— Потерпи, это рождественский секрет, — ответила я.

— Как я люблю рождественские секреты! — отозвалась Тина, делая ударение на слове «рождественские» и продолжая свое. Подушечка для булавок, догадалась я, предназначалась Энни, игольники — Джейн и Элизе, а карманчик для часов и шкатулка — не иначе как мистеру Эллину и мне.

Тень озабоченности пробежала по ее лицу, когда она стала разглядывать плоды своих трудов:

— А мистера Эллина я завтра увижу?

— Вряд ли, не думаю. Ты не сможешь посещать церковь, пока не будет готов твой плащ, а на это уйдет, по меньшей мере, неделя. У тебя для него подарок, да? Если ты мне его доверишь, я попрошу слуг отнести ему.

Она вручила мне один из своих крошечных пакетиков, а остальные положила на стол, где мои подарки уже дожидались веселого рождественского утра.

Согласно обычаю, оно ознаменовалось появлением певцов рождественских колядок, укутанных до самых глаз шарфами, размахивавших фонарем и распевавших звонкими голосами. Мы их позвали в дом, угостили сладким пирогом, булочками с колбасой, кусками сырного торта и какао и одарили серебряными монетками. Потом я осталась в одиночестве.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Мне было грустно и одиноко. С тех пор, как в доме побывала миссис Уилкокс со своей находкой, на меня нахлынули тяжелые мысли — то были гнетущие, болезненные воспоминания, которые вот уже пять лет, как я старалась похоронить глубоко в тайниках души, не имея надежды изгнать их из памяти навсегда. Находясь в дружественном окружении, я умела держать свои мысли в узде, но в молчании ночи они наваливались на меня всей тяжестью, и мне недоставало сил их отогнать.

Чтобы одолеть вражеский натиск, я призвала на помощь своего верного помощника — работу. За синее бархатное платьице для куклы Элинор я принялась еще прошлой ночью, но все же не была уверена, что поспею сшить ей наряд, достойный рождественского праздника. Поэтому все, что можно, следовало сделать на скорую руку, для чего я намеревалась использовать три последние вещицы из благотворительной корзинки. Полоску, вышитую тамбуром, довольно было скрепить всего одним шовчиком и пришить к ней поясок из репсовой тесьмы, чтобы получилась кукольная юбка; широкую желтую ленту легко было присобрать в виде лифа, спрятав все изъяны отделки под моим шейным платком; а сделав стежок-другой в нужных местах, ничего не стоило превратить кусок фетра с нашитыми перьями и мехом в нарядную кукольную шляпку.

Не прошло и двадцати минут, как я справилась с работой и охотно принялась за синее бархатное платье. Но хотя мои пальцы сновали без остановки, мое самое лучшее и самое надежное средство меня подвело — не изгнало из моих мыслей неумолчно звучавшее там слово. И это слово было «Эмма! Эмма! Эмма!», которое трижды выкрикнула, торжествуя, мисс Уилкокс и, содрогаясь от ужаса и горя, — Мартина. Эмма! Эмма! Эмма! — это имя набатом гремело у меня в ушах. Напрасно пыталась я не видеть стоявших у меня перед глазами неотвязных образов, пробужденных к жизни этим именем. Уютная, украшенная остролистом гостиная расплывалась у меня перед глазами и превращалась в фаэтон с откинутым верхом, которым правил мой муж. Он вез меня, свою семнадцатилетнюю невесту, в мой новый дом. Мистер Эшли Чалфонт, вдовец, был на двадцать пять лет старше меня и своим суровым обликом внушал мне трепет. Никто и никогда не относился ко мне враждебно, я просто не знала, что это такое, и потому не испытывала ни малейшего страха перед четырьмя своими пасынками, с которыми мне предстояло встретиться. Да что там страха! Я ожидала в них увидеть чуть ли не сотоварищей, столь молода я была, столь прискорбно молода.

Приближалась ночь. Смеркалось. Темные тучи нависли над безбрежными, унылыми вересковыми пустошами, которыми мы проезжали; их багрянец, крепости на холмах, жухлая зелень листьев — все тонуло в сером сумраке. Внезапно из раскачивавшейся от ветра рощицы на нас вылетело что-то огромное и черное. Мгновение спустя предмет оформился и оказался массивной каретой, несшейся на отчаянной скорости и переваливавшейся с боку на бок. Вскрикнув от неожиданности, муж прижал фаэтон к обочине, с трудом удерживая лошадей, напуганных, как и мы, вынырнувшим из тьмы призраком. Сильно накренившись, вихляя из стороны в сторону и едва не врезавшись в фаэтон, громадная неуклюжая колымага пронеслась мимо. На миг я увидела возницу — придурковатого, бессмысленно улыбавшегося малого, рядом с которым скорее возвышалась, чем сидела, понукая лошадей, молодая девушка с черными волосами, дико развевавшимися на ветру.

Мой муж не видел ни девушки, ни возницы: его внимание было всецело поглощено лошадьми, которых он пытался успокоить, с трудом удерживая в руках вожжи. Когда ему удалось утихомирить испуганных животных, он перевел взгляд на карету, уже почти скрывшуюся из виду. «Клянусь честью, это старый катафалк, обслуживающий Груби и соседние деревни, — сказал он, — и, кажется, правит им сын гробовщика, можно сказать, недоумок. Что только Джонс себе думает? Пускает этого олуха Билли ездить по дорогам в такой час! Я поговорю с ним завтра. А с ним девушка, говорите? Очень на него похоже! Может почитать себя счастливицей, если вернется домой, не переломав костей! На месте ее отца я бы с ней так поговорил, что она „взяла бы в помин“, как выражаются здешние крестьяне».

Тем временем катафалк, раскачиваясь, гремя и подскакивая, скрылся во мраке. Я услышала, как мистер Чалфонт, тронув вожжи, коротко и зло рассмеялся. Не знаю, что его рассмешило, меня же пронзила сильнейшая дрожь, и, вместе с тем, охватило непонятное, необъяснимое чувство одиночества. Что я здесь делаю, спросила я себя, зачем еду по этим безотрадным пустошам с этим совершенно посторонним человеком?

Я поверила своим родителям, внушившим мне, что Эшли Чалфонт — превосходный, уважаемый человек, пользующийся славой добросердечного хозяина. Как раз такому человеку они, немолодые и немощные, могли, не опасаясь, доверить свое любимое младшее чадо. Я ничего не знала о любви. Единственная известная мне привязанность была любовь к родным и друзьям. Да и откуда было знать о ней девочке, только что вышедшей из классной комнаты, подруге собственных племянников, на равных забавлявшейся с детьми старшего брата? Желая угодить моим дорогим родителям и отблагодарить их за заботу, я легко дала убедить себя в том, что страха в сочетании с восторгом и почтительностью вполне довольно, чтобы стать мужней женой. К тому же мне льстило, что мистер Чалфонт остановил свой выбор на мне — подумать только, ни одну из моих старших сестер не выдали замуж так рано: в семнадцать лет! Но сейчас, при виде этого катафалка, меня охватили сомнения, тревога и страхи. Мой муж, казалось, не заметил того, что я пала духом; он все так же правил, по-прежнему не говоря ни слова, разве что изредка бросал какое-нибудь замечание о той или иной исторической, географической или архитектурной достопримечательности, которую мы проезжали. Быть может, его тоже встревожил чуть ли не потусторонний вид кареты, и он счел это дурным предзнаменованием? А впрочем, не могу сказать.

Наконец, мы миновали пустоши и въехали в чистенькую, аккуратную деревушку, в которой все казалось серым: дороги, стены домов, садовые ограды и даже деревья, — все было одного и того же угрюмого цвета, и уж совсем серыми выглядели темные крыши из сланца — более прочного и здорового материала, чем солома, как с удовлетворением заметил мой муж. На краю деревни высилась серая церковь с погостом, обсаженным тисовыми и другими, столь же унылыми деревьями. Между ними я с трудом разглядела едва белевшее строение ложноклассического стиля. «Фамильная усыпальница, воздвигнутая моими предками», — сказал мой муж, и тут же стал пространно объяснять, как трудно было уговорить деревенских не брать воду из кладбищенского колодца. Хотя прошло много лет с тех пор, как он построил другой, отвечающий всем требованиям, они прокрадывались с ведрами, стоило лишь какому-нибудь безрассудному глупцу сломать поставленные запоры. «В конце концов, я отчаялся и снял замки — пусть травятся, если им угодно», — заключил он свою речь.

Славные темы тут принято обсуждать, подъезжая к дому! Слава Богу, что в эту минуту церковь и погост скрылись из виду за поворотом дороги. Показались ворота с колоннами, и привратник широко распахнул их при виде нас.

— Мы в Груби-Тауэрс, моя милая, — промолвил мистер Чалфонт. Перед нами высился громадный величественный замок, башни и башенки которого выглядели не посеребренными, а рыжими при свете луны, что как-то неприятно поражало. Едва мы остановились перед колоннадой портика, как я услышала прозвучавший несколько раз совиный крик. Я отшатнулась в ужасе и тотчас с еще большим ужасом заметила темные крылья круживших над нами и пищавших летучих мышей.

Подбежал грум и, подхватив поводья, повел лошадей на конюшню. За распахнувшимися дверьми открылся ослепительный блеск и сверкание огней. Но разноголосица, которой челядь встретила наше появление, не сменилась стройными приветственными возгласами, и в огромном холле слуги стояли не крýгом, как положено, а сбившись в кучки.

— О сэр, — доносилось со всех сторон, — о сэр, дети убежали!

Голос моего мужа перекрыл общий шум:

— Убежали? Что значит «убежали»?

Ответ слился в громкий гомон, перерезаемый одним и тем же словом: «Эмма! Эмма! Эмма!»

— Мисс Эмма увезла мальчиков, сэр. Сами бы они и не подумали уехать, это все она. Она вызвала Грегсона, велела запрячь карету и везти их прямиком к дедушке и бабушке, но он наотрез отказался, сказал, без ваших распоряжений и шагу не сделает…

— Тогда мисс Эмма топнула ногой, сэр, и стала обзывать Грегсона всякими словами…

— Но как увидала, что от Грегсона ей своего не добиться, убежала в бешенстве. Мы уж думали, тем дело и кончится, но не тут-то было…

— Мисс Эмма не такая, чтобы сдаться. Она тайком пробралась в дом к гробовщику Джонсу и подкупила Билли, чтобы он вывез катафалк потихоньку от отца. Мистер Джонс прямо голову потерял от страха, как узнал, что стряслось. Прибежал сюда, весь дрожа, как осиновый лист, и рассказал, что она натворила…