Филиппа Грегори - Еще одна из рода Болейн

Общинные земли, по большей части узкие наделы, представляют собой приятное зрелище – лук и морковь посажены ровными рядами, тянутся вверх, как солдаты на параде. Палисадники у деревенских домишек – сплошная путаница нарциссов и лекарственных трав, овощей и примул, вьюнки на живой изгороди из цветущего боярышника, рядом отгорожен закут для свиней, на навозной куче возле задней двери кукарекает петух. Отец скачет молча, с довольным видом, покуда дорога ведет нас под гору, минуя Эденбридж и заболоченные луга, в Хевер, к нашим собственным землям. Лошади идут медленнее, с трудом двигаясь по мокрой дороге, но отец спокоен – поместье уже близко.

Это было владение его отца – до того, как перешло к нему, но раньше поместье не принадлежало нашей семье. Мой дед был человеком с более чем скромными средствами и выдвинулся только благодаря своей ловкости. Отданный в ученики торговцу шелком в Норфолке, он стал в конце концов лорд-мэром Лондона. Все же мы получили еще больше благодаря связям с Говардами, но это недавно и только через мою мать Елизавету Говард, дочь герцога Норфолка, брак с которой для отца оказался весьма выгодной партией.

Он привез молодую жену в Эссекс, в наш большой дом в Рочфорде. Потом – в Хевер, где она пришла в ужас от того, как мал замок, как тесны и убоги внутренние комнаты.

Отец, чтобы порадовать жену, тут же решил перестроить замок. Первым делом в главном зале навесили потолок – прежде, в старинном духе, там были видны стропила. В таком же стиле перестроили и остальные комнаты – теперь мы могли обедать и отдыхать куда более удобно и уединенно.

Въехали в ворота парка. Привратник и его жена с поклонами бросились нам навстречу. Помахав им, двинулись дальше по немощеной дороге ко рву, через который перекинут деревянный мост. Моя лошадка заупрямилась, испугалась эха, как только копыта застучали по деревянному настилу.

– Вот дура, – коротко бросил отец, оставив меня в недоумении, кого он имеет в виду – дочь или лошадь.

Он послал свою охотничью лошадь вперед, и моя лошадка, поняв, что опасности нет, послушно двинулась следом. Я въехала на подъемный мост позади отца и остановилась, ожидая, когда из караульной появятся слуги, чтобы отвести на конюшню наших лошадей. Мне помогли спешиться, и, хотя после долгой езды ноги едва держали меня, я пошла следом за отцом по подъемному мосту, мимо сторожки, под угрожающие зубья решетки – прямо в приветливый внутренний дворик замка.

Парадная дверь открыта настежь, йомен-смотритель буфетной и старшие домочадцы кланяются отцу, с полдюжины слуг толпятся позади. Отец оглядывает всех: некоторые в ливреях, другие нет, две служанки поспешно развязывают фартуки из мешковины, надетые поверх парадных, и обнаруживается несвежее полотно, кухонный мальчишка выглядывает из-за угла – глубоко въевшаяся грязь едва прикрыта тряпьем. Отец, уловив общее ощущение нерадивости и беспорядка, сдержанным кивком здоровается со своими людьми.

– Ну хорошо. Это моя дочь Мария. Миссис Мария Кэри. Комнаты для нее приготовлены?

– Да, сэр. – Слуга поклонился. – Все готово. Спальня миссис Кэри приготовлена.

– А обед?

– Сию минуту.

– Мы поедим во внутренних комнатах. А завтра устроим обед в зале, пусть люди повидают меня. Передай всем – общий обед будет завтра. А сегодня вечером я не желаю, чтобы меня беспокоили.

Одна из служанок вышла вперед и присела в реверансе:

– Позвольте показать вам комнату, миссис Кэри.

Отец кивнул, и я последовала за ней. Мы прошли сквозь широкие двери, свернули налево, в узкий коридор. Каменная винтовая лестница ведет в хорошенькую комнату, где стоит кровать с бледно-голубым пологом. Окно выходит на ров с водой, дальше открывается вид на парк. Другая дверь – в небольшую галерею с каменным камином, любимую комнату моей матери.

– Умыться хотите? – грубовато спросила служанка, показывая на кувшин, полный холодной воды. – Могу горячей принести.

Я содрала с рук перчатки для верховой езды, протянула ей. Вспомнилась неизменно угодливая прислуга в замке Элтам.

– Подай горячей воды и проследи, чтобы сюда принесли мою одежду. Хочу сменить платье.

Она поклонилась и вышла, бормоча себе под нос, чтобы не забыть: «Горячая вода. Одежда».

Я подошла к окну, встала на колени на низкую скамью, выглянула наружу сквозь мелкие стекла в свинцовом переплете.

Весь день я пыталась не думать ни о Генрихе, ни об оставленном дворе, но сейчас, в этом убогом доме, я поняла – потеряна не только любовь короля, потеряна и ставшая уже необходимой роскошь. Я не желала быть мисс Болейн из Хевера. Не желала быть дочерью владельца малюсенького замка в Кенте, когда мне совсем недавно покровительствовал сам король Англии. Далеко я ушла от Хевера, и мне ни к чему возвращаться назад.

Отец остался только на три дня – срок достаточный, чтобы повидать управляющего и тех арендаторов, кто особенно настойчиво добивался встречи с ним, разрешить спор о межевом столбе, отправить любимую кобылу к жеребцу; теперь он был готов к отъезду. Должно быть, провожая его на подъемном мосту, я выглядела очень несчастной, если он заметил это, даже вскакивая в седло.

– Ну, что случилось? Соскучилась без придворной жизни?

– Да, – ответила я коротко; не стоит объяснять отцу, что скучаю я не только по двору, больше всего – невыносимо – мне не хватает Генриха.

– Некого винить, кроме себя, – грубовато отозвался он. – Надеюсь, Анна с Джорджем смогут все исправить. Если не выйдет, даже не знаю, что с тобой станет. Может, уговорим Кэри принять тебя обратно? Будем надеяться, он тебя простит.

На моем лице отразился ужас, а отец захохотал. Я придвинулась ближе и схватила его за руку в перчатке, небрежно держащую поводья.

– Если король обо мне спросит, скажете, я очень сожалею, если оскорбила его?

Он покачал головой:

– Давай уж следовать совету Анны. Похоже, она понимает, как с ним управляться. А ты будешь делать, что тебе скажут, Мария. Один раз все испортила, теперь изволь слушаться.

– Почему Анна должна решать, что мне делать? – возразила я. – Почему важно только ее мнение?

Отец высвободил руку.

– У нее есть голова на плечах, она знает себе цену. А ты – ты ведешь себя как четырнадцатилетняя девчонка, влюбившаяся в первый раз.

– Но я и есть четырнадцатилетняя девчонка, влюбившаяся в первый раз!

– Вот именно, – отрезал он без всякого снисхождения. – Поэтому мы и прислушиваемся к Анне.

Он даже не дал себе труда попрощаться. Повернул лошадь и поскакал по мосту дальше к воротам.

Я подняла руку, чтобы помахать, если он обернется, но он не обернулся. Ускакал, прямо держась в седле, глядя вперед. Как настоящий Говард. Мы никогда не оборачиваемся. У нас нет времени на сожаления об упущенных возможностях. Если план не сработал, придумаем другой, если меч сломался, возьмем запасной. Если ступенька рухнет прямо перед нами, перешагнем через нее и продолжим путь наверх. Все выше и выше – вот девиз Говардов, и мой отец вернется ко двору, вернется к королю, даже не кинув на меня прощального взгляда.

К концу недели я обошла все дорожки сада и изучила парк во всех направлениях от исходной точки – подъемного моста. Начала вышивку для алтаря церкви Святого Петра в Хевере и успела закончить квадратный фут неба – на самом деле довольно унылого, потому что там не было других цветов, кроме голубого. Написала три письма Анне и Джорджу и отправила ко двору в Элтам. Три раза посыльный уезжал и три раза возвращался с добрыми пожеланиями вместо ответа.

К концу второй недели я приказала вывести лошадь из конюшни и отправилась на долгую прогулку в полном одиночестве – не могла выносить даже компанию молчаливого слуги. Я старалась скрывать свою раздражительность – благодарила горничную за каждую мелкую услугу, садясь обедать, склоняла голову, когда священник возносил молитву. А хотелось вскочить и заорать от отчаяния – меня заперли здесь, а там двор переезжает из Элтама в Виндзор. Сдерживала ярость изо всех сил – я так далеко от двора, я выключена из жизни.

К третьей неделе я впала в состояние покорной безнадежности. Ни от кого ничего не слышно, и я решила: Генрих вовсе не собирается меня возвращать, а муж заупрямился и не желает знать жену, покрытую позором, – король ухаживал за ней, но любовницей не сделал. Такая женщина авторитета мужу не прибавит. Такую лучше всего сослать в деревню. Анне и Джорджу я писала еще дважды на прошлой неделе, но ответа снова не получила. Но во вторник на третьей неделе моего заточения я получила наскоро нацарапанную записку от брата:

Письмо брата было единственным утешением за все время долгого ожидания. Пошел второй месяц деревенской жизни, наступил май – самый счастливый месяц при дворе, время пикников и путешествий, а мои дни тянулись бесконечно.

Мне совершенно не с кем было поговорить. Никакого общества. Служанка болтала, помогая мне одеваться, во время завтрака я сидела одна за верхним концом стола и могла разговаривать только с просителями, приезжавшими по делам к отцу. Немного гуляла в саду, немного читала.

После полудня я садилась на лошадь и мчалась все дальше и дальше. Изучала дороги и тропинки, что тянулись от дома, и даже стала узнавать некоторых арендаторов с маленьких ферм. Запомнила их имена и, если видела человека, работающего в поле, останавливала лошадь – поздороваться и спросить, что он выращивает.

Май – лучшее время для фермеров. Сено скошено и разложено для просушки, скоро сметают стога и покроют соломой, чтобы сохранить корм на зиму. Пшеница, ячмень и рожь растут и наливаются в полях, телята набирают вес на материнском молоке, и в каждом доме, на каждой ферме подсчитывают прибыль от ежегодной продажи шерсти.