ТЕНЬ ПЕРЕМЕН

— Урожай убран, и лето закончилось, — сказала Энн Ширли, глядя на оголенные поля. Они с Дианой собирали яблоки в саду Грингейбла и сейчас отдыхали от своих трудов в солнечном углу сада, овеянном ароматами папоротников, которые ветер приносил из леса.

Все вокруг дышало осенью. Вдали глухо вздыхало море, поля были покрыты пожухлой стерней, долина вокруг ручья лиловела астрами, а Лучезарное озеро светилось спокойной прозрачной синевой осени, совсем не похожей на переливчатую голубизну весны или густую лазурь лета.

— Что ж, — улыбнулась Диана и покрутила на пальце свое новое кольцо, — неплохое было лето — и так хорошо закончилось — свадьбой мисс Лаванды. Сейчас миссис и мистер Ирвинг, наверное, уже на Тихоокеанском побережье.

— Мне кажется, что за это время можно было уже объехать вокруг света, — вздохнула Энн. — Просто не верится, что свадьба состоялась всего неделю назад. Столько всего изменилось. В Эвонли уже нет мисс Лаванды и нет Алланов. Какой пустынный вид у их дома с закрытыми ставнями. Я вчера прошла мимо, и у меня возникло такое чувство, будто все умерли.

— Такого славного пастора, как мистер Аллан, нашему приходу уже не достанется, — убежденно проговорила Диана. — А когда еще и вы с Джильбертом уедете, скука будет просто ужасная.

— Зато останется Фред, — поддразнила ее Энн.

— А когда к вам переедет миссис Линд? — спросила Диана, притворившись, что не слышала лукавой фразы Энн.

— Завтра. Я рада, что она к нам переезжает, но все-таки это еще одна перемена. Вчера мы с Мариллой освободили комнату для гостей. И знаешь, Диана, мне было ужасно неприятно. Глупо, конечно, но мне казалось, что мы совершаем святотатство. Эта комната, в которой никто никогда не жил, казалась мне каким-то священным местом. Мне всегда было странно, что Марилла осмеливается там убираться. А теперь там не только убрано, но все вынесено, и комната стоит пустая, голая. Все-таки неприятно, когда священное место оскверняют, даже если ты уже понимаешь, что ничего священного там нет.

— Как мне одиноко будет без тебя! — в сотый раз простонала Диана. — Страшно подумать, что ты уезжаешь уже на следующей неделе!

— Но пока-то я еще не уехала, — весело возразила Энн. — Не будем позволять следующей неделе отравить нам эту. Мне самой ужасно не хочется ехать — я так люблю Грингейбл. Как я буду по нему тосковать! Мне будет гораздо хуже, чем тебе. Ты-то останешься здесь со своими друзьями — и с Фредом. А я окажусь одна среди чужих людей — и кругом ни одной родной души!

— Если не считать Джильберта и Чарли Слоуна, — с таким же лукавым видом заметила Диана.

— Мальчики, может, снимут квартиру на другом конце Кингспорта, — возразила Энн. — Но все-таки я рада, что еду в Редмондский университет, и уверена, со временем мне там понравится. Но мне будет очень скучно первую неделю-две. И бесполезно ждать уик-энда — мне ведь не удастся на воскресенье приезжать домой, как из Куинс-колледжа. А до рождественских каникул, кажется, еще тысяча лет.

— Все изменилось — или скоро изменится, — грустно согласилась Диана. — У меня такое чувство, Энн, что былое никогда не вернется.

— Да, — задумчиво сказала Энн, — видимо, мы с тобой дошли до развилки, где наши пути расходятся. Этого следовало ожидать. Нам по восемнадцать лет, Диана. Через два года будет по двадцать. Когда мне было десять лет, мне казалось, что двадцать — это уже почти старость. Не успеем мы оглянуться, как ты станешь солидной пожилой матроной. А я — старой девой, мисс Энн, которая будет приезжать к тебе на каникулы. У тебя ведь найдется для меня местечко, Диана? Это не обязательно должна быть комната для гостей — я соглашусь на любую комнатушку…

— Какую чушь ты несешь, Энн! — засмеялась Диана. — Ты выйдешь замуж за богатого красавца и даже не посмотришь на наши комнаты для гостей. Небось, задерешь нос и знаться не захочешь со скромными друзьями своей юности…

— Очень будет жаль: боюсь, что мой симпатичный носик от этого не выиграет. — Энн любовно погладила единственную часть своего лица, которой она безоговорочно гордилась. — Не так уж много у меня на лице красивого, чтобы портить последнее. Даже если я выйду замуж за короля каннибалов, обещаю не задирать нос, Диана, и не отказываться от друзей своей юности.

Девушки весело рассмеялись и на этом расстались. Диана пошла домой, а Энн отправилась на почту. Там ее дожидалось письмо. У Лучезарного озера ее догнал Джильберт. Энн вся сияла от полученного известия.

— Присцилла Грант тоже будет учиться в Редмонде! — воскликнула она. — Правда, это замечательно, Джильберт? Я надеялась, что, может, она поедет с нами, но ее отец никак не соглашался. А теперь он согласился, и мы поселимся вместе с ней. Я уже не боюсь никаких профессоров в боевом строю — рядом со мной будет моя надежная подруга.

— Мне кажется, нам понравится Кингспорт, — сказал Джильберт. — Это мирный старый городок, и рядом — замечательный лес. Я слышал, что места кругом красивейшие.

— Не знаю, может ли быть что-нибудь красивее этого! — проговорила Энн, оглядывая окрестности восторженным взглядом человека, для которого дом всегда остается самым лучшим местом на земле, какие бы красоты ни встречались под чужими звездами.

Они стояли, опершись на перила моста, упиваясь очарованием летних сумерек. Это было то самое место, где Энн выбралась на сваю из тонущей лодки в тот день, когда Элейн отправилась к своему Камелоту. На западе еще рдела полоска заката, но уже взошла луна, и в ее свете озеро сияло, как серебряная мечта. Двое молодых людей были захвачены в плен воспоминаний.

— Что-то ты затихла, Энн, — наконец прервал молчание Джильберт.

— Я боюсь даже пошевелиться — вдруг вся эта красота исчезнет, как только мы заговорим, — прошептала она.

Джильберт вдруг накрыл рукой руку Энн, лежавшую на перилах. Его карие глаза потемнели, а по-юношески мягкие губы приоткрылись, чтобы поведать девушке мечту, которая согревала надеждой его душу. Но Энн отдернула руку и быстро отвернулась от озера. Сумерки сразу потеряли для нее свое магическое очарование.

— Ой, пора домой! — с несколько преувеличенной небрежностью воскликнула она. — У Мариллы днем болела голова, и Дэви наверняка уже учинил какое-нибудь безобразие. Слишком я тут задержалась.

Всю дорогу до дома Энн неумолчно болтала о всяких пустяках, не давая бедному Джильберту и рта раскрыть, и вздохнула с облегчением, когда они распрощались. С тех самых пор, когда в саду Приюта Радушного Эха ей открылось что-то новое в их отношениях с Джильбертом, ей стало с ним чуть-чуть неловко. В их спокойную юношескую дружбу закралось нечто новое, тревожное, что грозило омрачить и усложнить их отношения.

«Вот уж никак не предполагала, что буду рада распрощаться с Джильбертом, — подумала Энн с огорчением и некоторым раздражением. — Если он и дальше будет так продолжать, от нашей дружбы ничего не останется. Нет, я этого не допущу. И почему мальчики не хотят разумно смотреть на вещи?»

Однако где-то в глубине души Энн жило чувство, что и ее поведение не совсем «разумно». Почему она до сих пор ощущает на руке тепло от прикосновения Джильбер — та? И разве разумно, что это ощущение ей явно приятно — не то что пожатие Чарли Слоуна на танцах в Белых Песках три дня назад. Вспомнив этот эпизод, Энн даже поежилась. Но все затруднения, которые ей причиняли влюбленные поклонники, напрочь вылетели из ее головы, когда, войдя в гостиную Грингейбла, она увидела на диване горько рыдавшего восьмилетнего мальчика.

— Что случилось, Дэви? — спросила Энн, обняв его. — Где Марилла и Дора?

— Марилла укладывает Дору спать, — сквозь слезы проговорил Дэви, — а я плачу потому, что Дора упала в погреб — прямо полетела вверх тормашками — и расквасила нос, и…

— Ну ладно, милый, не плачь. Я понимаю, что тебе ее жалко, но слезами ты ей не поможешь. Успокойся, малыш…

— Я вовсе не потому плачу, что Дора свалилась в погреб, — перебил ее Дэви. — Я плачу потому, что этого не видел. Мне вечно не везет — как где случается что-нибудь интересное, так меня там нет.

Энн так и поперхнулась и, с трудом сдерживая смех, укоризненно сказала:

— Дэви, ну неужели это так интересно — увидеть, как твоя сестра падает с лестницы и сильно ушибается?

— Она не сильно ушиблась, — с вызовом бросил Дэви. — Конечно, если бы она расшиблась насмерть, мне было бы ее очень жалко. Но нас, Кизов, не так-то просто убить насмерть. В этом мы похожи на Блуветтов. В среду Герберт Блуветт свалился с сеновала в стойло прямо под копыта ужасно норовистой лошади. И все равно остался жив — только сломал три кости. Миссис Линд говорит, что некоторые люди такие живучие, что их хоть бревном по голове стукни — ничего им не сделается. Энн, это правда, что миссис Линд будет здесь жить?

— Да, Дэви, и я надеюсь, что ты не будешь ей грубить и озорничать.

— Ладно, не буду, только чего это тебе вздумалось бросать нас? Жила бы лучше здесь.

— Мне не так уж хочется ехать, Дэви, но нужно.

— Если тебе не хочется, то и не уезжай. Ты же взрослая. Когда я стану взрослым, то никогда не буду делать того, чего мне не хочется.

— Нет, Дэви, тебе всю жизнь придется делать то, что не хочется.

— Вот еще! Не буду, и все! Сейчас мне приходится делать то, что не хочется, потому что если я не буду вас слушаться, вы с Мариллой отправите меня в постель. А когда я вырасту, мной вообще никто не сможет командовать. Вот настанет житуха! Скажи, Энн, это правда, что говорит мама Милти — будто ты едешь в университет, чтобы поймать себе мужа?

На секунду Энн ожгло негодование. Потом, напомнив себе, что вульгарные слова матери Милти не должны ее трогать, она засмеялась:

— Нет, Дэви, я еду туда учиться, узнавать новое и расти.

— Куда тебе расти?

— Не телом, а умом.