Джейн Остин - Эмма

Вечером Эмма узнала, что Джейн Ферфакс видели гуляющей по лугам в некотором отдалении от Хайбери… А утром она, под предлогом того, что не в силах совершать моцион, столь решительно отказалась от совместной прогулки с Эммой в карете! Учитывая все обстоятельства, Эмма поняла: Джейн решилась ни за что не принимать от нее знаков внимания. Эмме стало грустно, очень грустно. Сердце ее сжималось от жалости. Какое ожесточение, какая непоследовательность и какая слабость! Обидно, что ее сочли столь недостойной дружбы, столь неспособной на истинное чувство! Но она утешалась мыслью о том, что намерения у нее самые добрые, она говорила себе: знай мистер Найтли обо всех ее попытках помочь Джейн Ферфакс, смоги он заглянуть ей в душу, он не нашел бы в ее адрес ни слова упрека.

Однажды утром, спустя дней десять после кончины миссис Черчилль, Эмму попросили сойти вниз к мистеру Уэстону, который «и пяти минут не может остаться, но ему крайне важно поговорить с нею». Он встретил ее у двери в гостиную и, едва поздоровавшись, немедленно понизил голос, чтобы ее отец не смог подслушать:

– Сможете ли вы прийти сегодня утром… в любое время… в Рэндаллс? Постарайтесь прийти, если можно. Миссис Уэстон хочет вас видеть. Она должна поговорить с вами.

– Она нездорова?

– Нет-нет! Вовсе не то… только слегка взволнована. Она готова была уже приказать закладывать карету и ехать к вам, но ей необходимо повидать вас одну, потому что, видите ли… – он кивнул в сторону отца Эммы, – хм… Так вы сможете приехать?

– Конечно. Прямо сейчас, если вам угодно. Раз вы так просите, я не могу вам отказать. Но что же случилось? Она правда не заболела?

– Нет-нет, уверяю вас! Но не спрашивайте меня ни о чем. Вы все узнаете в свое время. Совершенно невероятное дело! Тс-с-с!

Угадать, что же все это значит, было невозможно даже Эмме. Судя по его виду, случилось нечто совершенно из ряда вон выходящее. Но раз ее друг чувствует себя хорошо, Эмма постаралась взять себя в руки и, предупредив батюшку, что она идет прогуляться, вместе с мистером Уэстоном вышла из дому. Оба они быстрым шагом направились в Рэндаллс.

– Ну а теперь, – сказала Эмма, когда они вышли из ворот Хартфилда, – теперь, мистер Уэстон, прошу, расскажите мне, что же случи лось.

Однако он был непреклонен.

– Нет-нет. Не спрашивайте. Я обещал жене, что рассказ предоставлю ей. Она изложит вам все лучше меня. Проявите терпение, Эмма… Она лучше вас подготовит…

– Подготовит? К чему? – Эмма пришла в ужас и остановилась. – Боже всемогущий! Мистер Уэстон, расскажите мне все немедленно! Что-то случилось на Бранзуик-сквер? Да-да, я знаю, там что-то случилось! Говорите же, умоляю, расскажите мне все сейчас же!

– Нет-нет, вы заблуждаетесь.

– Мистер Уэстон, не шутите со мной! Подумайте, сколько моих близких находятся сейчас на Бранзуик-сквер. С кем из них случилось несчастье? Заклинаю вас всем, что только есть святого, – и не пытайтесь ничего от меня скрыть!

– Эмма, слово даю…

– Слово? Отчего же вы не говорите «честное слово»? Отчего не даете честного слова в том, что ни с кем из них не случилось ничего плохого? Боже! Что же такого предстоит мне услышать, если это не имеет отношения ни к кому из моих близких?

– Даю вам честное слово, – заявил он очень серьезно, – что ни с кем из них ничего не случилось. Дело ни в малейшей степени не связано ни с одним существом, носящим фамилию Найтли.

К Эмме вернулись силы, и она продолжала путь.

– Я был не прав, – вздохнул он, – сказав, что вас необходимо подготовить. Не следовало употреблять такое выражение. На самом деле это не связано с вами… только со мной… то есть мы так надеемся. Хм! Короче говоря, дорогая моя Эмма, вам не о чем беспокоиться. Я не говорю, что история особенно приятная, однако все могло бы быть куда хуже… Если мы поторопимся, то скоро будем в Рэндаллсе.

Эмма поняла, что придется набраться терпения, теперь ожидание не стоило ей таких усилий. Однако она больше ни о чем не спрашивала, а только напрягла свое воображение. Вскоре она пришла к выводу, что, возможно, дело касается денег – всплыли какие-либо неблагоприятные семейные обстоятельства, связанные с недавними событиями в Ричмонде. Воображение ее активно заработало… Может быть, обнаружилось, что у миссис Черчилль имеется с полдюжины незаконнорожденных детей, и бедному Фрэнку ничего не светит… Такой поворот, хотя и весьма нежелательный, не станет для нее ударом. Только слегка подстегнет ее живое любопытство.

– Кто это сейчас проехал верхом? – спросила она по пути, более чтобы помочь мистеру Уэстону сохранить тайну, чем из истинного интереса.

– Не знаю… Кто-то из Отуэев, не Фрэнк. Это не Фрэнк, уверяю вас. Его вы не увидите. Сейчас он уже на полпути в Виндзор.

– Значит, ваш сын приезжал сюда?

– Ох… да… А вы не знали? Ну… собственно… да…

Какое-то время он собирался с мыслями, затем добавил куда осторожнее и сдержаннее:

– Да, Фрэнк заезжал утром… просто узнать, как мы поживаем.

Они прибавили шагу и скоро были уже в Рэндаллсе.

– Ну, дорогая, – заявил мистер Уэстон, едва войдя, – я привел ее. Надеюсь, что скоро тебе полегчает. Оставляю вас вдвоем. Тянуть нет смысла. Если понадоблюсь, я буду неподалеку. – И Эмма явственно расслышала, как он прибавил, понизив голос, перед тем, как выйти из комнаты: – Слово свое я сдержал. Она ни о чем не догадывается.

Миссис Уэстон выглядела так плохо и была так взволнована, что опасения вернулись к Эмме. Как только они остались вдвоем, она воскликнула:

– Что же случилось, милый друг? Насколько я поняла, что-то очень неприятное? Прошу вас, расскажите же мне, наконец! Всю дорогу меня терзали смутные сомнения. Мы с вами обе ненавидим мучиться неизвестностью, так не мучьте же меня долее! Поделитесь со мной, что бы это ни было, и вам самой станет легче.

– Вы и правда понятия ни о чем не имеете? – дрожащим голосом спросила миссис Уэстон. – И не догадываетесь о том, что я собираюсь вам сообщить?

– Насколько я поняла, дело касается мистера Фрэнка Черчилля.

– Вы правы. Дело действительно его касается, и я скажу вам без обиняков, – заявила миссис Уэстон, откладывая в сторону свое рукоделие, и, решившись наконец, подняла на нее взгляд. – Сегодня утром он приехал к нам с самым невероятным известием. Невозможно выразить наше удивление. Он приехал поговорить с отцом о… То есть объявить о своем чувстве…

Она замолчала, чтобы перевести дух. Вначале Эмма решила, что речь пойдет о ней, затем она вспомнила о Харриет.

– То есть больше чем о чувстве, – продолжала миссис Уэстон, – о помолвке – о самой настоящей помолвке… Что вы скажете, Эмма, что скажут все, когда узнают, что Фрэнк Черчилль помолвлен – и помолвлен уже давно – с мисс Ферфакс!

Эмма даже подскочила от удивления:

– Джейн Ферфакс! Господи помилуй! Вы это серьезно? Не шутите?

– Разделяю ваше изумление, – отвечала миссис Уэстон, по-прежнему отводя глаза и торопясь продолжить, дабы дать Эмме время освоиться с новостью, – вполне разделяю. Однако это так. Они обручились еще в октябре, в Уэймуте, и хранили свою помолвку в тайне от всех. Кроме них, о помолвке не знала ни одна живая душа – ни Кемпбеллы, ни ее родные, ни его… Все настолько удивительно… Хотя я уже доподлинно знаю, что это так, до сих пор не могу поверить. Просто не верится… Мне-то казалось, я знаю его…

Эмма почти не слышала ее слов. Две мысли вертелись у нее в голове: собственные прежние разговоры с ним о мисс Ферфакс и бедная Харриет. Некоторое время она была в состоянии лишь издавать восклицания и снова и снова требовать подтверждений того, что она только что услышала.

– Что ж, – заявила она наконец, пытаясь собраться с силами, – вот обстоятельство, о котором я должна подумать по крайней мере полдня, прежде чем сумею до конца понять… Как! Значит, зимою они уже были помолвлены? Еще до того, как оба приехали в Хайбери?

– Они помолвлены с октября – тайно… Известие ранило меня, Эмма, ранило в самое сердце. И его отцу тоже очень больно. Кое-чего в его поведении мы не можем простить.

Какое-то мгновение Эмма мешкала, но потом ответила:

– Не стану притворяться, будто не понимаю, о чем вы, однако хочу по возможности облегчить ваше состояние – насколько это в моих силах. Знайте же, что ваши опасения напрасны: его внимание не произвело на меня сильного действия.

Миссис Уэстон подняла на нее глаза, боясь поверить, но взгляд Эммы был так же безмятежен, как и ее слова.

– А чтобы вам было легче поверить, что я теперь совершенно равнодушна к нему, – продолжала она, – я скажу вам больше. В ранний период нашего знакомства было время, когда мне он действительно нравился, когда я была очень склонна к тому, чтобы влюбиться в него, – собственно, и была влюблена… Но удивительнее всего то, что впоследствии увлечение мое бесследно прошло. Как бы там ни было, но, к счастью, все совершилось само собой. Уже довольно давно, по крайней мере три месяца, он мне совершенно безразличен. Можете мне поверить, миссис Уэстон! Я говорю истинную правду.

Со слезами радости миссис Уэстон расцеловала ее и, когда к ней вернулся дар речи, принялась убеждать свою бывшую воспитанницу, что ее заверения в равнодушии для нее приятнее всего на свете.

– У мистера Уэстона тоже с души свалится камень, – сказала она. – Как мы мучились! Ведь мы оба желали, чтобы вы понравились друг другу! И мы были убеждены, что так оно и произошло… Вообразите же себе наши чувства, когда мы узнали о его помолвке.

– Я избежала несчастья. И за то нам с вами остается лишь благодарить судьбу. Однако, миссис Уэстон, его я не оправдываю. Я должна сказать, что считаю его в высшей степени виноватым. Какое он имел право, будучи связанным клятвой в любви и верности, вести себя у нас так вольно? Как смел добиваться – а он, безусловно, добивался – особого внимания одной дамы, будучи женихом другой? Откуда мог быть он уверен, что не случится беды? Откуда ему знать, что я не влюблюсь в него? Он поступил дурно, очень дурно!