Шарлотта Бронте - Эмма

О Боге он говорил как об Источнике жизни, истины, света, любви, радости и мира. Он привел несколько строк из неизвестного мне духовного поэта, совсем простых, но незабываемых:

Не могу я забыть и молитвы, которой он закончил проповедь; он призвал паству жить, взыскуя этих искрящихся, сияющих вод, которые одни лишь могут утолить душу жаждущего. То была старинная, короткая молитва, которую мне удалось потом отыскать в одной книге и уже никогда с ней не расставаться: Всемогущий Боже, к Тебе припадаем, Источник Вечного Света, и молим Тебя, просвети Твоей истиной наши сердца и излей на нас сияние Твоей мудрости через Сына Твоего, Иисуса Христа.

Мой муж страстно любил книги и был человеком широко и основательно начитанным, как и его отец и дед; на библиотечных полках в Груби-Тауэрс не было недостатка в религиозных сочинениях и богословских трактатах. И вскоре я нашла там и составила для себя собрание разных молитв и отрывков, где упоминалось о радужном Источнике, Небесный Свет которого вновь воссиял для души, полагавшей себя совсем заброшенной и одинокой.

Невидимая преграда, разделявшая нас с мужем, дважды едва не пала в течение этих пятнадцати лет, и оба раза — вследствие событий, которые я, пусть со страхом и трепетом, но все же сочла нужным довести до его сведения. Какие душевные муки я вытерпела, когда миссис Ноубл сообщила мне, что Эмма, которой тогда исполнилось семнадцать лет, тайно обручилась с человеком, дурная репутация которого была хорошо известна!

— Вы уверены, миссис Ноубл?

— Можете положиться на меня, мэм, — и полился поток неопровержимых доказательств.

— Вы сообщите это мистеру Чалфонту?

— Нет, мэм, не возьмусь. Не мое это дело.

На этом она стояла неколебимо — роль жертвенного агнца была не для миссис Ноубл!

За семь лет, которые прошли с отъезда детей, Августин ни разу не совершил ни одного проступка. На Гая тоже никто никогда не жаловался — то был спокойный, теперь уже десятилетний мальчик. Совсем иначе обстояло дело с Лоуренсом и Эммой, чьи безумные выходки и вызывающее поведение причиняли моему мужу немало хлопот. Никогда прежде я не рассказывала ему об их прегрешениях, даже если они становились мне известны, и делала это вполне сознательно, но в этом случае, решила я, ни один здравомыслящий человек не стал бы их скрывать.

Уязвленный до глубины души и поначалу не поверивший мне, мистер Чалфонт, в конце концов, был благодарен за предоставленные сведения. Он тотчас устремился в Парборо-Холл предупредить дедушку и бабушку о том, что затевается, и после множества бурных сцен преуспел и убедил Эмму расторгнуть помолвку. До меня дошло окольными путями, что Эмма поклялась отомстить мне за постигшее ее разочарование, но я не придала этому значения.

Спустя два или три года все повторилось вновь, только в худшем виде. На этот раз я ничего не знала до тех пор, пока Эмма чуть не удрала с одним молодым негодяем, по сравнению с которым ее предыдущий избранник казался рождественским херувимом. Ее отец едва успел предотвратить несчастье. Не знаю, откуда ей стало известно, что, волею обстоятельств, мне опять пришлось сыграть роль доносчицы. Знаю только, что чувства ее были задеты еще глубже, нежели в прошлый раз, и, соответственно, угрозы в мой адрес были еще более яростны — несмотря на то, что ее отец привел неопровержимые доказательства своей правоты, и, в конце концов, она была вынуждена согласиться с ним. Она обещала ему повиноваться и сдержала слово. Угрозам я не придавала значения, ибо в ту пору у меня была своя тайна — невидимая миру причина для радости, способная оградить меня и от кипящей ненависти. К тому же, думала я, что она может сотворить такого, чего бы еще не сделала? Разве, по жестокости молодости, она не воздвигла преграду между мужем и мной, преграду, которая сейчас уменьшилась, вследствие нашей с ним общей заботы об ее благополучии?…

Огонь в моем очаге догорал, колядовавшие давно разошлись по домам, все стихло, кроме завывания зимнего ветра. Я не в силах останавливаться сейчас на том, что случилось дальше в моей горестной истории, ибо в тысячный раз пытаюсь отогнать суеверный, неотступно преследующий меня страх, что Эмма прокляла меня: я едва не умерла родами, а когда стала поправляться, мне сказали, что девочка родилась мертвой. Ее похоронили, мою бедную, безымянную детку, в семейной усыпальнице — в жутком здании, тускло белевшем среди тисовых зарослей, на ветреном и сыром погосте. Со смертью моей радости рухнули все надежды на то, что мы с мужем будем жить в согласии. Мы вернулись к отчужденной вежливости, которой придерживались и раньше. До меня доходили слухи и сплетни о долгах Лоуренса, о дерзких выходках, которые позволяла себе Эмма всякий раз, когда представлялся случай, начиная от ночных скачек с препятствиями и кончая тайными поездками в игорные дома Европы. Не было такой дикой выдумки, которую не испробовала бы эта отчаянная парочка; последние пять лет мистер Чалфонт с нескрываваемым облегчением следил за участившимися поездками сына к гробницам фараонов, в пещеры Сирии, на раскопки древней Трои. Я, со своей стороны, всегда старалась сохранять достоинство.

Пятнадцать лет, пятнадцать лет! Окончились они внезапно — в ту пору я была больна и лежала в доме моей сестры Мери, куда отправилась по просьбе мужа, чтобы дать ему возможность насладиться обществом детей. На эту семейную встречу пожаловала незваная гостья — смерть. На охоте, куда он поехал с Эммой и двумя сыновьями, его лошадь споткнулась и сбросила его оземь — падение оказалось роковым.

Меня не допустили на похороны, но я бы не могла поехать, даже если б допустили. Августин прислал мне ледяное письмо с соболезнованиями, одновременно выразив сожаление по поводу моей болезни, которая, несомненно, воспрепятствует моим попыткам вернуться в Груби-Тауэрс. Вслед за этим посланием вскоре прибыло письмо от адвоката, где сообщалось, какая сумма будет мне выплачена в соответствии с завещанием мужа, а также, что мои личные вещи будут упакованы и пересланы по любому указанному мной адресу.

Мистера Чалфонта никогда нельзя было упрекнуть в скупости. Я получила достаточно денег в свое распоряжение, и мои милые братья очень быстро приискали мне подходящее жилище подальше от Груби-Тауэрс. В «Серебряном логе» я обрела мир, разумеется, омраченный бесплодными сожалениями, но все же — мир. Отчего же ровно сегодня меня терзают воспоминания об Эмме… Эмме… Эмме… Вот она стоит на катафалке с развевающимися по ветру волосами и подгоняет кучера. Вряд ли мне доведется еще когда-нибудь в жизни увидеть моих пасынков — почему, почему же меня сейчас преследуют эти видения?

Хотя я была погружена в эти гнетущие мысли, пальцы мои делали свое дело, не останавливаясь ни на минуту, и вот уже голубое платье для Элинор было дошито и лежало передо мной. Я завернула его в бумагу и скрепила пакетик обрывком яркой ленточки. Затем взяла крошечную шляпку, юбку и корсаж и направилась к Тине. Как и накануне вечером, кукла, завернутая в мою шейную косынку, сидела на стуле у изголовья кровати. Осторожно поставила я на стол свечу, размотала косынку и одела Элинор в одежки, сшитые из лоскутов, найденных в благотворительной корзинке, а на колени ей положила рождественский подарок.

Тина не проснулась. Прикрыв свечу ладонью, я долго вглядывалась в ее личико. Странное, суровое личико, какие тайны за ним скрываются? Какие печали и радости выпали на долю этого свалившегося с неба ребенка?

Тихонько выбралась я из комнаты, помолилась и легла спать.

После ветреного, бурного сочельника выдался ясный, тихий и холодный рождественский день. Когда я вошла в комнату, Тина стояла у окна, которое мороз разрисовал серебряными папоротниками, и приглашала Элинор полюбоваться ими: «Смотри, Элинор, какие красивые, смотри же! — услышала я, — где ты еще увидишь такие султаны, перья, сказочные травы?»

— Дед Мороз нарисовал для вас обеих лучшие свои узоры, — подхватила я.

Ее серьезные карие глаза встретились с моими: — Похоже на заколдованный лес. Но Элинор не хочет меня слушать. Эта кокетка и думать ни о чем не хочет, кроме как о своей нарядной новой шляпке и новом голубом платьице. Вы все это сшили ночью? Большое спасибо.

Одета она была аккуратнее, чем можно было ожидать от девочки, с которой мисс Уилкокс несколько месяцев обращалась, как с живой куклой. Мы вместе спустились вниз, и она побежала вперед раскладывать выбранные ею вчера подарки, получив которые, все взрослые выразили свое живейшее удовольствие. Подарки для нее — простенькие сувениры, какие мне удалось найти в деревенской лавке, а, кроме того, книга и разрезная головоломка от мистера Эллина, были разложены на столе. Девчушку, у которой так долго не было ничего своего, все это бесконечно обрадовало. Мы с Джейн и Элизой отправились в церковь на утреннюю службу, а Тину я охотно оставила со старушкой Энни, слишком немощной, чтобы выходить из дому в снежную погоду, и потому расположившейся в своей маленькой гостиной с молитвенником на коленях. Когда я вернулась, в комнате царило дружелюбное молчание.

Тина сидела на каминном коврике, разложив вокруг себя свои сокровища и прижав к уху большую раковину, обычно хранившуюся вместе с другими диковинками в стеклянном шкафчике у Энни. Наклонившись вперед, старушка очень благожелательно, но так же озадаченно, как и в сочельник, вглядывалась в нашу гостью, словно увидела привидение и не могла поверить своим глазам. Я решила, что она уже позабыла объяснения мистера Эллина, но из сказанного ею поняла, что это не так.