— Я знаю, что эти труды радуют вас, — заметила я.

— Эта работа мне по сердцу, — ответил мистер Рэндолф, тепло прощаясь с Гаем. Ему явно было приятно сознавать, что мои пасынки в трудную минуту оказались рядом со мной. После его ухода Гай показал мне письмо своего кембриджского друга. Список возглавлял мистер Рэндолф, чья характеристика была выдержана в самых теплых тонах. Гай признался, что собирался обратиться к священнику, чье имя стояло в списке следующим.

— Почему же вы пропустили мистера Рэндолфа, Гай? Я уверена, никто не мог бы стать вам лучшим наставником. Он не понравился вам?

Гай улыбнулся с некоторой грустью.

— Понравился он мне или нет, не имеет значения. Вам не захочется, чтобы я жил совсем рядом с вашим домом.

— Я нисколько не возражала бы против этого. Нисколько. Я буду рада, если вы измените свой выбор.

Гай благодарно взглянул на меня.

— Но я не думаю, что мистер Рэндолф возьмет шестого ученика, особенно сейчас, когда его покидает этот… Седрик, Сирил, не помню его имени.

— Мистер Сесил? Но он же не уйдет немедленно, к тому же я предполагаю, что его место будет пустовать недолго. Шестеро или пятеро — это не так важно для мистера Рэндолфа. И ему не придется искать, где бы поселить вас, Гай, разве что вы предпочтете самостоятельность. Здесь, в «Серебряном логе», как вы знаете, много места, и я буду рада предоставить вам комнату.

— Мадре, неужели это возможно?

— Конечно, дорогой.

Он принялся так горячо благодарить, что я была вынуждена ему напомнить, полушутя, полусерьезно, что он лишь бегло познакомился с мистером Рэндолфом. В воскресенье ему представится возможность убедиться, что его выбор в таком серьезном деле правилен. На что Гай ответил, что может довериться моему суждению и мнению своего друга. Я, однако, подумала, что, в конце концов, он составит и собственное мнение.

Воскресенье оказалось прекрасным. Прекрасным еще и оттого, что стало легче на душе от предчувствия, что мистер Эллин либо уже нашел, либо вот-вот найдет Тину. Два молодых человека, идущие рядом, дали мне силы встретиться с прихожанами, хотя я не могла отделаться от ощущения, что у каждого из молящихся в церкви глаз не меньше, чем у Аргуса. Гаю пришлась по душе служба, я чувствовала, что он стал смотреть на мистера Рэндолфа как на своего будущего учителя и наставника. В понедельник он отправился к ректору и, вернувшись через несколько часов, сообщил, что с нового года начнет посещать занятия.

Лоуренс, выразив, хотя и сдержанно, одобрение по поводу решения Гая, провел день, нанося визиты друзьям, которых хотел привлечь к участию в экспедиции. Его уговоры ничего не дали, и он вернулся в «Серебряный лог» разочарованным и угнетенным, но не настолько, чтобы во вторник не поехать вместе с Гаем в город Валчестер, где был кафедральный собор. Мистер Рэндолф посоветовал Гаю поискать необходимые для занятий книги в старых и новых книжных магазинах, которыми изобиловал город. Они вернулись, привезя столько увесистых томов, сколько могли нагрузить на своих коней. Среди книг были «Законы Церкви» Хукера,[23] «Храм» Герберта,[24] «Изложение веры» Пирсона, «Ногae Paulinae» Пейли[25] и еще многие другие. В среду почтальон вручил мне письмо от миссис Мориарти.

Послание было официальным и педантичным, в нем она выражала — в безупречно построенных фразах — огорчение по поводу постигших Тину несчастий и надежду, что девочка вскоре возвратится под опеку своей доброй покровительницы. Она высказывала сожаление, что не в состоянии дать каких-либо сведений, могущих пролить свет на происхождение Мартины. В Грейт-Парборо, однако, живет одна пожилая дама, миссис Тидмарш, которой истории большинства семейств по соседству известны во всех подробностях. Миссис Чалфонт и мистер Эллин, возможно, сочтут, что к ней стоит обратиться.

Я дала прочесть письмо своим пасынкам. Гай рассмеялся, дойдя до упоминания о миссис Тидмарш, которая знает, как он сказал, о каждом даже больше, чем есть на самом деле. Лоуренс не смеялся. Он нахмурил брови и пробормотал себе под нос нечто весьма нелестное, а потом вслух довольно грубо сказал, что миссис Тидмарш — самая отъявленная старая сплетница и что чем скорее она освободит землю от своего присутствия, тем лучше. Размашистым шагом он вышел из комнаты и направился в конюшню, собираясь скакать в Барлтон, где предстояло купить письменный стол и книжные полки, чтобы поставить в комнату, выбранную Гаем для занятий. Гай был несколько обескуражен вспышкой брата, но объяснил его поведение тем, что тот не может простить миссис Тидмарш написанного много лет назад письма их отцу, в котором она сообщала, что Лоуренс чуть не искалечил ее внука, с которым подрался в школе. В тот момент мне показалось, что давняя затаенная злость убедительно объсняет его негодование. Позднее я усомнилась в этом. Уезжая, Лоуренс все еще был мрачен, мрачность не оставила его и по возвращении. Беспрерывно занимаясь домашними делами, я сумела отогнать страхи, связанные с мистером Эллином, двухнедельное отсутствие которого истекало в этот вечер; теперь я не могла дождаться минуты, чтобы продемонстрировать, как я усовершенствовала комнату для занятий Гая, куда я принесла несколько предметов, рассчитанных на то, чтобы сделать ее хоть сколько-то похожей на монастырскую келью: чернильный прибор, мой собственный любимый старинный стул с высокой спинкой и песочные часы, которые могли оказаться полезны Гаю, когда он станет рассчитывать время проповеди. Гай восхитился всеми этими вещами, но в совершенный восторг его привело то, что из окна, прелестно увитого пестрыми побегами плюща, видно уединенную тропинку на землях ректора, а по ней прохаживается один из учеников мистера Рэндолфа, погруженный в раздумья. Но Лоуренс, подойдя к тому же окну, произнес целую речь о том, какое безрассудство давать зловредному ползучему растению, которое он берется, если на то будет разрешение, изничтожить немедленно, разрушать стену дома.

Я разрешила. В течение часа он рубил и уничтожал мой прекрасный плющ с такой страстью, будто в каждом листе таилась миссис Тидмарш. Это занятие вернуло ему хорошее настроение, но не его всегдашнюю веселость. Даже к вечеру он все еще не пришел в себя. Я заметила, что Гай тоже не мог понять, в чем дело.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Мистер Эллин, любивший во всем порядок, сначала отправился в Лондон и получил в министерстве иностранных дел бумаги, дающие ему право на розыски и возвращение домой мисс Мартины Дирсли, десяти лет, которая была незаконно разлучена со своей опекуншей, миссис Арминель Чалфонт из Клинтон-Сент-Джеймс, графство …шир, Англия. Мистер Эллин много лет проработал в министерстве, и оформление бумаг прошло гладко, теперь оставалось терпеливо дожидаться парохода, который дважды в неделю отправлялся из Дувра в Остенде. Прибыв в Бельгию, он первым делом посетил Отдел регистрации иностранцев в Брюсселе, чтобы заявить о цели своего визита. К его огромному неудовольствию — ибо он был убежден, что гораздо лучше справится со своей задачей без посторонней помощи, — к нему приставили двух полицейских чиновников, получивших приказ сопровождать его и, что хуже всего, руководить поисками.

Подобное развитие событий любого другого человека привело бы в ярость, но мистер Эллин всегда старался следовать правилу, гласящему, что криком и угрозами делу не поможешь. Он покорился судьбе и лишь констатировал впоследствии, что они отправились к цели кружным путем.

Он с самого начала полагал, что Тину поместили в сиротский приют, но оба полицейских настаивали на том, что девочка находится в руках кого-нибудь из тех, кто уже прежде был замешан в похищении детей. Лишь после того, как эти подозрительные личности были допрошены, а их заявления о полной непричастности к делу тщательно проверены, чиновники позволили мистеру Эллину обратиться в приюты. Но мало этого, поначалу они направили мистера Эллина не в самые близкие, а в наиболее удаленные от столицы приюты, и возвращаться пришлось ни с чем. На обратном пути они заехали в маленький городок, расположенный в нескольких милях от Брюсселя. Это случилось в субботу днем — за день до того, как одолевавшие меня дурные предчувствия внезапно рассеялись. Настроение мистера Эллина, шагавшего меж уродливых домов под низким хмурым небом, было не столь радужным. Его внимание привлекла высокая длинная стена монастыря. Напротив нее возвышалась приходская церковь, в которой, судя по освещенным окнам, шла служба.

Когда мистер Эллин и его провожатые подошли ближе, служба закончилась и из дверей, в сопровождении нескольких монахинь, вышла процессия сирот в черных накидках и передниках. Позади всех шла маленькая девочка, державшаяся очень прямо. Не успел мистер Эллин подумать, что в ее позе есть что-то знакомое, как Тина, издав пронзительный вопль, бросилась к нему в объятия.

Монахини мгновенно окружили их, как стая встревоженных голубок. Тина подняла лицо. С непередаваемой болью мистер Эллин увидел перед собой не ту веселую проказницу, которая выбегала к нему навстречу в «Серебряном логе», а горестно сжатые губы и отсутствующий взгляд воспитанницы «Фуксии», наполнившие его сердце жалостью.

— Все хорошо, детка, — сказал он. — Теперь ты в безопасности.

Она не плакала. Крепко прижавшись к нему, она стянула капюшон с коротко остриженной, как у других сирот, головы. Пока двое полицейских давали пространное объяснение матери-настоятельнице, Тина лихорадочно пыталась расстегнуть пуговицы накидки и передника.

Не прошло и получаса, как процессия направилась к зданию монастыря, а спасители и спасенная — в кабинет настоятельницы. Показывая ей свои бумаги и просматривая полученное от нее странное сопроводительное письмо, которое передала ей женщина, приведшая Тину в монастырь, мистер Эллин ни на секунду не снимал руки с плеча Тины.

На отвратительном французском языке там было написано, что Матильда Фицгиббон является сиротой. Добрых сестер просят взять ее на воспитание, пока она не достигнет четырнадцати лет и не сможет зарабатывать себе на жизнь достойным образом. Ей следует запретить сношения с ее английскими знакомыми, на что имеются веские причины. К письму прилагались сто фунтов в бельгийских франках. В постскриптуме указывалось, что следующие сто фунтов поступят в монастырь через два года, когда Матильде исполнится двенадцать.