– Бедняжка! – повторила Эмма. – Значит, полагаю, она любит его всем сердцем. Только страстная любовь могла склонить ее к тайной помолвке. Должно быть, любовь пересилила ее рассудительность.

– Да, я не сомневаюсь в том, что она очень любит его.

– Боюсь, – отвечала Эмма со вздохом, – что я, против воли, часто становилась причиною ее несчастий.

– Голубка моя, вам не в чем себя упрекнуть. Однако она, скорее всего, склонна была ревновать – достаточно вспомнить все размолвки, на которые Фрэнк намекал нам в письме. Она сказала, что первым и естественным последствием того зла, в которое она позволила себя вовлечь, было то, что она стала поступать неразумно. Сознавая, что поступает неправедно, она без конца тревожилась. Сделалась придирчивой, раздражительной до такой степени, что ему, должно быть, тяжело было ее выносить. «Я не делала никаких скидок, – говорила она, – которые должна была бы делать, его характеру и живости – его восхитительной живости! Его веселости, его игривому нраву, которые при иных обстоятельствах, уверена, были бы столь же притягательны для меня, как и при первой встрече». Затем она заговорила о вас и о вашей чрезмерной доброте, какую выказали вы к ней за время ее болезни. Она вспыхнула, чем доказала мне, как глубоко она раскаивается! Она попросила меня при первом же удобном случае поблагодарить вас – сама она просто не решается – за все ваши благие намерения и стремление помочь. Ей очень стыдно, что вы ни разу не услышали от нее слов благодарности.

– Если бы я не знала, что теперь она счастлива, – серьезно заявила Эмма, – а она, несомненно, заслуживает счастья, как бы ни терзала ее израненная совесть, я не смогла бы принять ее благодарность, ибо – ах! Миссис Уэстон, если бы только можно было взвесить, сколько плохого и сколько хорошего сделала я ей… – Эмма заставила себя сдержаться и глубоко вздохнула. – Что ж, об этом пора забыть. Как мило с вашей стороны порадовать меня такими вестями! Они показывают Джейн с самой выгодной стороны. Уверена, что она очень хорошая, и надеюсь, она будет очень счастлива. Хорошо, что он хотя бы богат, ибо все остальные достоинства и блага принадлежат ей.

Такое заключение миссис Уэстон не могла пропустить мимо ушей. Она думала о Фрэнке хорошо почти во всех отношениях, более того, она очень привязалась к пасынку и, следовательно, серьезно защищала его. Она рассуждала здраво и вместе с тем пылко, однако вскоре Эмма перестала следить за аргументами своей бывшей наставницы. Мысли ее блуждали между Бранзуик-сквер и аббатством Донуэлл, она даже не пыталась притворяться, будто слушает, и, когда миссис Уэстон закончила свой монолог словами: «…пока мы не получили письма, которого так ждем, но надеюсь, скоро оно придет», Эмме пришлось помедлить, прежде чем ответить, да и ответила она невпопад, потому что ей надо было долго вспоминать, что это за письмо такое, которого они так ждут.

– Эмма, милая, да здоровы ли вы? – спросила миссис Уэстон, прощаясь.

– О, совершенно! Вы же знаете, я всегда здорова. Пожалуйста, как только получите письмо, сообщите мне о нем.

Слова миссис Уэстон дали Эмме больше пищи для неприятных раздумий, она горячо сочувствовала влюбленным, но и терзалась угрызениями совести, вспоминая о том, как несправедливо обходилась с мисс Ферфакс. Она горько жалела, что не искала пути сблизиться с нею, и краснела за то, что невольно вызывала у той ревность; до известной степени это и было причиной холодности Джейн. Последуй Эмма желанию мистера Найтли, выкажи она мисс Ферфакс все внимание, какого та заслуживала, попытайся она узнать ее получше, сделай первый шаг навстречу – словом, попытайся она подружиться с нею, а не с Харриет Смит – вероятнее всего, она была бы избавлена от мучений, тяжким грузом давящих на нее сейчас. Равным образом по праву рождения, способностей и образования предназначена была Джейн ей в подруги, и ее дружбу следовало бы принять с благодарностью, а Эмма? Если даже предположить, что они бы никогда не стали закадычными подругами, что мисс Ферфакс, скорее всего, никогда не поведала бы ей своих сердечных тайн; и все же, узнай Эмма ее так, как следовало, и так, как было в ее силах, – и ее наверняка миновали бы отвратительные подозрения в недостойном влечении к мистеру Диксону, которые она не только сама вынашивала и лелеяла, но и столь непростительным образом обсуждала с Фрэнком Черчиллем! Эмма боялась, что ее глупость стала причиной серьезного расстройства нежных чувств Джейн, ибо он, вероятно, по своему легкомыслию и беспечности не преминул поделиться услышанным с невестой. Теперь Эмма была убеждена: с самого приезда Джейн в Хайбери она, Эмма, стала для нее худшим из несчастий. Должно быть, она стала ее постоянным врагом. Не было случая, когда они встречались втроем, чтобы она не жалила спокойствие Джейн Ферфакс тысячей способов. А ее поведение на Бокс-Хилл, наверное, стало последней каплей, переполнившей чашу страданий Джейн.

В тот день вечер тянулся в Хартфилде медленно и грустно. И погода всячески способствовала унынию. Зарядил сильный холодный дождь; ничто, кроме деревьев и кустарников, с которых ветер срывал листву, да длинного дня, не напоминало о том, что на дворе июль, впрочем, при свете дня вид из окна казался еще безотраднее.

Плохая погода подействовала и на мистера Вудхауса, в относительном удобстве мог он находиться лишь при почти неустанном попечении дочери, однако никогда еще забота об отце не стоила Эмме таких усилий. Она невольно вспомнила их первый тоскливый вечер вдвоем – вечер свадьбы миссис Уэстон, но тогда к ним вскоре после чая зашел мистер Найтли и развеял тоску. Увы! Скоро, возможно, он и вовсе перестанет захаживать в Хартфилд… Картина, которую она тогда рисовала перед своим мысленным взором, – вынужденное уединение предстоящей зимы – оказалась совершенно неверной: ни один друг их не покинул, ни одного удовольствия она не лишилась. Эмма боялась, что теперешние ее дурные предчувствия уже не встретят подобных счастливых возражений. На этот раз будущее рисовалось ей столь безотрадным, что тучи невозможно было разогнать, чтобы хоть чуть-чуть, хоть одним светлым лучом расцветить горизонт. Если в кругу ее друзей совершатся все ожидаемые перемены, то Хартфилд, скорее всего, окажется почти заброшенным – что же остается на ее долю? Лишь общество отца, которого придется подбадривать, да еще останется корить себя сожалениями о загубленном счастье.

Ребенок, который родится в Рэндаллсе, должно быть, станет для его матери куда дороже, чем она, и свяжет ее сильнее, он займет всю душу и время миссис Уэстон. Значит, и миссис Уэстон для них потеряна; наверное, в большой степени ее супруг тоже… Фрэнк Черчилль больше у них не появится, да и мисс Ферфакс, судя по всему, скоро оторвется от Хайбери. Они поженятся и поселятся или в самом Энскуме, или около него. Все, чем Эмма дорожит, будет утрачено, если же к этим потерям прибавится и потеря Донуэлла, что останется от их прежнего веселого и умного окружения? Подумать только, мистер Найтли не будет больше приходить к ним скоротать вечер! Больше не станет заглядывать каждую свободную минуту, словно желая променять свой дом на их! Как можно такое вытерпеть? А если вдобавок он предпочтет ей Харриет? Если впоследствии найдет в ее обществе все, что искал? Если он изберет мисс Смит в спутницы жизни, если она окажется для него первым, самым дорогим и желанным другом, такой женой, к которой стремился он всеми своими помыслами, – что тогда остается несчастной Эмме? Разве что изводить себя укорами, ибо все случившееся – ее рук дело!

Дойдя в своих рассуждениях до этой точки, она неизменно вздрагивала, тяжко вздыхала, принималась мерить комнату шагами. Единственным источником хоть какого-то утешения служила ей решимость отныне, что бы ни случилось, вести себя безупречно. В этом случае у нее остается надежда: какой бы скучной и унылой ни оказалась эта зима и все следующие зимы в ее жизни по сравнению с прошлым, она встретит будущее, исцелившись от заблуждений и познав самое себя; когда же зима минует, возможно, ей уже не придется так горько сожалеть о случившемся.

Глава 49

Все следующее утро погода по-прежнему не радовала; и то же одиночество, и та же печаль, казалось, правили Хартфилдом, однако после полудня небо прояснилось, ветер переменил направление и разогнал тучи, показалось солнце, лето вернулось. Под влиянием перемены Эмма всей душой устремилась на воздух. Никогда еще аллеи не казались ей такими красивыми, ароматы сада – такими манящими, краски – такими свежими и теплыми. Она надеялась, что под влиянием природы к ней постепенно вернется былая безмятежность, и, поскольку после обеда к ее отцу зашел на часок мистер Перри, она, не теряя времени, поспешила в сад… Там, чувствуя, как понемногу оттаивает ее душа и оживают мысли, она сделала несколько кругов по дорожке, как вдруг увидела, что в ворота входит мистер Найтли. Заметив ее, он направился к ней. Эмма и не знала, что он вернулся из Лондона! За миг перед тем она как раз думала о нем, однако не сомневалась, что он находится за шестнадцать миль от нее… Она едва успела собраться с мыслями. Она должна казаться собранной и спокойной. Через полминуты они встретились и поздоровались, оба испытали неловкость и смущение. Она осведомилась о здоровье их общих родственников – оказалось, что на Бранзуик-сквер все пребывали в добром здравии. Когда он оставил их? Только этим утром. Должно быть, по дороге он промок? Да. Оказалось, что мистер Найтли не прочь пройтись по саду вместе с ней. Он только что заглянул в гостиную, убедился, что его присутствие там не обязательно, и предпочитает побыть на свежем воздухе. Эмму поразил его печальный вид и некая скованность в речах; услужливое воображение тут же подсказало ей причину такого уныния: вероятно, он сообщил о своих намерениях брату и огорчен тем, как тот отнесся к его планам.

Они пошли рядом. Он молчал. Эмме показалось, что он часто посматривает в ее сторону, словно, силясь угадать, что у нее на уме, ей же совсем, совершенно не хотелось смотреть на него. Эта его неуверенность породила еще одно опасение. Может быть, он только ждет удобного предлога, чтобы начать рассказывать ей о своей любви к Харриет? Однако она не станет облегчать ему задачу – не хочет и не может. Пусть начинает сам. И все же затянувшееся молчание становилось невыносимым. Молчать наедине с ним – самая неестественная вещь на свете. Эмма поразмыслила, решилась и, силясь улыбнуться, начала: