обратился ко мне король.

– Она у меня первая, – виновато пробормотала я. – Всю эту одежду можно будет оставить для второго.

Правильный ход, мысли короля тут же переключились на следующего младенца.

– Да, конечно, но потерпит ли маленькая принцесса соперников в детской?

– Надеюсь, она будет слишком мала, чтобы обращать внимание на подобные помехи. Может, ей еще и года не исполнится, когда у нее появится маленький братик. Между Марией и Анной куда меньше года, мы семейство плодовитое.

– Джордж, постыдился бы, – выговорила ему, улыбаясь, наша матушка. – Но мы были бы счастливы, появись в Хевере маленький мальчик.

– Я тоже. – Король ласково поглядел на меня. – Маленький мальчик принес бы мне немало счастья.


Как только отец вернулся из Франции, было созвано еще одно семейное совещание. На этот раз для меня поставили кресло у стола. Я больше не девочка, которой дают подробные указания. Я теперь королевская фаворитка. Я больше не пешка, ну, по крайней мере, ладья в этой игре.

– Скажем, она снова зачнет и родится мальчик, – тихо произнес дядя. – Скажем, королева сама решит уйти, тогда он сможет жениться повторно. Беременная любовница – отличная кандидатура.