Эммануэль Арсан - Эммануэль. Верность как порок

– Я вас и сейчас не знаю, – заверила его Аурелия.

И они слились в поцелуе. Но, в отличие от предыдущего, этот раз был очень и очень долгим…

Лукас воспринял этот поцелуй совсем не как знак простой дружбы. Он ответил на него так пылко, что Эммануэль, наблюдавшую со стороны, захлестнула волна ликования, как если бы она снова очутилась с Марком и Лукасом в одной постели.

Вот и другие два ее солнца теперь любят друг друга! Выходит, все ее надежды были не напрасны! Величайший проект Пэбба постепенно становился реальностью!

«Я хочу, чтобы те, кого я люблю, любили друг друга. И хочу, чтобы они любили меня вместе», – сказала она себе. Эти двое влюбились даже еще раньше, чем она предполагала. Идею же о том, что они могут заниматься любовью вдвоем, без какого-либо участия с ее стороны, она даже не рассматривала всерьез. Ведь Эммануэль знала, что мысль эта и Лукасу, и Аурелии тоже покажется совершенно нелепой.

Этим вечером, как и в день ее рождения, в постели снова окажутся трое! Эммануэль присоединилась к их поцелую и заключила Лукаса и Аурелию в объятия.

Те приняли ее со страстным возбуждением. Так, обнявшись, они стояли довольно долго, обмениваясь жаркими поцелуями, пробуя языки друг друга на вкус. Лукас поочередно прижимался то к одной, то к другой женщине и с каждым разом ощущал, как его член пульсирует все сильнее, стремительно увеличиваясь в размерах. У каждой была особая манера приводить мужчину в состояние боеготовности; каждая дарила удовольствие по-своему.

«Живот Эммануэль немного мягче, – размышлял Лукас. – Я как бы сливаюсь с ним воедино, когда прижимаюсь к ней. Такое впечатление, что я нахожусь внутри ее, даже будучи снаружи».

«А вот живот Аурелии тверже, он более агрессивен. С ней, должно быть, невозможно танцевать в паре и при этом не кончить. О, как же мне нравится эта женщина! Та, которую Эммануэль называет девственницей, потому что она не спит ни с кем, кроме собственного мужа. Та, которая может одним своим животом заставить кончить любого мужчину быстрее, чем тайская массажистка – двумя руками! Все это слишком напоминает картину древнего Лесбоса в современных декорациях. Во всяком случае, выглядит процесс куда достовернее, чем в книгах».

Мораль этой истории, по мнению Лукаса, была достойна первого мудреца:

«В поисках женской земли никогда не бывает слишком много народу. Чем больше женщин найдут ее, тем быстрее человечество получит искомый результат».

Эммануэль с улыбкой напомнила:

– Мне отрадно видеть, что Лукас не забыл мой недавний урок: заниматься любовью втроем в двадцать семь раз приятнее, чем вдвоем.

Он прикинулся дурачком:

– На мой взгляд, сейчас у нас возникнет куда больше сложностей, чем тогда. Как можно заниматься сексом с двумя женщинами, имея лишь один член?

Своим ответом Аурелия, сама того не ведая, подтвердила его недавние философские размышления.

– Это уж вам решать, – промолвила она.

Лукас занимался любовью не с двумя, а с восьмью женщинами. Воображаемые тела, ласкавшие его кожей цвета серебра, железа, свинцовых туч и облаков, были для него столь же осязаемы, как и те, что по-настоящему касались его губ, рук и члена. И эти девушки в его голове позволяли делать с собой что угодно, были в полной мере доступны и открыты для всех его сказочных желаний.

Неудержимо, будто смерч, он принялся претворять в жизнь одно за другим все свои сиюминутные и самые сокровенные желания, которые никогда бы не осмелился исполнить в реальной жизни. В тот момент он наслаждался всеми девушками, которых созерцал у Аурелии на подиуме. От этих фантазий он незамедлительно кончил. Более того, каким-то невероятным образом он умудрился кончить несколько раз подряд.

Но даже эти мифические силы в конце концов ослабли и оставили его. После чего Лукас с наслаждением предался размышлениям о том, какие возможности открывает перед ним подобный бесценный опыт. Совершенно новым для него было то, что он мог познать и оценить все одновременно. В отличие от его предыдущих любовных похождений, ничто не обязывало его соблюдать для пущего правдоподобия какие-то там ритуалы, никто не обременял его правом выбора.

Он испил росы с ресниц Санчи, испробовал кислых ягод с ее груди. Он мог до бесконечности сверлить неутомимые ягодицы Мари и при этом кончать сколь угодно долго – в рот Ирмины или в киску Вивек…

Впрочем, вскоре он уже слабо понимал, кто есть кто и где он находится. Кому принадлежат зеленые локоны у него во рту – Аурелии или Эммануэль? Или, быть может, эти спутанные волосы со вкусом мерзлой листвы принадлежат Фужер? Куда утекает его сперма: неужели в горло Самуэль? Вивек вылизывает ему зад или же он сам кусает ее бедра? Лукас даже не был уверен в том, что он – это действительно он, Лукас. В этой круговерти сплетенных тел он не чувствовал ни одного мужского. Вероятно, мужчина все же должен был фигурировать на этой картине, вот только, скорее всего, он принял форму какого-нибудь языка или пениса.

Он чувствовал свой новый запах, который раньше, до их совместной метаморфозы, принадлежал Фужер. Кожей ощущал влажную плоть Ирмины, цвет глаз Аурелии, аромат Эммануэль. Их половые органы слились в единое целое, в один прекрасный пульсирующий комок, готовый взорваться от наслаждения.

Позднее Лукас попытался восстановить картину произошедшего. Поначалу его очаровательные львицы были лишь плодом воображения, клубящимся в пустоте паром, движением молекул, первичным импульсом.

Затем они представились ему в облике зарождающихся клеточных организмов, которые постепенно обретали знакомые женские формы. Они сплетались меж собой с поразительной грацией и изобретательностью. Подобные картины Лукас встречал разве что в литературе или на старинных гравюрах. Но тут действия девушек были куда разнообразней, а сами образы – детальнее, чем на бумаге. Лукас почувствовал прилив невообразимого счастья.

Их язычки порхали подобно крошечным крыльям. Глаза игриво сияли ярким, чистым светом, который ни в чем не уступал электрическому освещению. Евы будущего, эти сексуальные андроиды манили его к себе, обещая незабываемое плотское наслаждение. Их лесбийские ладошки ласкали Лукаса, пронзая его тело мириадами кодированных сигналов, которые он считывал со скоростью света. Они ослепляли, оглушали его, так что в его сознании не оставалось ничего, кроме волшебных серых иллюзий.

С наступлением темноты исчезли также и Эммануэль с Аурелией. Он пытался удержать их, сказать, что урок выдался слишком коротким, что изобретателю нужно еще немного времени, чтобы закончить свое творение… Но тщетно.

Ведь он никогда не умел разговаривать!

We have all the time in the world…[56]

Зверек склонил голову и поднял ухо, прислушиваясь к звучавшему голосу.

Полным задумчивости взглядом он смотрел на человека, который поставил диск с песней, а тот смотрел на него. Огромные выпученные глаза зверька блестели, что придавало им сходство с добрыми инопланетянами, посетившими нашу планету из любопытства или от желания помочь землянам.

Контраст между глазами лемура, буквально выходящими за пределы его смешной мордочки, и глазами биолога-меломана, почти полностью скрытыми под полуопущенными веками, был столь же разителен, как и разница в габаритах: лемур был ростом с кошку; молодой же ученый, державший животное на руках, ростом и габаритами больше походил на баскетболиста.

И все же, глядя на них, Лукас ни секунды не сомневался, что в словах и музыке легендарного Армстронга и хрупкий зверек, и его мускулистый компаньон нашли один и тот же смысл. Такие понятия, как жизнь и любовь, знакомы не только сильным мира сего.

Он молча слушал песню, не желая беспокоить приятелей:

Когда песня закончилась, он спросил:

– Это последняя песня, которую он записал перед смертью, не так ли?

– Да, – отозвался Хироши. – Девятнадцать лет назад. Мы тогда еще были детьми. Но я ее выучил наизусть сразу же, как только услышал.

Вероятно, считая, что про него забыли, большеглазый зверек решил напомнить о себе. Пользуясь своим богатым вокальным репертуаром, он издал характерный щелчок, за которым последовало урчание, не нуждавшееся в толковании.

Собеседники виновато переглянулись, и Лукас долгое время молча смотрел на лемура, прежде чем наконец задать очередной вопрос своему собеседнику:

– Ну что? Действительно ничего нельзя больше сделать?

– Если бы можно было, Пентесилея[57] уже сделала бы это для меня, – заверил его Хироши.

– Кто знает… Быть может, ей так понравилась ее новая шерстка, что она не хочет с ней расставаться.

В тот момент он все же испытал некое чувство гордости от того, что сумел создать столь чудодейственное зелье красоты. Химик преобразил окрас самки лемура до неузнаваемости. Ее шкура и до этого была на редкость красивой, но теперь шерсть стала гуще и засияла всеми цветами радуги.

Серую спинку, белый живот, черные пятна вокруг глаз и полосатый хвост теперь покрывала переливающаяся разноцветная шерстка.

Благодаря этому интересному эффекту зверек казался неосязаемым, точно мираж, как бы сотканным из чистого света, из всех нитей цветового спектра. Лемур мягко светился, и его шерстка выглядела почти прозрачной, как воздух после грозы. И, похоже, сама Пентесилея так же, как и Лукас Сен-Милан, гордилась переменами в своей внешности.