Эммануэль Арсан - Эммануэль. Римские каникулы

– Ты – всего лишь раб! Твои извращенные чувства достойны угрызений совести!

– Бруно!

– Заткнись! Вот так же лицемерно ты звал меня, когда хотел, чтобы я рукоблудствовал с тобой, когда мы учились! Когда мы обменивались ласками в темноте общежития, мечтая о женщинах, которых мы не могли тогда иметь. Мы называли их по именам, одну за другой… А когда наступал оргазм, ты называл только лишь одну: ту, что сейчас с тобой, паршивая свинья, чертов выродок!

Клаудио раскачивается под потоком оскорблений больше, чем от безумных ласк, щедро подаренных ему устами Сильваны. А безжалостный священник продолжает свое обвинительное заключение, и в это время Эммануэль чувствует под языком, как раздулся его семенной канал. Но она не останавливается: она так же быстро поднимается по лестнице наслаждения.

– Ты использовал меня, чтобы лишить девственности свою сестру. Ты научил ее мастурбировать, сохраняя девственность. И когда ты уставал видеть ее страдания у своих ног, когда тебе хотелось излить в нее свою сперму, надеясь даже оплодотворить ее, чтобы получить доказательство своей плотской похоти, ты приводил ее ко мне, убеждая…

– Нет, Бруно, нет! – стонет Клаудио голосом, свидетельствующим о приближении спазма.

Эммануэль ускоряет движения. Ее пальцы вторгаются в вагину. Сильвану уже бьет озноб, и ее рука со страстью движется где-то глубоко внутри.

– И вот еще что! Слишком много лет я ношу в себе тяжесть вины, но не за то, что я сделал сам, а за то, чему позволил совершиться. Ты, лукавый лицемер, ты привел меня к своей сестре в ту проклятую комнату с зеркалами, и в тот момент, когда ты должен был оставить нас одних, ты подвел меня к двери. Ты притушил свет… И тот, кто вошел в темноту, кто обладал ее ангельским телом, кто вырвал из нее первые крики наслаждения, это был не я, а ты, Клаудио. Ведь это ты обрезал свои волосы так же коротко, как у меня, ты использовал мой парфюм, ты снял с руки браслет, который все время носишь. И это ты обладал ею, а я слушал ее слезы и жалобы за этим чертовым зеркалом. Ты – бесчестный, ты – продажный, ты – исчадие ада!

И тут Эммануэль чувствует жаркий выброс спермы, и она проникает в себя указательным пальцем, одновременно нажимая на клитор, и тоже кончает. Крик раненого животного свидетельствует о том, что Клаудио достиг кульминации удовольствия, и она знает, что Сильвана также кончила, как минимум три раза. Отвалившись назад, она откатывается в сторону, обхватывает Сильвану руками и жадно ищет ее рот, обмениваясь с ней последними каплями спермы, смешанной со слюной.

Они лежат на кровати, настолько большой, что все четверо чувствуют себя весьма комфортно. Теперь они все голые, и Эммануэль может ласкать взглядом желанные тела. Без одежды Бруно кажется не таким величественно-строгим: большие круглые грудные мышцы, сильные руки, мощные ноги, покрытые золотистыми волосками, отличают его от Клаудио, кожа которого более смуглая, а телосложение – более субтильное. Единственное, что их объединяет, – это пенисы, которые даже в состоянии покоя имеют одинаковую удлиненную форму и одинаковую текстуру кожи.

Бруно передает стакан, заполняя его каждый раз зеленым ликером, чей аромат очаровывает, а горький привкус возвращает жизнь в расслабленные члены.

– Нам нужна была маленькая Семирамида, прибывшая с Востока, чтобы избавить нас от сомнений, – шепчет Клаудио, прикасаясь к щеке Эммануэль.

– Не забывай, – отвечает она, – что ты до сих пор обязан повиноваться мне, и что ты еще должен заслужить прощение…

– Я готов, – отвечает молодой человек.

Эммануэль смотрит последовательно на священника и свою подругу. И они догадываются о ее намерении. Священник недоумевает, Сильвана сконфужена. Они со взаимным недоверием изучают друг друга. Затем мужчина протягивает руку и начинает ласкать плечи Сильваны.

– Я всегда любил тебя, – шепчет он. – А ты всегда видела во мне только друга и сообщника единственного мужчины, которого ты любишь…

– Теперь, – смело признается Сильвана, – Эммануэль лишила меня всякого чувства вины. Так что я отдаюсь тебе во имя любви к Клаудио.

– Давай, – обращается Эммануэль к Клаудио, – подготовим их.

Она обнимает Сильвану, вытянувшуюся на кровати, берет ее за грудь, склоняется, чтобы посмотреть ей прямо в глаза – так близко, что их дыхания пересекаются.

– Ты теперь будешь «проституткой». Я хочу, чтобы твой живот разорвало волнами разврата: мы будем черпать воду из этого фонтана. Я хочу, чтобы твой язык стал огненным кнутом, твои руки, твои бедра, как два колеса, несли тебя к головокружительной радости. Я приму Клаудио в то же самое время, как ты примешь Бруно. Но когда я прикажу, мы обменяемся партнерами. А потом – еще раз. И еще. Я хочу иметь их двоих одновременно: во влагалище и во рту. И я хочу, чтобы и с тобой было то же самое…

– Остановись, – стонет Сильвана, – или я сейчас кончу одна.

– Итак, – приказывает Эммануэль Клаудио, – я сказала, чтобы ты готовился! Ласкай его, целуй его. Вы что, забыли свои ночи в семинарии? Не беспокойтесь, что потеряете мужской престиж. Я хочу, чтобы вы возбудили друг друга до полусмерти. Сначала руками… вот так… Теперь губами… Смотрите… Мы тоже будем это делать. Ваши члены узнают, что такое наша слюна, ваши рты вкусят наши вагины. И лижите… Лижи, Сильвана, до самой глубины… Выпей меня всю, я наслаждаюсь…

Эммануэль бросается между раздвинутых ног, оставляя горячий след своим языком. Теперь две пары переплетены. Царит молчание. Только губы и языки лихорадочно работают, руки цепляются за бедра, кровать сотрясается с ними в такт… Чувствуя приближение оргазма, Эммануэль отстраняется и бросает своего друга.

– Теперь ты! – кричит она.

И ее рот на члене Клаудио заменяет рот священника, а Сильвана скользит языком по губам своего брата, уже пронзенная членом Бруно. Эммануэль, в свою очередь, набрасывается на Клаудио, хватает его член и пронзает им себя. Она вцепляется в его плечи, сладострастно царапает ему позвоночник, кусает его губы, и судорожными движениями она скачет на его возбужденном члене. Она чувствует прилив радости, заполняющей каждую частичку ее тела. Затем она слышит, как Сильвана кричит: «О Боже, это вершина!» А потом раздается голос священника, перенасыщенного желанием: «Подожди меня, стерва, сука, подожди меня, любовь моя. Наслаждайся до смерти, со мной, а я сейчас умру в тебе…»

А потом была только тишина, тишина, наполненная небесной музыкой, было медленное головокружение, сон на самой границе между жизнью и смертью.

Утренняя заря бледно освещает гравий, а трава покрыта драгоценными алмазами росы, сверкающими посреди испарений, поднимающихся от влажной земли. Они двигаются осторожно, чтобы не быть замеченными часовым. Фонтан по-прежнему извергает свой серебряный поток. Жаворонок издает радостный крик, черный дрозд отвечает ему.

Им нет необходимости проходить через опасные коридоры и ризницы. Миновав небольшую железную дверь, они оказываются под крытой галереей, опоясывающей здание. Еще несколько шагов, и открывается еще одна дверь. Теперь видна римская мостовая.

– Прощайте, – шепчет священник.

Он касается поцелуем губ двух женщин, закрывает дверь и исчезает. Белый автомобиль, единственный на площади, ждет их. Созерцая величественное здание, которое она только что унизила в самых его потаенных покоях, Эммануэль не может сдержать дрожь: это обращенная в прошлое острая тоска.

Машина на миг остановилась у ворот, и Сильвана выходит, чтобы открыть их. И тут Клаудио быстро говорит:

– Я прошу тебя, оставь ее со мной. Если хочешь, ты можешь увидеться с нами. Я отвезу ее в комнату с зеркалами. Там есть секретный коридор… Я покажу его тебе, но оставь ее со мной, по крайней мере на эту ночь.

– Уже день, – отвечает Эммануэль, – но я оставляю ее тебе, если ты не станешь затемнять комнату.

Эммануэль прислоняется к стене, стараясь не шуметь. Она поворачивает голову, и глаза ее непроизвольно закрываются, хотя открывающееся зрелище очень гармонично: за матовым стеклом тела любовников переплелись и содрогаются в последних спазмах наслаждения. Она видела, как они раздевались и приближались друг к другу с неким даже страхом. Потом Сильвана отдалась так целомудренно, и они стали обмениваться такими чистыми поцелуями, а Клаудио овладел ею в такой простой, в такой деликатной манере, что они выглядели как молодая пара, переживающая свою первую брачную ночь. Эммануэль яростно мастурбировала, и нахлынувший оргазм лишил ее последних сил. И вот она ощупью движется вдоль стены, ведущей к двери, скрытой за шкафом, чтобы добраться до своей комнаты. Она помнит рекомендации Клаудио:

– Когда ты войдешь, поверни направо, отсчитай десять шагов, найди противоположную стену и отодвинь панель: там есть ручка. Там все хорошо отлажено, не шуми. А чтобы выйти, поверни налево и снова отсчитай десять шагов. Чтобы быть увереннее, лучше касаться рукой стены. Ты поняла?

О да! Так хорошо поняла, что, находясь в кромешной темноте, она не считает свои шаги и не может вспомнить, должна ли она проводить правой рукой по левой стене или наоборот. Она отсчитывает десять шагов, исследует стену, ищет ручку, чтобы поскорее вернуться в комнату, где она могла бы поспать. Ничего. Стена однородная, холодная, безразличная.

Она продолжает свой путь вслепую, а в это время мигрень прилежно колотит в ее череп, она пересчитывает свои шаги, трогает пальцами противоположную стену. Теперь она уже, наверное, сделала двенадцать, если не больше, шагов. Возвращаясь, она опирается на другую стену, но вскоре натыкается на угол. Неужели она с самого начала выбрала неправильное направление? Ее голова болит, подземельный холод проникает через разорванную одежду. В панике она начинает думать, что, может быть, этот коридор идет вокруг виллы в виде бесконечного лабиринта, и она рискует умереть от голода и холода, и никто никогда не услышит, как она плачет. Но она заверяет сама себя: Клаудио знает, что она находится в тайном коридоре. Ей нужно лишь набраться терпения, не слишком удаляясь, подождать, что, проснувшись, любовники пойдут искать ее. Если только… Если они не решили оставить ее тут, чтобы устранить, повинуясь какому-то таинственному приказу? Если только все это не было так и задумано? О нет, это невозможно! Именно она согласилась за ними наблюдать… Но, без сомнения, они были уверены, она согласится. Она пытается бороться с головной болью, сжимая виски. Теперь она может различить смутный контур угла стены. Ее глаза постепенно привыкают к темноте.