Внезапный шум заставляет Эммануэль повернуться. Открывается высокая расписная деревянная дверь, и входит Сильвана.

– Танцовщицы прибыли из аэропорта, – объявляет она. – Нужно доставить их сюда.

Затем, повернувшись к Мервее, которая при ее появлении подпрыгнула, как кошка, сжала колени и бросила на нее полный ненависти взгляд, она кричит:

– А вы убирайтесь отсюда! И побыстрее!

Ошеломленная Эммануэль видит, как американка вскакивает, собирает свою одежду и медленно выходит, лицемерная и сгорбленная, как дикий зверь перед укротителем.

Прибегают слуги и осторожно снимают защитную упаковку со статуэток. Эммануэль может наконец их рассмотреть.

Она следует за Сильваной, которая проверяет их одну за другой, нет ли повреждений. Эммануэль чувствует в этом деле некую недомолвку. Без сомнения, их лица изящны, отполированы умелыми руками неизвестных мастеров, родившихся много веков назад. Но это ровным счетом ничего не значит.

– По мне, – говорит она, – красота должна быть… Как бы это сказать?… Да, живой. И это должно выражаться в простой форме.

– Так вы отрицаете искусство?

– Вовсе нет. Но этим двенадцати танцовщицам, как бы дорого они ни стоили, я предпочла бы одну, но живую.

– Вы любите очень молодых? – спрашивает Сильвана.

– Не обязательно. Я тоже, когда была молодой…

Сильвана останавливает ее, удивленная подобным воспоминанием.

– Конечно. Я тоже была маленькой девочкой… И я начала тогда… Я, например, очень хотела одну из моих двоюродных сестер… Ей было, наверное, всего лет пятнадцать, но для меня она была взрослой. К тому же она утверждала, что у нее были любовники. Это безумно волновало меня.

Сильвана завершает осмотр. Она возвращается и встает на колени перед первой танцовщицей. С ручкой в руке она быстро начинает копировать в блокноте с прозрачными страницами идеограммы, выведенные на подставке.

– Что вы делаете?

– Я должна переписать эти знаки.

– Для кого?

– Для их получателя.

– В самом деле, – веселится Эммануэль, – вы – воплощенная Сибилла!

Сильвана тоже смеется, переходя ко второй танцовщице.

– Уверена, что вы мне не поверите, если я скажу, что ничего не знаю об этом человеке – ни его имени, ни адреса.

– О’кей. Вы отправите ему почтового голубя?

Эммануэль явно издевается.

– Нет. Мне достаточно знать номер его факса, чтобы передать ему эту информацию.

– А вы очень хорошо разбираетесь в технике!

– И в некоторых других делах, которыми я занимаюсь. А факс экономит мне драгоценное время.

– Вот это эффективность!

– Но в вашем случае я просто следую указаниям.

Взгляд Сильваны темнеет.

Эммануэль хотелось бы спросить ее, каков ее интерес в этом деле. Он явно присутствует, иначе и быть не может. И сколько ей заплатят? Если бы она это знала, она могла бы оценить важность всего дела. Но она проглатывает свой вопрос, поскольку Сильвана, беря сигарету, говорит:

– Эта… эта Мервея, она вам ничего не говорила?

– Нет. Мы смеялись, потому что она не ожидала моего приезда. По-моему, ей было поручено только подготовить мой приезд сюда. Но она не знала, что именно я буду тем человеком, которого ожидали.

– Вы хорошо с ней знакомы?

– Вряд ли. Это самая странная женщина из тех, что я когда-либо встречала. Но я кое-что о ней знаю.

– Она способна на все ради денег?

– Верно. Хотя Мервея также имеет и свои маленькие радости…

Сильвана не настаивает. Она выпускает два клуба дыма и возвращается к своей работе. Когда она наклоняется, Эммануэль отмечает красоту ее ног, длинных и тонких, ее идеальных лодыжек и стройных бедер.

– Я всегда ненавидела коды, – с досадой говорит Эммануэль. – Символизм – это так скучно.

– Как вы поняли, что это код?

– Очень просто. Если бы вы должны были сообщить кому-то о прибытии этих танцовщиц, вы бы просто отправили по факсу сообщение, которое бы гласило: «Груз прибыл. С уважением, Ваша…» К чему тогда вся эта шумиха! Но, на мой взгляд, получатель должен знать, что прибыли именно эти танцовщицы. Единственный способ показать ему это – точно скопировать подписи.

Сильвана поворачивается к Эммануэль, кивая головой.

– А она, оказывается, умеет думать!

– Cogito, ergo sum![5] – смеясь, отвечает Эммануэль.

Она поднимается и присоединяется к хозяйке, расположившейся на ковре, где она вытягивается, как бы случайно подобрав юбку высоко вверх.

– Мне не нравятся коды. Подумайте… когда мне исполнилось двенадцать, глупая игра в коды была в моде в моем монашеском пансионе.

– Все игры глупы, – заключает Сильвана, не отводя глаз от идеограмм и продолжая копировать их, – если они бесполезны.

– Они служили нам для передачи наших желаний. Вместо букв мы ставили двузначное число и выражались от третьего лица. Тексты не поддавались расшифровке, и это позволяло говорить обо всем свободно…

– Отсюда же – ложь и клевета.

– Конечно. Хотя ведущая этой игры, некая Моника, запрещала любые отклонения от истины. Я вспоминаю, что одна малышка с откровенными глазками, прямо сошедшая с картины Ренуара, была обвинена в мастурбации при помощи гребня. Она протестовала, плакала и утверждала, что использует только руки. Но я, наверное, наскучила вам…

– Напротив.

– Что касается меня, то с помощью этого кода я добилась своего первого любовного свидания. С Моникой, в читальном зале, в пять часов вечера…

– Телефон, мадам.

В комнату тихо входит слуга и направляется к Эммануэль, протягивая ей беспроводной телефон.

– Это меня? – удивляется она, беря трубку.

Она машинально следует за мужчиной через коридор в маленькую комнату. Что за инстинкт толкает ее на то, чтобы удалиться от Сильваны? Она опирается локтем на небольшой комод из ценных пород дерева и с тревогой говорит:

– Алло?

– Эммануэль?

Это голос Жана. Слабый, далекий, но Эммануэль отчаянно включается в разговор.

– Ты! Наконец-то!

– Я хотел бы знать, благополучно ли ты добралась, как твои дела…

– О, дорогой! Я словно оказалась в другом мире. Когда я смогу вернуться домой?

– Ты же только что приехала! Не волнуйся, я предупредил твоих родителей и друзей.

Ее родители. Ее мать, ее друзья из Парижа, они в полутора часах полета. Они, должно быть, уже прочитали газеты.

– Мне все равно. Я хочу вернуться.

– Я напишу тебе, – звучит голос Жана, такой ласковый и такой далекий. – Будь сильной, любовь моя.

– А Марианна? – спрашивает она в отчаянии.

– Она целует тебя. До скорого.

Связь резко обрывается. Эммануэль расстроена. Никаких объяснений, нет даже намека на дату ее возвращения…

Она медленно идет к Сильване и падает в кресло.

– Звонил мой муж, – объявляет она.

– Все в порядке?

– Все идет не так. Я так и не знаю, что я здесь делаю, – взрывается Эммануэль. – Эта история абсурдна.

Она бросает на собеседницу ожесточенный взгляд, но та даже не реагирует.

– А теперь расскажите мне все. Я хочу знать!

– К сожалению, – отвечает Сильвана не без сарказма, – я знаю не больше, чем вы. Я время от времени получаю приказы. Скопировать эти подписи, например. До вчерашнего дня я знала только, что должна встретить кого-то в аэропорту. Я узнала ваше имя лишь прошлой ночью. Мне было приказано провести этих танцовщиц через таможню и проинформировать средства массовой информации о вашем приезде. Вот и все.

– Нет, – отрезает Эммануэль, – это не все. Какую роль вы играете во всей этой истории?

Сильвана какое-то время колеблется.

– Один очень дорогой мне человек попросил… Для него роль, которая мне предназначена в этой истории, имеет важное значение. Даже если проигнорировать все последствия.

– Так это мужчина.

– Да.

– И кто это?

– Какая разница? Его имя ничего вам не скажет. Наверняка вы не увидите его. Я и сама не знаю, когда увижу его снова.

Голос Сильваны изменяется. Эммануэль взволнована.

– То есть вы выполняете свою работу не за деньги?

– Я? Я в них не нуждаюсь.

– А он?

– Он тоже.

В меланхолическом свете вечера, проникающем через оконные проемы, женщины погружаются в собственные мысли… Сильвана первой нарушает эту тишину:

– Вы очень любите своего мужа?

– Очень сильно. На самом деле, я люблю только его.

– И все же вы ему изменяете…

– Изменить ему – это значит не любить его больше с помощью других. Не отдавать ему то дополнительное преимущество, что делает его единственным из всех. Не дарить ему больше любовь, обогащенную тысячей встреч. То же самое относится и к нему. Верность, в общепринятом смысле этого слова, является принижением любимого существа до полной убогости!

После этого страстного порыва Эммануэль замолкает. Она знает, что не всегда легко объяснить их концепцию любви. Даже Марианну, например, мучают противоречивые чувства… Она напрасно ждет ответа Сильваны, которая, возможно, является ее сообщницей в этом деле, а может быть, и наоборот. Ее таинственная хозяйка показалась ей свободной от моральных ограничений. Ее поведение ставило в тупик.

Сильвана поднимается. Ей остается переписать лишь две подписи.

– Обед будет подан в самое ближайшее время, – говорит она бесстрастным тоном. – Я хотела бы закончить раньше.

* * *

Обед получается долгим и однообразным. Эммануэль чувствует за высокой спинкой своего кресла дыхание слуги, отвечающего за подачу вина. На обоих концах длинного стола сидят Мервея и Сильвана, окруженные другими слугами – немыми, как автоматы. Эммануэль мечтает, как ни странно, о тех временах, когда, может быть, робототехника изгонит всех этих подобострастных людей, таких чопорных и таких зажатых в своих ливреях. Может быть, тогда, освободившись от их безмолвного присутствия, гости снова научатся общаться?

За трапезой между женщинами царит гнетущая тишина. Эммануэль ест мало. Ностальгия сжимает ей горло. Тем не менее всякий раз, когда ей наполняют бокал, она опустошает его одним залпом. Под конец обеда она чувствует головокружение.