Я успела. Юркнула под одеяло, когда в замке повернулся ключ. Зажмурилась, пытаясь дышать ровно. Открылась дверь комнаты, Антон сел на край дивана. Что-то шуршащее, шелестящее опустилось на грудь. Тонкий горький запах защекотал ноздри.

— Не притворяйся! — холодные руки пробрались под одеяло, губы коснулись моих губ. — Я знаю, что не спишь.

Огромное, лиловое, пушистое — хризантемы! Мои любимые!

Я кое-как пристроила цветы на тумбочку и потянула Антона к себе:

— Иди сюда!

— А завтрак в постель?

— Потом. Тебя я хочу больше.

— Черт, до чего приятно это слышать, — он стащил через голову свитер. — Ну как я могу отказать даме?

Легко кольнуло, но я оттолкнула мысль, не дав ей принять форму. И тут же все исчезло, растворившись в томительно сладком наслаждении.

25. Антон

Первая наша ссора приключилась через неделю. Ну… не ссора даже, скорее, небольшая терка из-за недопонимания. Пошел процесс тонкого тюнинга. Да и не было бы ничего, если б кое-кто не вздумал изображать то ли стыдливую ромашку, то ли самоотверженного героя.

Вообще все у нас шло настолько идеально, что пугало. Это в человеческой натуре: пугаться, когда все слишком хорошо, и ничего тут не поделаешь. В чем подвох, господа? Как никакого подвоха?! Так не бывает!

И тем не менее… что-то подсказывало: беспокойство мое не напрасно. После того раза, когда я, не послушав интуицию, уехал домой, решил, что буду относиться к подобным, пусть даже очень смутным, ощущениям с большим вниманием. И вот сейчас что-то тревожило. Как пыль на экране монитора. Как яблочная кожура, прилипшая к нёбу.

Мы виделись каждый день. Иногда я забирал Наташу после работы, иногда приезжал к ней вечером. Когда-то оставался на ночь, когда-то нет. В ее выходной, пользуясь последними ясными днями, мы поехали на залив, целый день гуляли, потом вернулись ко мне и занимались любовью — как родители, сбежавшие ненадолго от детей. Не то чтобы Тошка нам мешал… да ладно, мешал иногда своим настырным скулежом, чего уж там. Но куда деваться? В общем, ночевать у меня она не осталась, поехала к нему.

Со временем творилось что-то странное. Когда мы были вдвоем, оно стремительно сжималось в точку. Как будто я только входил в квартиру — и вдруг сразу почти утро, и надо хотя бы пару-тройку часов поспать. А потом оборачивался назад и не верил, что прошла всего неделя… две недели. Этого просто не могло быть, потому что они вместили в себя столько, сколько не влезло бы в полгода. Даже не событий — мыслей, чувств.

Разговаривали, разговаривали… Что-то обходили стороной. Осторожно — как по болоту, нащупывая твердую почву. Секс… Не хотелось ни с кем сравнивать, но иногда невольно получалось. Может, с точки зрения техники что-то бывало и не так, но это ничего не значило — мы еще только узнавали друг друга. С точки зрения эмоций — ни с кем не сравнимо. По тональности… Если с Валерией это был однозначно «темный» секс, с Наташей так же однозначно «светлый». Ночь и день. Валерия отжирала силы до последней капли, Наташа давала их столько, что хоть горы ворочай.

Но было кое-что еще. Когда мы молча сидели или лежали в обнимку. Или шли, держась за руки. Я не смог бы описать словами, но это было проникновение, слияние, растворение не менее глубокое, чем во время секса. А может, и глубже, полнее.

Это были как будто три уровня: информация, секс, чувства. Ментальный, физический и эмоциональный. И я не мог понять, на каком из них окопалась эта заноза. Возможно, на всех сразу. И дело было не только… точнее, не столько во мне, сколько в Наташе.

Как будто я предложил ей себя: бери со всеми потрохами. А она стояла и думала, брать или нет.

Концерт в «Лисе» у нас был в пятницу. Наташа работала с утра, и я вечером заехал за ней домой, чтобы отвезти в клуб. Она уже была готова, Тошка — накормлен и сидел, обиженный, в своем гнезде. И что-то мне с порога в ней не понравилось. Хотя, вроде, все в порядке, с улыбкой.

Чай тоже хорош горячий. А на градус ниже — уже хоть выливай.

— Наташ, все нормально? — я взял ее за плечи, посмотрел в лицо.

— Нормально, — слишком бодро, слишком честно.

Ни хрена не нормально!

По дороге разговаривали — о клубе, о группе. Я все время чувствовал напряг с ее стороны, и это раздражало. Как будто на веревке ее тащил.

Черт, успокойся, придурок. Она же русским языком сказала, что не любит тусовки. Но решила сделать тебе приятное. Зацени. Даже если это одноразовый аттракцион невиданной щедрости. Хорошо, когда твои интересы разделяют, но у каждого должно быть свое личное пространство, куда другой может из вежливости иногда заглянуть одним глазком.

Когда я пел у Лехи на даче, Наташа смотрела на меня с таким восторгом, что внутри все дрожало. А сейчас весь вечер просидела скучная, глядя куда-то сквозь пространство. Если вдруг ловила мой взгляд, спешно пыталась надеть улыбку, но ни разу не успела вовремя.

После концерта мы собирались в лофт к Митричу на небольшой джем. Это была давняя традиция, но в последнее время как-то не удавалось состыковаться всем вместе, с ребятами из других групп. Наконец-то все удачно совпало, и, конечно, я хотел поехать, но это было как раз то, чего Наташа не любила: шумно, многолюдно. К тому же накурено, пьяно и черт знает что еще.

— Поедем, — она равнодушно пожала плечами. — Мне завтра после обеда на смену.

— Послушай, — это нравилось мне все меньше и меньше. — Ты как будто мне одолжение делаешь.

— Антон, ну что ты ко мне прицепился? — она раздраженно поморщилась. — Какие одолжения?

Я?! Прицепился?! Интересное кино!

Всю дорогу мы молчали. Настроение падало… ну, в общем, стремительным домкратом.

Когда мы добрались, дым уже стоял коромыслом. Выглядело все это небольшим филиалом ада. Я быстренько познакомил Наташу с Митричем и еще десятком человек. Усадил на диван, добыл ей чипсов и банку пива и пошел к своим. Пришлось дать себе очень основательного мысленного пенделя, чтобы встряхнуться и поймать бешеный ритм импровизации.

Впрочем, я то и дело с него сбивался, стоило посмотреть на Наташу.

Как там это было? У Масяни депрессия. Что-то серьезное — или так, мировая скорбь?

— Енот, похоже, мы твоей телочке не нравимся, — подколол Митрич, хорошо уже бухой.

Ясный перец, небось, только и разговоров по углам. Енот с тепешками в люди обычно не выходил. И уж точно друзьям их не показывал. А тут извольте, явился со своей девушкой, а та сидит сычом в углу, словно из дикого леса.

Всплыло редкое желание накатить как следует, но вот тогда уж мы с Наташей точно поссорились бы. Да и Мица бросать на Полюстровских пустырях не хотелось.

Где-то к часу веселье зашло на ту стадию, когда всем уже на всех плевать и все забыли, зачем собрались. Я зачехлил гитару, откопал в свалке наши куртки и вытащил Наташу на улицу. Пока мы шли до машины, она еще пыталась что-то такое сконструировать на лице, но как только отъехали, выпустила на свободу присномученицу.

Я и так уже был на взводе, но тут меня тупо прорвало. И хоть улицы были почти пустые, ругаться за рулем все равно не стоило. А до дому я бы это не довез. Поэтому припарковался у поребрика и повернулся к ней.

— Ну и?

Она молчала, закусив губу, как партизан на допросе. В свете уличного фонаря глаза блеснули близкими слезами. Вот только этого не хватало!

— Да ядрена вошь, ты можешь объяснить, в чем дело? — я едва сдерживался, чтобы не заорать. — Я тебя что, заставлял со мной идти? Предложил — ты согласилась. На хрена ж мне такие жертвы, чтоб ты потом цирк с конями устраивала?

— Я… мне… нехорошо, — почти шепотом сказала Наташа, глядя себе под ноги.

— Что тебе нехорошо? Это мне, знаешь, нехорошо, что весь вечер как идиот…

— Живот… болит.

— С хрена ли?

И тут до меня дошло!

Едрить твою налево!

Мог бы и догадаться. Хотя как? Я что, ясновидящий? На ней написано? Красные флажки из ушей торчат? А сказать по-человечески нельзя было?

Любые отношения, перешедшие на горизонтальный уровень, за исключением одноразовых, конечно, в течение месяца на это наталкиваются. Может, персонально мне так не везло, но каждый раз это был перформанс различной степени жеманства. Нет, я не думал, разумеется, что кто-то скажет: «Слушай, у меня месячные, живот болит. Так что давай я тебе по-быстренькому минет сделаю, а потом закажем пиццу и кино посмотрим». Но краснеть и глазки смущенно опускать: «ах-ах, ты знаешь… извини…» — это тоже днище. Прямо как «феи не пукают».

— Наташ… — орать мне сразу расхотелось, но раздражение все равно плескалось серной кислотой на уровне ушей. — Ты могла мне об этом сказать, когда я за тобой приехал. А еще лучше — позвонить, и я бы не приезжал. Это не последний концерт. А даже если б и последний — ну и что? И я бы пережил, и ты тем более. Кому ты лучше сделала? Да никому. Наоборот. Или ты тупо стеснялась сказать?

Она уставилась в окно, но я довольно резко развернул ее к себе.

— Послушай, подруга. Я достаточно большой мальчик и приблизительно представляю, как устроены женщины. И мог бы тебе грубо объяснить, почему твои месячные для меня ни разу не проблема. Как будто ты только вчера девственность потеряла, а сегодня вдруг эта тема возникла. Или ты правда думаешь, что заниматься оральным сексом и детально его обсуждать — это нормально, а сказать про самую обычную и естественную вещь — ужас-ужас?

Впрочем, промелькнула мысль, если твой мудак в это время обходил тебя по дуге с брезгливой мордой или наоборот требовал исполнять супружеский долг, невзирая ни на что, тогда понятно. Тогда действительно ужас-ужас.

— Антон, ну что ты несешь? — даже в полумраке было видно, как она покраснела. — Разумеется, сказала бы… потом. Просто у меня очень сильно живот болит. Так, что просто сдохнуть. Каждый раз. Кеторол в первый день колю. По силе это как морфий, только не наркотик. Перед выходом уколола, но почему-то не взяло. Может, просроченный или левый, не знаю.