– Думаешь, она поймет? Может, наоборот, решит – это вроде насмешки.

От ужаса я инстинктивно сжала дочку еще крепче.

– Не может же королева подумать, что я беру над ней верх.

– Тогда отчего ты плачешь? – спросил Джордж. – Незачем плакать, Мария. Не плачь, а то вдруг от этого молоко скиснет.

– Я не плачу. – Я старалась не обращать внимания на слезы на щеках. – Даже не собираюсь плакать.

– Перестань, остановись, Мария. Сейчас матушка придет и будет во всем винить меня – скажут, я тебя расстроил. Мне вообще не полагается тут быть. Почему бы тебе не подождать, пока ты выйдешь, сможешь сама поговорить с королевой и спросить, по душе ли ей такой комплимент. Я ничего другого не имел в виду.

– Хорошо. – У меня сразу полегчало на душе. – Тогда я смогу ей все объяснить.

– Только не плачь. Она королева и слез не любит. Спорим, ты никогда ее не видела плачущей, хоть и была при ней четыре года.

Я задумалась:

– Ты прав, за все четыре года никогда не видела ее плачущей.

– И не увидишь, – удовлетворенно сказал он. – Не такая она женщина, чтобы рассыпаться от несчастий на мелкие кусочки. Она женщина с недюжинной волей.


Следующим посетителем был мой муж Уильям Кэри. Пришел, исполненный обычного хорошего расположения духа, принес миску ранней клубники, которую приказал доставить из Хевера.

– Вкус дома, – ласково произнес он и заглянул в колыбельку.

– Спасибо.

– Мне сказали, девочка здоровенькая и крепенькая.

– Да, – коротко ответила я, немножко обиженная показным безразличием.

– А как ты ее назовешь? Полагаю, она будет носить мое имя? Не какая-нибудь там Фицрой, чтобы все сразу знали – незаконная дочь короля.

Я прикусила язык, низко склонила голову и смиренно произнесла:

– Мне ужасно жалко, что тебе нанесено оскорбление, муж мой.

Он кивнул:

– Так как же ее будут звать?

– Она безусловно будет Кэри. Я думала – Екатерина Кэри.

– Как желаете, мадам. Мне только что пожаловали пять неплохих наделов земли в управление и рыцарское звание. Я теперь сэр Уильям, а ты – леди Кэри. Мой доход почти удвоился. Он тебе сказал?

– Нет.

– Он ко мне благоволит – дальше некуда. Если ты нам подаришь мальчишку, я, пожалуй, получу поместье в Ирландии или во Франции. А от этого недалеко и до лорда Кэри. Кто знает, как высоко приведет нас королевский бастард?

Я не отвечала. Уильям говорил нарочито спокойным тоном, но мне слышались в голосе резкие нотки. Не может же он всерьез наслаждаться ролью самого знаменитого в Англии рогоносца.

– Знаешь, мне всегда хотелось играть важную роль при дворе, – горько продолжал он. – Когда я понял, что ему нравится мое общество, когда увидел – моя звезда восходит, надеялся стать кем-то вроде твоего отца, царедворцем, который видит всю картину политической жизни, играет важную роль при других дворах Европы, разрешает их споры, ведет переговоры и всегда при этом ставит интересы своей страны на первое место. Но не тут-то было, неисчислимые блага сыплются на меня за безделье, за то, что смотрю в другую сторону, пока моя жена нежится в королевской постели.

Я молчала, опустив глаза. Когда подняла взгляд, увидела его улыбку, всегдашнюю полуироническую, грустную, кривую усмешку.

– Так уж получается, моя маленькая женушка, – ласково продолжал он, – не удалось нам побыть вместе. И в постели у нас ничего особенного не получалось, да и не часто мы там оказывались. Не научились мы ни нежности, ни даже страсти. Слишком мало времени было.

– Мне тоже очень жаль, – тихо сказала я.

– Жаль, что не занимались любовью почаще?

– Милорд? – Теперь меня действительно смутила неожиданная резкость тона.

– Мне очень вежливо намекнула твоя родня, что, может, вообще ничего не было, может, мне все приснилось и мы с тобой никогда и не занимались любовью. Этого ты хочешь? Хочешь, чтобы я отрицал какие-либо отношения с тобой?

– Нет! – Я была поражена в самое сердце. – Но вы знаете, никто никогда меня не спрашивает о моих желаниях.

– Они, значит, не приказывали тебе доложить королю, что я полный импотент и ни в первую брачную ночь, ни потом вообще ни на что не был способен?

Я покачала головой:

– С чего бы я стала возводить на вас такую напраслину?

Он улыбнулся:

– Чтобы признать наш брак недействительным. Тогда ты станешь незамужней женщиной, и следующий ребенок будет Фицроем. Может, Генрих постарается добиться признания его законным сыном и законным наследником. Получится, ты – мать следующего английского короля.

В комнате воцарилось молчание. Я поняла, что смотрю на мужа невидящим взглядом.

– Они же не заставят меня сказать такое? – еле слышно прошептала я.

– Вы Болейны, – ответил он. – Что случится с тобой, Мария, если наш брак признают недействительным? Будут они подталкивать тебя вверх? Если нет брака, кто ты тогда? Шлюха, без сомнения, маленькая хорошенькая шлюшка.

Мои щеки горели, но я продолжала молчать. Он посмотрел на меня, и я заметила – гнев уходит, сменяясь чем-то вроде усталого сострадания.

– Говори все, что нужно, – посоветовал муж. – Все, что тебе прикажут. Если тебя заставят признаться, что всю первую брачную ночь я провел, жонглируя коробочками с притираниями, и так никогда и не добрался до того, что у тебя между ног, признавайся, клянись, если потребуется, – а с тебя потребуют клятв. Тебе придется лицом к лицу столкнуться с ненавистью самой королевы Екатерины, с ненавистью всей Испании, так что без моей ненависти ты можешь обойтись. Бедная глупенькая девочка. Лежи в этой колыбельке мальчишка, они бы уж своего добились, тебе бы пришлось стать клятвопреступницей в тот самый день, как очистишься в церкви. Они бы от меня избавились и поймали бы Генриха.

Мгновение мы глядели друг другу в глаза.

– Значит, мы с тобой единственные люди на всем свете, кому не жалко, что родилась девочка, – прошептала я. – Мне ничего не надо сверх уже полученного.

– Да, а как насчет следующего раза? – На его лице снова появилась горькая усмешка.


Была середина лета, и двор, как обычно, переезжал, двигаясь по пыльным дорогам Суссекса и Винчестера, а оттуда в Нью-Форест, чтоб королю было где охотиться на оленей с рассвета до заката, а потом каждую ночь пировать олениной. Муж мой скакал подле короля, ближе не придумаешь, вся ватага вместе: когда двор переезжает, а охотничьи собаки заливаются лаем, несясь перед лошадьми, когда соколов везут в специальных повозках, а выжлятники скачут рядом и поют, чтобы успокоить птиц, для ревности места нет. Мой брат тоже подле короля, рядом с Фрэнсисом Уэстоном, верхом на новом черном охотничьем коне, огромном и могучем создании, из королевских конюшен пожалованном королем в знак его благоволения ко мне и моей родне. Мой отец в Европе, ведет бесконечные переговоры между Англией, Францией и Испанией, пытаясь управлять ненасытными желаниями трех алчных молодых монархов, которые никак не могут поделить между собой титул величайшего правителя Европы. Моя мать путешествует вместе со двором, при ней небольшой кортеж собственных слуг. Мой дядюшка тоже тут, его сопровождают слуги, носящие цвета семейства Говард, он не спускает пристального взора с семейства Сеймур – чего еще они захотят сделать в угоду своим честолюбивым притязаниям. Здесь же и семейство Перси, Чарльз Брендон и королева Мария, лондонские золотых дел мастера, иностранные дипломаты. Все знатнейшие семьи Англии покинули свои поля, фермы, корабли и шахты, забросили торговлю и городские дома, чтобы охотиться с королем. А то вдруг не им, а кому-то другому пожалуют землю или деньги, окажут благоволение, а то вдруг король бросит ненасытный взор на чью-то другую хорошенькую дочку или жену и желанное место достанется кому-нибудь еще.

Мне, благодарение Богу, удалось от всего этого на время избавиться, я была рада-радешенька медленно ехать по узким дорогам Кента. Анна встретила меня посреди чисто прибранного двора замка Хевер, лицо черно, словно летняя гроза.

– Ты, должно быть, сошла с ума! – закричала она вместо приветствия. – Что ты тут делаешь?

– Решила провести тут лето, привезла малышку. Мне надо отдохнуть.

– Непохоже, чтобы ты нуждалась в отдыхе. – Она внимательно меня оглядела и с видимой неохотой добавила: – Просто красавица.

– Посмотри лучше на нее.

Я отогнула уголок кружев, чтобы стало видно маленькое личико Екатерины. Она почти все время спала, укачиваемая мерным движением повозки.

Анна из вежливости поглядела на девочку и без особого энтузиазма сказала:

– Миленькая. Но почему ты ее сюда не прислала с кормилицей?

Я вздохнула – Анну не убедишь, что на свете бывают места лучше королевского двора. Я вошла в зал, передала малышку на руки няньке – пусть поменяет пеленки.

– Потом принесешь ее мне обратно, – напомнила я.

Уселась в одно из резных кресел подле большого стола в зале и улыбнулась Анне, стоявшей рядом с нетерпеливым выражением лица – поскорее бы начать допрос.

– Мне до двора особенного дела нет, – прямо объяснила я. – Я нянчу малышку, тебе этого не понять. Мне вдруг будто открылось, в чем на самом деле заключен смысл жизни. Не в благоволении короля или борьбе за лучшее место при дворе. Ни даже в том, чтобы еще немножко поднять престиж нашего семейства. Все это пустяки. Я хочу, чтобы она была счастлива. Не желаю, чтобы ее отослали неизвестно куда, как только она научится ходить. Хочу сама за ней ухаживать, учить ее всему. Хочу, чтобы она выросла здесь, глядя на реку, поля, ивы на заливных лугах. Я не хочу, чтобы она росла чужестранкой в своей родной стране.

Анна не могла взять в толк, о чем я говорю.

– Но она же еще совсем малютка. Может умереть. У тебя будет еще дюжина детей. Ты собираешься вести себя так с каждым из них?

От этих слов я испуганно вздрогнула, но она даже не заметила.

– Не знаю, не знаю, почему я все это ощущаю, но так оно и есть, Анна. Драгоценней этой малышки ничего нет на свете. Она важнее всего остального. Я ни о чем не могу думать – только о ее здоровье и благополучии. Когда она плачет – это как нож прямо в сердце. Не могу вынести даже мысли о том, что она плачет. Я хочу наблюдать, как она растет, а не быть где-то вдали.