Тотчас же поняла она не только свое сердце, но и свое поведение. Все ее поступки предстали перед нею так ясно, как никогда прежде. Как недостойно вела она себя по отношению к Харриет! Как неразумно, как неделикатно, как необдуманно и бесчувственно! Какая слепота, какое безумие овладели ею! Мысли эти давили на нее ужасной тяжестью, и она не могла подобрать названия своим поступкам. Однако, собрав остатки самоуважения, не желая терять лицо, а также отдавая Харриет дань справедливости (сочувствовать девушке, которая считала, что ее любит мистер Найтли, она не могла, но совесть ее требовала не делать подругу несчастной, проявив к ней сейчас холодность), Эмма решилась выслушать и вынести все спокойно и даже с видимой благожелательностью. Ей же самой полезно узнать, как далеко простираются надежды Харриет, ведь Харриет ничего не совершила такого, чтобы потерять право на участие и интерес, которые прежде ей уделялись столь охотно. Она ничем не заслужила презрения со стороны той, чьи советы никогда еще не шли ей на пользу. Поэтому, очнувшись от тягостных раздумий и подавив свои чувства, Эмма снова повернулась к Харриет и возобновила разговор уже более мягким тоном. Правда, тема, с которой начался разговор, а именно чудесная история Джейн Ферфакс, была прочно забыта… В голове у каждой из собеседниц был лишь мистер Найтли.

Харриет, погруженная в приятные мечтания, была все же очень рада, когда ее пробудили от грез. Ее подбодрило участие такой советчицы и такого друга, как мисс Вудхаус, ей нужен был только предлог, чтобы с наслаждением, хотя и дрожа, поведать историю своих чувств. Эмма, задавая вопросы и слушая ответы, трепетала не меньше, хотя ей лучше удавалось скрывать свое состояние. Голос ее не дрожал, однако разум находился в таком смятении, какое и должны порождать подобные события. Внезапное прозрение, угроза невольного соперничества со стороны подруги… Она терпеливо слушала подробный рассказ Харриет, внутренне очень страдая, но внешне ничем не выказывая своего волнения. Разумеется, методичного, связного или толкового рассказа от Харриет нечего было и ждать, однако, очищенный от бесконечных повторов и запинок, ее отчет ужасно подействовал на Эмму – особенно когда она вспомнила, что, по ее наблюдениям, Харриет сильно возвысилась во мнении мистера Найтли.

Харриет почувствовала изменение в его поведении еще во время тех двух танцев, сыгравших решающую роль… Эмма вспомнила: тогда он сказал ей, что Харриет превосходит его ожидания. С того самого вечера, а точнее, с тех пор, как мисс Вудхаус поощрила ее мечты о нем, Харриет начала замечать, что он беседует с ней куда охотнее, чем прежде, и что отношение его к ней изменилось: в нем появились доброта и любезность! Чем дальше, тем больше она уверялась в своей догадке. Когда они все вместе гуляли, он очень часто подходил к ней, шел рядом и так восхитительно занимал ее беседою! Кажется, ему хочется получше узнать ее. Эмма решила, что слова подруги недалеки от истины. Она и сама подметила в нем перемену. Харриет повторяла его одобрительные и хвалебные отзывы, и Эмма понимала, что слова находятся в тесном согласии с его мнением о Харриет. Он хвалил ее за отсутствие притворства и жеманства, за то, что ее чувства просты, искренни и щедры. Эмма знала, что он отдает Харриет должное, при ней он не раз упоминал об этих качествах ее подруги. Но многие мелочи, запомнившиеся Харриет, много мелких знаков внимания, которые она от него получала, – взгляд, слово, пересаживание с одного стула на другой, комплимент, предпочтение в выборе собеседницы – остались для Эммы незамеченными, поскольку она ничего не подозревала. Обстоятельства, о которых можно было бы рассказывать добрых полчаса и которые содержали многочисленные доказательства для девушки, их искавшей, были для Эммы набором пустяков. Однако два последних в этом ряду события, имеющие в глазах Харриет решающее значение, не ускользнули и от внимания Эммы. Первым стало то, что он пригласил Харриет прогуляться отдельно от всех в липовой аллее Донуэлла: они оставались наедине, пока к ним не подошла Эмма. Харриет была убеждена, что он нарочно увел ее подальше от остальных гостей, причем вначале он говорил с ней очень многозначительно, куда более многозначительно, чем обычно! Харриет не могла не покраснеть при воспоминании. Казалось, еще немного – и он спросит, не свободно ли ее сердце. Но как только невдалеке показалась она (мисс Вудхаус), он переменил тему и завел разговор о сельском хозяйстве… Второй случай имел место, когда они почти полчаса ждали возвращения Эммы (после визита к Бейтсам), в самое последнее утро его пребывания в Хартфилде. Сначала, когда он вошел, он заявил, что не может задерживаться и пяти минут, а во время разговора он сказал ей, что, хотя должен ехать в Лондон, ему совсем не хочется уходить. Эмма с болью отметила про себя, что ей он ничего подобного не говорил. Лишнее доказательство его чувства к Харриет сильно задело Эмму.

По поводу первого из двух случаев Эмма, после недолгих колебаний, решилась спросить:

– Но может быть… не кажется ли вам, что, осведомляясь о ваших чувствах, он имел в виду мистера Мартина – то есть действовал в интересах мистера Мартина, когда пытался выяснить, не свободно ли ваше сердце?

Однако Харриет с жаром отмела это предположение:

– Мистер Мартин? Ну что вы! О мистере Мартине и помину не было! Надеюсь, теперь никто не заподозрит меня в том, что я испытываю какие-то чувства по отношению к мистеру Мартину.

Окончив свои признания, Харриет обратилась к своему дорогому другу мисс Вудхаус за советом.

– Я бы ни за что не решилась мечтать о нем, – заявила она, – если бы не вы. Вы велели мне внимательно наблюдать за ним и руководствоваться в своих выводах его поведением со мной – я так и сделала. И теперь мне начинает казаться, что, может быть, я достойна его… Если он действительно остановит свой выбор на мне, то в этом не будет ничего невероятного?

Горькие чувства, порожденные словами Харриет, многие нахлынувшие чувства заставили Эмму сделать над собой невероятное усилие, чтобы ответить:

– Харриет, по этому поводу я могу лишь заявить, что мистер Найтли – последний человек на свете, кто стал бы намеренно внушать девице мысль, будто его отношение к ней теплее, чем на самом деле.

Харриет, казалось, готова была расцеловать свою подругу за такой благоприятный ответ, лишь шаги отца спасли Эмму от пылких объятий и иных проявлений восторга, которые в данный миг стали бы для нее самой страшной пыткой. Мистер Вудхаус шел через прихожую. Харриет была слишком возбуждена, чтобы вынести встречу с ним. Она не в силах совладать с собою… Мистер Вудхаус встревожится… Ей, пожалуй, лучше уйти. Получив полное одобрение подруги, Харриет вышла черным ходом, и, едва она скрылась из виду, как Эмму прорвало.

– Боже! – вскричала она в сердцах. – Лучше бы я никогда с нею не встречалась!

Остаток дня и всю ночь она провела в раздумьях. Эмма была в смятении: столько всего обрушилось на нее разом за эти несколько последних часов. Что ни миг – то новое событие! И каждая новость несла в себе унижение для нее. Как все это понять? Как разобраться в заблуждениях, которые до сих пор застилали ей глаза и под властью которых она жила? Ошибки, туман в голове и туман в сердце! Она то сидела неподвижно, то расхаживала по комнате, то ходила взад-вперед вдоль ограды парка. Куда ни кинь – везде она оказывалась не права! Да, ее поставили в унизительное положение, но сама она ввергла себя в настоящую пучину бедствий; ясно одно: она несчастна, и сегодняшний день, возможно, лишь положил начало ее бедам.

Прежде всего она попыталась как следует выслушать собственное сердце. Этому отводила она любую свободную минутку, не посвященную уходу за отцом, любой миг невольной рассеянности.

Как давно стал для нее мистер Найтли дороже всех на свете? Когда приобрел он такое влияние на нее? Когда удалось ему занять место в ее сердце, которое однажды, и очень недолго, занимал Фрэнк Черчилль? Эмма вспоминала прошлое, она сравнивала их, сравнивала свое отношение к ним с тех пор, как познакомилась с последним из двоих… Почему не пришло ей в голову сделать это уже давно? Хорошенько подумать! Но – увы! На нее словно затмение нашло… Теперь ей ясно: не было дня, когда она не считала бы мистера Найтли бесконечно выше и бесконечно для себя дороже. Она поняла, что, пытаясь убедить себя в обратном, заблуждалась, действуя под влиянием разума, а не чувства. Она всецело находилась под влиянием рассудка, совершенно игнорируя зов собственного сердца! Короче говоря, в действительности Фрэнк Черчилль всегда был ей совершенно безразличен!

Таким было первое заключение. Эмме удалось разобраться в себе, познать собственное сердце, причем путь ее был недолог. Гнев и досада овладели ею, стыд мучил ее за то, что она готова была увидеть что угодно, только не подлинное чувство, которое открылось ей лишь сейчас, – любовь к мистеру Найтли. Все прочие помыслы и побуждения вызывали у нее теперь лишь отвращение.

В невыносимом тщеславии возомнила она, будто разбирается в чувствах других, с непростительным высокомерием вмешивалась она в чужие судьбы. Оказалось, что она всецело заблуждалась! И нельзя сказать, что она ничего не сделала, ибо она натворила бед. Она навлекла несчастье на Харриет, на себя и, как ни ужасно, на мистера Найтли. Если этот неравнейший из браков состоится, ответственность за него ляжет целиком на нее! Эмма была убеждена, что его чувство к Харриет вспыхнуло лишь в ответ на ее чувство, он даже не познакомился бы с Харриет, если бы не прихоть мисс Вудхаус.

Мистер Найтли и Харриет Смит! Поистине нет двух более несовместимых имен и людей. Роман Фрэнка Черчилля и Джейн Ферфакс – вещь обычная, избитый сюжет, нет в нем ни новизны, ни интриги, одним словом, не о чем говорить и думать. Но мистер Найтли и Харриет Смит! Какое возвышение для нее! Какое унижение для него! Эмме становилось страшно при мысли о том, насколько он может пасть в общественном мнении. Она уже предвидела улыбки, презрительные смешки, веселые шуточки в его адрес, скорбь и презрение его брата и тысячу неловкостей для него самого. Возможно ли такое? Нет, совершенно невозможно! Но почему? Впервые ли мужчина, превосходный во всех отношениях, подпадает под власть низменных страстей? Впервые ли мужчина, слишком занятый делами, чтобы заниматься еще и поиском подходящей жены, становится добычей девицы, которая охотится за мужьями? И разве впервые на этом свете заключается неравный, нелепый, несообразный брак? Ведь судьбами людскими руководят случай и обстоятельства, хотя и неявно…