– Но какое против него обвинение?

Уильям замешкался с ответом, взглянул на мальчика:

– Его обвиняют в том же самом.

– В прелюбодеянии?

Он кивнул.

Я молчала. В первое мгновение хотелось опять крикнуть: «Чепуха!» – но тут я вспомнила, как нужен был Анне сын, вспомнила ее уверенность, что от короля не родить здорового ребеночка. Как будто снова увидела перед собой: она стоит с Джорджем в обнимку и рассуждает, что Церковь ей не указ, – сама, дескать, знаю, грех это или нет. А он отвечает: меня можно отлучить от Церкви по крайней мере десять раз еще до завтрака, – и она смеется. Не знаю, на что Анна могла решиться от отчаяния. Не знаю, на что Джордж мог осмелиться от безрассудства. Нет, не буду больше думать об этих двоих.

– Что же нам теперь делать?

Уильям положил руку Генриху на плечо, улыбнулся мальчику. Его приемный сын уже по плечо отцу, глядит прямо и доверчиво.

– Немножко подождем, пока все не уляжется, заберем Екатерину и отправимся в Рочфорд. Там чуток затаимся. Что бы ни случилось с Анной, отправят ее в женский монастырь или в ссылку, но время Болейнов прошло. Настала пора тебе, любовь моя, возвращаться к отжимке сыра.


Нечего больше делать – только ждать. Я отпустила кормилицу на целый день, послала Уильяма и Генриха прогуляться по городу, пообедать в трактире, а сама сижу дома, играю с малышкой. После полудня вынесла ее на воздух, на берег реки, на теплый морской ветерок. Вернулась домой, распеленала, искупала в прохладной воде, вытерла насухо сладкое, розовое тельце, положила девочку на одеяльце, пусть ножки и ручки побудут на свободе. Когда пришли Уильям с Генрихом, крошка уже лежала в чистых пеленках. Мы оставили ее кормилице, а сами отправились к главным воротам Тауэра, испросить разрешения повидаться с Екатериной.

Какая же она маленькая – моя девочка, идет по крепостной стене от башни Бошан к воротам. Нет, она истинная Болейн, шагает, будто вся крепость только ей и принадлежит, голова высоко поднята, на губах улыбка. Увидала меня сквозь деревянную решетку, засияла, выскользнула через открытую стражником калитку.

– Любовь моя. – Я крепко обняла дочь.

Она прижалась ко мне, потом рванулась к брату:

– Ген!

– Кэт!

Радостно взглянули друг на друга.

– Выросла.

– Потолстел.

Уильям улыбался, глядя на детей:

– Думаешь, они хоть когда-нибудь говорят больше одного слова подряд?

– Екатерина, я написала Анне, попросила тебя отпустить, – поспешно сказала я. – Хочу, чтобы ты уехала с нами.

Она мгновенно посерьезнела:

– Я не могу. Она ужасно расстроена. Она еще никогда такой не была. Не могу я ее покинуть. От остальных совершенно нет толку, две новенькие вообще не понимают, что делать, а тетушка Болейн и тетушка Шелтон только и сидят в уголке да все время перешептываются. Нельзя ее с ними оставлять.

– А что она делает целыми днями? – спросил Генрих.

– Плачет, молится. Поэтому я и не могу уйти, просто не могу. Это как младенца бросить, она совсем о себе не заботится.

– Тебя хорошо кормят? – О чем еще мне остается беспокоиться. – Где ты спишь?

– Я сплю с ней, только она совсем не спит. Едим мы хорошо, не хуже, чем при дворе. Не волнуйся, мама, это ненадолго.

– Откуда ты знаешь?

Капитан стражи наклонился, тихо сказал мужу:

– Поосторожнее, сэр Уильям.

– Мы пообещали ничего не обсуждать с Екатериной, – напомнил он мне. – Мы пришли ее повидать, узнать, как она себя чувствует, вот и все.

– Хорошо. – Я глубоко вздохнула. – Если она пробудет здесь больше недели, Екатерина, тебе надо будет уехать.

– Как скажете, матушка, – послушно кивнула дочь.

– Вам что-нибудь нужно? Я могу принести завтра.

– Чистое белье. Пару платьев для королевы. Сумеете забрать из Гринвича?

– Придется. – Делать нечего, всю жизнь я у Анны на посылках, даже сейчас, когда такое творится, выполняю ее приказания.

– Не возражаете, капитан? – спросил Уильям. – Моя жена передаст белье и пару платьев для дам?

– Конечно, сэр, конечно, мадам.

Я улыбнулась угрюмо. Им еще не приходилось держать под стражей королеву, которую неизвестно в чем и на каком основании обвиняют. Трудно сказать, как в таком случае поступать, чтобы не попасть впросак.

Я снова обняла Екатерину, гладко зачесанные волосы под чепчиком уткнулись мне прямо в подбородок. Поцеловала в лоб, вдохнула свежий запах теплой, юной кожи. Нет сил от нее оторваться, но она уже проскользнула обратно в калитку, бежит по брусчатке двора в тени башни, оборачивается, машет мне рукой, и вот ее уже нет.

Уильям помахал ей на прощание, потом повернулся ко мне:

– Одного у вас, Болейнов, не отнять – безрассудной храбрости. Если бы вы были лошадьми, лучше бы не найти – возьмете любое препятствие. Но с женщинами вашей породы уживаться нелегко, ох как нелегко.

Май 1536 года

Я наняла лодку до Гринвича – взять платья для королевы, белье для Екатерины. Уильям, Генрих и малышка остались в домике неподалеку от Тауэра. Уильям ни за что не хотел отпускать меня одну, я тоже страшно боялась ехать во дворец, прямо в сердце опасности, но уж лучше так, зато я знаю, мой сыночек – драгоценный, редкий товар, королевский сынок – упрятан подальше от их взглядов. Я обещала управиться за пару часов и нигде не задерживаться.

Попасть к себе в комнату нетрудно, но покои королевы опечатаны печатью Тайного совета. Сначала думала найти дядюшку, попросить его, вдруг смогу взять ее платья, но потом решила – неосторожно привлекать внимание ко второй сестре Болейн, когда первая заперта неизвестно за что в Тауэре. Связала в узел пару своих платьев – Анне сгодятся, выскользнула из комнаты, но на пороге столкнулась с Мадж Шелтон.

– Боже милостивый, я думала, тебя взяли под стражу.

– За что?

– А за что всех остальных арестовали? Ты исчезла. Конечно, я решила, ты в Тауэре. Тебя допрашивали?

– Меня никто не арестовывал. Я уехала в Лондон, чтобы быть поближе к дочери. Она с Анной, ей же нужны придворные дамы. Обе в Тауэре. Я приехала за бельем.

Мадж рухнула в кресло, разрыдалась.

Я оглядела пустой коридор, переложила сверток из одной руки в другую.

– Мадж, мне пора идти. В чем дело?

– О боже, я думала, тебя взяли под стражу и скоро придут за мной.

– За что?

– Представляешь, нас словно медведям на растерзание бросили. Меня все утро допрашивали, пытались что-то выяснить. Что я слышала да что видела? Каждое слово выворачивают наизнанку, у них получается – мы просто шлюхи какие-то из публичного дома. Я в жизни ничего плохого не делала. И ты тоже. А им подавай все про всех, каждую мелочь, время, место. Я просто от стыда сгорала.

– Тебя допрашивали в Тайном совете? – Я все никак не могла взять в толк.

– Всех, всех придворных дам королевы, служанок, слуг. Всех, кто хоть раз танцевал в ее покоях. Они бы и Пурки допросили, если бы бедная собачка раньше не издохла.

– И что они спрашивали?

– Кто с кем комнаты делил, кому что обещали. Кто подарки получал. Кто к заутрене не являлся. Все-все. Кто признавался в любви королеве, кто ей стихи писал. Какие песни пели. Кому она особенно благоволила. И так без конца.

– И что им отвечали?

– Сначала мы вообще ничего не говорили, – горячилась Мадж. – Кто бы сомневался. Мы про свои тайны не болтаем и чужих знать не знаем. Но они выудят одно от этой, другое от той, а потом припрут тебя к стенке, начнут спрашивать, а это ты знаешь, да вот еще то. Дядюшка Говард глядит на тебя, будто ты последняя шлюха, а герцог Суффолк такой добрый, что поневоле начнешь ему отвечать, но через пять минут понимаешь, что рассказала им все, что хотела держать в секрете.

Она снова разрыдалась, утирая глаза кружевным платком. Взглянула на меня:

– Уходи побыстрее. Увидят тебя здесь – примутся допрашивать. Они одно хотят знать, что вы с Джорджем да королевой делали, где по ночам бывали.

Я кивнула, подхватила узел с одеждой, она прокричала вслед, словно школьник, пытающийся доказать, что не выдал товарищей:

– Если вдруг увидишь Генриха Норриса, скажи, я старалась ничего не говорить. Они меня в ловушку загнали, я им рассказала, что однажды мы с королевой играли в карты на то, кто его поцелует. Но больше я ничего не сказала. Только то, что они и так уже знали от Джейн.

Даже имя жены Джорджа, этой твари ядовитой, меня не остановило, хотелось поскорее выскочить из дворца. Я схватила Мадж за руку, потащила за собой вниз по ступеням, в открытую дверь.

– Джейн Паркер?

– Она там пробыла дольше всех, исписала целый лист и подписалась. После этого нас всех снова вызвали, спрашивали про Джорджа. Только про Джорджа и королеву, как они пили вместе, как часто вы с братом с ней были, оставляла ли ты их вдвоем.

– Джейн уж на него наговорит, не задумается.

– Она потом хвасталась – сил нет. А эта сеймуровская штучка уехала, будет жить пока с семейством Кэрью в Суррее, пусть там изжарится от жары, пока нас тут таскают на допросы и мучают поодиночке, – закончила Мадж с рыданием.

Я остановилась, поцеловала кузину в щеку.

– Можно я с тобой поеду? – убитым голосом спросила она.

– Нет. Лучше уезжай к герцогине в Ламбет, она тебя приютит. И не говори никому, что меня видела.

– Я попытаюсь, – честный ответ. – Но ты просто не знаешь, каково, когда они из тебя все жилы вытягивают, спрашивают одно и то же по сто раз.

Я кивнула и ушла, а она осталась стоять на ступеньках, красивая девчонка, попавшая к самому роскошному и элегантному двору в Европе, все успела, даже короля сумела соблазнить, и вот жизнь рушится, разваливается на куски, короля гложат черные подозрения. Теперь она узнала: ни одной женщине, будь ты даже задорной и хорошенькой, очаровательной и жизнерадостной, в этом мире себя не уберечь.


Я отнесла Екатерине белье, сказала, что платьев королеве не привезла. В подробные объяснения решила не вдаваться – незачем привлекать внимание ни к моей особе, ни к нашему скромному жилищу у стен францисканского монастыря. Не упомянула я и о новостях, услышанных от лодочника, – арестован сэр Томас Уайетт, старый воздыхатель Анны, много лет назад состязавшийся с королем за ее благосклонность – давным-давно, когда мы только тем и занимались, что играли в любовь. Еще один завсегдатай приемной королевы, сэр Ричард Пейдж, тоже взят под стражу.