— Маргарита! Всё под контролем. Она вне опасности. Вы с её отцом всё правильно сделали. Сработали быстро и оперативно. Здесь с ней всё будет в порядке. У нас в «Эйфории» сейчас работают лучшие специалисты в городе. Катя просто очень крепко спит. Лёгкая кома, или глубокий сон. Искусственно будить её пока мне не хотелось бы. Могут быть осложнения. Нужно запастись терпением. Если хотите, можете дежурить и днём и ночью. Катин отец разрешил Вам посещать её. Если нужно, разрешим ещё кому-нибудь. Всё будет хорошо. Ни одна из жизненно важных систем не нарушена. Ну а что там с психикой, пока рано что-либо констатировать. Так ведь там и раньше не всё ладно было.

— Умеете вы утешить, Юрий Олегович. Кити не сумасшедшая!

— Конечно нет. Она не сумасшедшая, она — душевнобольная, к тому же сомнамбула. Ходит во сне по ночам голая по крышам, пишет книги под мужским псевдонимом и искренне ненавидит придуманного писателя. Но, учитывая, сколько Катя пережила за свою короткую жизнь, я нисколько не удивлён.

— Юрий Олегович! Вы же обещали!

— Я обещал молчать как рыба про историю с книгой. И молчу. Это часть моей работы. Врачебная этика. Просто напоминаю тебе, как ты была тогда напугана и сбита с толку после похода в издательство и попытки выяснения с ними отношений. Когда ты узнала, что текст «ЭмоБоя» им предоставила твоя подруга Катя, ты прибежала ко мне, и правильно сделала. Наша стратегия сработала. Ты ничего не сказала подруге, поддакивала ей во всём, и вы счастливо прожили почти три года. Теперь Катя в лёгкой коме лежит в моей клинике, а ты сидишь напротив меня, и у тебя, как всегда, масса вопросов. Задавай, не стесняйся. Только сначала вдохни глубоко, продышись и расскажи мне ещё раз спокойно, как всё случилось.

Рита послушно набрала воздуха в лёгкие, задержала дыхание, шумно выдохнула и повторила процедуру несколько раз. Успокоиться не удавалось, истерика продолжала колотиться в её сердце, а пережитый с утра ужас продолжал накатывать нервными волнами. «Господи, пусть она очнётся здоровой! Пусть с ней всё будет хорошо. Если Ты спасёшь её, я готова отпустить её!» — каруселью крутилось у неё в голове, путая мысли и сбивая с толку.

— Она в последние дни стала совсем не своя. Что-то скрывала от меня. Всё время тайно таскалась на эту чёртову крышу. Искала там кого-то или ждала, не знаю. Мне не говорила. Сегодня утром я пришла с работы, а её нет. Я рванула на крышу, и тут пошёл ливень. Такой сильный ливень, что я думала, что меня сейчас смоет с крыши. Стало темно, ничего вокруг на расстоянии метра не было видно. Я сидела на корточках у трубы, насквозь мокрая, и боялась увидеть Кити, когда кончится ледяной дождь и я открою глаза. И боялась не увидеть её. В общем, боялась. Ливень кончился так же внезапно, как начался, и сразу стало светло. Голая, беззащитная Кити лежала в двух шагах от меня на чистейшей, вымытой ливнем крыше. Она свернулась калачиком на левом боку, как всегда во сне. Я потрясла её за плечо, она никак не отреагировала, только голова безвольно откинулась назад, гулко ударившись о железо крыши. Я запаниковала. Дежавю. Три года назад у меня в квартире Кити уже впадала в подобное состояние. Дыхание у Кити еле угадывалось, сердце билось с явной задержкой. Вызывать «скорую» не стала, они тут же вызвали бы ментов, да и доверия у меня к ним нет. Нести Кити домой на руках побоялась, крыша стала очень скользкой после дождя. Я позвонила Вам, а потом отцу Кити. Дальше Вы знаете. Но зачем я только Вас слушала? Зачем потакала ей, почему не помешала?

— Потому что тогда всё могло бы кончиться гораздо хуже. Нельзя будить сомнамбул, нельзя параноикам пенять на их ненормальность. Ты всё сделала правильно и сберегла Кити и свой уютный мир.

— Не сберегла. Когда я рылась в её вещах в поисках одежды для больницы, нашла дневник, который она вела тайно от меня. Теперь мне многое стало ясно.

— Что, например?

— Что она тяготится мной, и мы не можем больше быть вместе. Но это сейчас не важно. Главное, чтобы она очнулась. И чтобы была здоровая. Вы же не подведёте меня, Юрий Олегович?

— Отец Кати сказал, что она с детства была гиперчувствительной, много фантазировала. Можно сказать, жила в собственном мире. Часто придумывала себе друзей. Несколько раз они с женой видели, как она ходит во сне с закрытыми глазами. Но после смерти жены он ничего подобного не видел. Он считает, что ты, Маргарита, очень плохо влияешь на его дочь. Считает, что Катя не живёт своей жизнью. Так что если ты действительно решила с ней расстаться, он будет рад.

— Может быть, он и прав. Только не ему решать, как кому жить.

— Он оплатил её лечение в «Эйфории» и разрешил тебе быть здесь с ней.

— Какое великодушие! Попробовал бы он запретить мне! Чёрт с ним, главное, чтобы Кити проснулась здоровой! Я не перенесу, если…

— Если что? Ты считаешь, что она была здорова до комы? Была нормальной? Со своим невменяемым Эмомиром, тихой извращённой жизнью с тобой и ночными хождениями по крыше? Со всеми своими железяками в теле?

— Да, я считаю, что Кити нормальная. У каждого своё понятие нормы, Юрий Олегович. Просто она фантазёрка и очень верит в свои фантазии.

— В свои бредни!

— Пусть бредни. Если миллиарды людей на Земле верят в непорочное зачатие, жизнь после смерти, скачущую в небесах лошадь, райские кущи и адские сковородки, почему бы Кити не верить в свой мир? Она не хочет верить в вашу тухлую реальность с умирающими от рака матерями и гибнущими от голода детьми. В ваш жалкий мир с его лживыми законами, перевранными догмами, животными инстинктами, ложью и скукой. И я её понимаю. Может, она одна нормальная, а мы все просто не видим тонких миров, которые видит она, и списываем её способности на болезнь.

— Эх, Маргарита! Нормальных людей нет, есть только необследованные. Но сколько страсти огневой в твоей защитной речи! Я вижу, ты начинаешь набирать форму. Стоило мне всего лишь дать позащищать тебе любимую подругу, и такой прогресс! Видишь, как работает современная психиатрия? А ведь ты в нас не веришь.

— Верю, куда мне деваться. На вас теперь вся надежда. Ваше дело на ноги Кити поставить, а лечить её, надеюсь, вы не будете. Меня вы уже лечили от любви к Кити. Помню. Вылечили?

— Колючая ты девушка, Маргарита. Я не лечил тебя от любви. От этой смертельной страшной болезни лекарство ещё не найдено. Просто мы понадеялись, что твоя перверсия не врождённая, а приобретённая — протестная, вызванная гормонами, юношеским максимализмом и пропагандой подлой аморальной поп-культуры. Прости, мы ошиблись. Но и навредить тебе не смогли. Просто пытались спасти. Очевидно, неудачно. Прости.

— Не вопрос. Главное, спасите мою Кити.

— Не беспокойся. Спасём. А что за свежие зажившие ранки на спине у твоей подруги. Вы что, практикуете садо-мазо?

— Нет-нет! Следы от подвеса. Мне эта тема категорически противна. Не понимаю, зачем люди вечно стремятся сделать себе больно!

— Да ладно, Маргарита. Не верю. Ты просто удивляешь меня. — Лоснящееся подкожным салом лицо врача просияло довольной улыбкой.

И он тут же с радостью воспользовался возможностью прочитать лекцию своей бывшей пациентке:

— В каждом затрапезном европейском городишке есть музей пыток, являющийся предметом гордости горожан. Люди на протяжении всей своей истории обожали мучить себе подобных и вовсе не собираются менять свои привычки. Нет войны, революции и инквизиции — можно мучить своих ближних ревностью и избыточной любовью. Больше всего достаётся самым любимым, а так как себя любят почти все, то и в удовольствии помучить себя обычно не отказывают. Монастыри, посты и целибат отдыхают перед постоянными диетами и изнурительными занятиями спортом. Я уж не говорю про муки совести! Вот уж где нет предела самомучению. Но остановлюсь на внешней стороне, видной всем. Особо креативные товарищи с деньгами осваивают на своём теле прелести пластической хирургии, а прогрессивная в кавычках молодёжь — альтернативные виды спорта, бодимодификацию и подвешивание.

— Браво, доктор! Сколько слов, а я так и не поняла, зачем люди стремятся делать себе больно в мире, где боли предостаточно. А нет ли у Вас предположений, что могло случиться с Кити на крыше? Что могло повергнуть её в такое состояние?

— Нет. Предположений нет. Есть мысли. У древних славян существовало таинство, обряд посвящения ребёнка во взрослую жизнь. Практически этот постановочный переход из детства проходил через символическую смерть. Девочка притворялась мёртвой, а потом рождалась-просыпалась сразу взрослой. Мне кажется, что всё очень похоже. И гроза, и голая, мокрая спящая девушка. Может быть, там на крыше родилась новая взрослая Катя Китова?

— Да Вы поэт, Юрий Олегович! И фантазёр покруче Кити. Не ожидала. Пойду лучше посижу с Кити. Подожду, пока она проснётся. Только у меня есть последний, очень личный вопрос.

— Формально твоя подруга всё ещё девственница. Насилию на крыше не подвергалась. Если ты об этом хотела спросить.

— Спасибо, доктор.

Глава 30

ДневниКити. Оптимистика


У меня такое чувство, как будто я проспала целых три года и только сейчас наконец проснулась. Как хорошо, что я последнее время вела дневник, теперь так забавно будет посмотреть на себя прежнюю со стороны. К тому же у меня частично потеряна память, и чтобы она окончательно восстановилась, мне полезно общаться с друзьями, рассматривать старые фотографии и читать свои записи. Теперь обо всём по порядку. Ритка нашла меня рано утром три дня назад на крыше голую, мокрую, с блаженной улыбкой на лице и в полном отрубе. Зрелище не для слабонервных. Ну так Ритка и не слабонервная. Бедная моя Рита! Она уже второй раз в жизни видит меня в коме и сразу отправляет в дежурную больницу с неожиданно симпатичным неврологическим отделением. Ещё Рита дважды молодец, что позвонила моему отцу. В больнице страшные опасения не подтвердились. Врачи зафиксировали лёгкую кому. Папа оплатил мне палату-люкс, где я и пришла в себя ровно через сутки в семь утра. Радостно открыла глаза и сладко потянулась, улыбаясь сияющему в окне солнцу. В вене левой руки торчала игла, от которой тянулась трубочка к капельнице, а у подушки сидел обалдевший от счастья отец.