О, лучше бы она никогда не сближалась с Харриет! Лучше бы оставила ее там, где и положено ей быть, – и ведь он предупреждал ее об опасности! К чему было, повинуясь нелепейшему капризу, препятствовать ее браку с превосходным молодым человеком, который дал бы ей почет и уважение? Она вращалась бы в подходящем ей кругу и жила бы, не ведая горя… Тогда не было бы таких ужасных последствий…

Как только у Харриет хватило наглости поднять свой взор на мистера Найтли! Как посмела она вообразить, будто такой человек остановил на ней свой выбор, пока не получила настоящих заверений в этом! Однако Харриет была уже не такой скромницей и не так стеснялась, как раньше. Казалось, ее умственная неразвитость и неопределенность ее положения уже не так гнетут ее, как прежде. Раньше ее заботило то, что мистер Элтон, женившись на ней, снизойдет до нее! А ей не кажется странным, что до нее снизойдет мистер Найтли? Увы! Не ее ли собственных рук дело эта перемена? Кто, как не Эмма, не жалея сил, убеждал Харриет больше ценить себя? Кто, как не Эмма, внушал, будто она вправе притязать на более высокое положение в обществе и должна стремиться возвыситься? Если прежняя скромница Харриет стала тщеславной, то это тоже дело рук Эммы.

Глава 48

До сих пор, пока опасность потерять мистера Найтли ей не угрожала, Эмма и не догадывалась, насколько зависело ее счастье от того, первая ли она в его помыслах. Считая свое привилегированное положение в порядке вещей, она бездумно наслаждалась им, и лишь страх, что ее место займет другая, открыл ей глаза. Долго, очень долго мнила она себя первой! Так как ни сестер, ни теток у него не было, лишь Изабелла могла соперничать с нею в его сердце. Эмма всегда знала, как сильно он любит и как высоко ценит Изабеллу. Она же сама в течение долгих лет была совершенно уверена в его дружбе. Она не заслуживала такого отношения – часто пренебрегала им, проявляла несговорчивость, отвергала его советы, а то и самонадеянно спорила с ним, отказываясь отдавать должное его добрым намерениям. Зачастую они ссорились из-за того, что ему претили ее высокомерие и самомнение, и все же, повинуясь фамильной привязанности и привычке, он любил ее и выделял с детства. Он ценил ее ум, он стремился развить ее и следил, чтобы она поступала правильно. Ни один человек на свете не сделал для нее больше. Она знала, что дорога ему, несмотря на все свои изъяны, может быть – очень дорога… Однако, когда в голове ее замерцали искорки надежды, которые неизбежно должны были родиться из подобных размышлений, Эмма предпочла не давать воли своему воображению. Пусть Харриет Смит считает, будто мистер Найтли отдает ей предпочтение, выделяет из прочих, страстно любит… Эмме такое не пристало! Ей не пристало льстить себе мыслью о том, что он ослеплен страстью. Недавно она уже получила вполне недвусмысленное доказательство обратного… Как потрясен он был ее поведением по отношению к мисс Бейтс! Насколько прямо и резко высказал ей свое возмущение по этому поводу! Разумеется, обижаться на него не приходилось, однако он был слишком, слишком резок! Трудно ожидать от него проявления каких-либо нежных чувств, кроме разве что дружеских… ничем не затуманенной доброй воли… Нет, нечего даже и думать, будто он может испытывать к ней влечение такого рода… о котором она сейчас размышляла… Однако остается надежда (временами она слабела, в другие моменты снова теплилась чуть сильнее), что Харриет обманывается и превратно истолковывает его отношение к ней. Хоть бы это оказалось так, ради него же самого – пусть даже Эмме ничего не светит, кроме того, что он на всю жизнь останется холостяком. Будь Эмма уверена в таком развитии событий, в том, что он действительно никогда не женится, она бы успокоилась, ей ничего не осталось более желать… Только бы он оставался по отношению к ней и ее отцу прежним мистером Найтли! Пусть он будет прежним по отношению ко всему свету! Только бы Донуэлл и Хартфилд не лишились теперешних драгоценных отношений дружбы и доверия, и ее мир будет сохранен… Наверное, она действительно не создана для брака. Как примирить замужество с ее долгом по отношению к батюшке и с ее чувствами к нему? Нет, ничто и никто не в состоянии разлучить ее с отцом. Она не выйдет замуж, пусть хоть сам мистер Найтли попросит ее руки.

Эмма страстно желала, чтобы ожидания Харриет оказались тщетными, она надеялась, что, когда наконец увидит их вместе, она, по крайней мере, сумеет выяснить, какого рода отношения их связывают. Отныне ей следует наблюдать за ними с пристальнейшим вниманием! Правда, до сих пор она хоть и наблюдала, но, к несчастью, была введена в заблуждение… однако теперь-то уж ее не проведешь! Его ожидали со дня на день. И скоро ей предоставится возможность для наблюдений – очень скоро, если опасения ее не напрасны. Тем временем Эмма приняла решение пока не видеться с Харриет. Ни одной из них от этих встреч хорошо не будет, да и от разговоров на эту тему не будет никакого толку. Эмма положила ничему не верить до тех пор, пока не убедится во всем сама. Но и разубеждать Харриет она также не в силах. Разговоры будут лишь раздражать ее. Поэтому она написала Харриет письмо, в котором мягко, но решительно просила ее пока не приходить в Хартфилд, так как она убеждена, что лучше им избегать всех дальнейших доверительных разговоров на известную ей тему. Эмма выразила надежду, что, если через несколько дней они увидятся в обществе других людей – ибо запрет налагался только на свидания с глазу на глаз, – они сумеют вести себя так, словно обе забыли вчерашний разговор. Харриет подчинилась, согласилась с мудрым решением подруги и даже поблагодарила ее за чуткость.

Не успела она уладить этот вопрос, как явилась гостья и ненадолго отвлекла мысли Эммы от единственного предмета, всецело занимавшего ее разум и чувства во сне и наяву последние двадцать четыре часа. Миссис Уэстон ездила с визитом к будущей невестке и на обратном пути заехала в Хартфилд. Рассказать Эмме все подробности такого важного разговора она почитала столь же своим долгом по отношению к любимице, сколь и удовольствием для себя.

Мистер Уэстон сопровождал жену в поездке к Бейтсам и справился со своей ролью вполне пристойно, однако вскоре миссис Уэстон пригласила мисс Ферфакс покататься в карете и в результате узнала намного больше, причем гораздо больше положительного, чем за четверть часа, которые провела она в гостиной мисс Бейтс, когда все присутствующие были скованны и стеснены.

Немного любопытства Эмма испытывала, тем более что дело касалось ее друга. Миссис Уэстон не сразу решилась повидаться с Джейн, вначале она вовсе не собиралась ехать, она хотела просто написать мисс Ферфакс, а официальный визит отложить до тех пор, пока время все не сгладит и мистер Черчилль не свыкнется с мыслью о помолвке. Пусть все перестанет быть тайной. Поскольку, полагала она, такой визит неизбежно породит различного рода толки. Однако мистер Уэстон рассуждал иначе: ему крайне не терпелось выказать доброе отношение к мисс Ферфакс и ее семейству, и он не представлял себе, чтобы подобный визит мог возбудить какие-либо подозрения. А даже если подозрения и зародятся, то останутся без последствий, потому что, заявил он, «о таких вещах рано или поздно узнают». Эмма улыбнулась: она понимала, что у мистера Уэстона есть веский повод для такой уверенности. Короче говоря, они поехали – и как же сильно была смущена и расстроена героиня всей истории! Она почти утратила дар речи и каждым взглядом, каждым действием показывала, насколько глубоко страдает она от угрызений совести. Тихая, искренняя радость старушки и восторженное состояние ее дочери, которая от потрясения тараторила даже меньше обычного, являли собой отрадную и очень трогательную сцену. Они обе столь явно удивлялись своему счастью, столь бескорыстно радовались за свою любимицу Джейн, столь заботились о других и забывали о себе, что заслуживали только самых добрых чувств. Воспользовавшись недавней болезнью мисс Ферфакс как предлогом, миссис Уэстон пригласила ту покататься; вначале Джейн отклонила приглашение, но после настойчивых просьб все же уступила. Во время прогулки в карете миссис Уэстон, благодаря своей мягкой настойчивости, настолько преодолела смущение будущей невестки, что та смогла говорить на важную тему. Она попросила прощения за невольную необщительность в первые минуты встречи и уверила миссис Уэстон в том, что она всегда питала по отношению к ней и мистеру Уэстону чувство горячей признательности. Убедив друг друга во взаимной любви и уважении, они вдоволь наговорились о настоящем и о будущем, о помолвке. Миссис Уэстон была убеждена, что в результате их разговора у ее собеседницы отлегло от сердца, за время вынужденного молчания у Джейн многое скопилось на душе; сама же она осталась очень довольна услышанным.

– С особенной страстью она повторяла, – продолжала миссис Уэстон, – как тяжко ей было скрывать и таиться столько месяцев. Вот одно из ее выражений: «Я не скажу, что, заключив помолвку, я не испытывала счастливых мгновений, однако смею вас уверить, я с тех пор не знала ни одного спокойного часа!» И при этих словах, Эмма, у нее так дрожали губы, что я не могла не посочувствовать ей.

– Бедняжка! – воскликнула Эмма. – Стало быть, она винит себя за то, что заключила тайную помолвку?

– Винит? Полагаю, никто не может винить ее больше, чем она сама склонна обвинять себя. «В результате, – сказала она, – я постоянно страдала, так и должно было быть. Но, невзирая на все кары, которые следуют за проступком, он не перестает быть ошибкой. Боль – не искупление грехов. Я никогда не сумею очиститься от вины. Я действовала вразрез со всеми моими понятиями о том, что правильно и что неправильно! Совесть подсказывает мне, что я не заслужила счастливой развязки и доброты, которую я сейчас получаю. Не думайте, сударыня, – добавила она затем, – будто кто-то неверно научил меня. Пусть ни одно обвинение не падет на головы моих друзей, которые вырастили и воспитали меня. Вина лежит целиком и полностью на мне! Уверяю вас, какими бы благоприятными ни казались теперешние обстоятельства, я до сих пор страшусь сообщить обо всем полковнику Кемпбеллу».