В надежде отвлечь мысли отца от такой неприятности, как отъезд мистера Найтли в Лондон, да еще таком внезапном, да вдобавок верхом, – она знала, как тяжело отец это воспримет, – Эмма поторопилась рассказать то, что узнала о Джейн Ферфакс, и ее ожидания полностью оправдались: новость возымела свое действие. Мистер Вудхаус проявил интерес, однако не расстроился. Он давно уже привык к мысли о том, что рано или поздно Джейн Ферфакс поступит в гувернантки, и способен был говорить об этом бодро, в то время как отъезд мистера Найтли в Лондон стал для него неожиданным ударом.

– Я очень, очень рад слышать, что она так замечательно устроена. Миссис Элтон – особа очень доброжелательная и порядочная, не сомневаюсь, что и знакомые у нее люди достойные. Надеюсь, в том доме сухо и о мисс Ферфакс должным образом позаботятся. Здоровье ее должно стать объектом первостепенной важности, как для меня всегда было здоровье бедной мисс Тейлор. По-моему, милочка, она станет для новой хозяйки тем же, чем мисс Тейлор была для нас. Но я надеюсь, что в одном отношении она окажется лучше, и ее не отнимут у людей, с которыми она успеет сродниться.

Следующий день принес из Ричмонда такую новость, которая затмила все прочие. В Рэндаллс прискакал нарочный с вестью о кончине миссис Черчилль! Хотя у ее племянника еще позавчера не было особых причин торопиться домой, после его возвращения она не прожила и двух суток. Внезапный приступ совершенно иной природы, чем явствовало из общего ее состояния, унес ее в могилу после недолгого сопротивления. Великой миссис Черчилль не стало.

Известие было воспринято так, как и положено принимать подобные вести. Все посерьезнели, погрустнели, почувствовали нежность по отношению к усопшей, жалели ее близких, выказывали любопытство насчет того, где ее похоронят. Как говорит Голдсмит,[8] когда хорошенькая женщина совершает грехопадение, ей не остается ничего иного, кроме смерти; когда же женщина отличается дурным характером, данное средство равным образом может послужить к очищению ее репутации. О миссис Черчилль, которую в продолжение двадцати пяти лет не любили, теперь заговорили с сочувствием – теперь ей многое простилось. В одном она оказалась полностью оправдана. Прежде никто и мысли не допускал о том, что она на самом деле серьезно больна. Смерть же освободила ее от упреков в себялюбии и вымышленности страданий.

«Бедная миссис Черчилль! Как она, должно быть, страдала! Более, чем все предполагали, – а постоянные боли кому хочешь испортят характер. Печальное событие. Какой удар для мистера Черчилля! Как теперь мистер Черчилль будет без нее жить? Потеря мистера Черчилля, несомненно, ужасна. Он, верно, никогда уж не оправится».

Даже мистер Уэстон качал головой и с мрачным видом говорил:

– Ах! Бедняжка, кто бы мог подумать! – И он заявил, что будет носить траур по полной форме; а жена его, вздыхая и продолжая подрубать приданое для будущего малыша, выражала искреннее и глубокое сочувствие.

Оба сразу же подумали о том, как новые обстоятельства скажутся на положении Фрэнка. Эмма также почти сразу начала размышлять об этом. Характер миссис Черчилль, горе ее супруга – Эмма мельком думала о них с благоговейным трепетом и состраданием и тут же устремлялась мыслями к Фрэнку. Как-то повлияет на него смерть тетки? Какие выгоды он получит, насколько освободится? Все возможные преимущества тут же стали ясны ей. Теперь ничто не стоит на пути его привязанности к Харриет Смит! Мистера Черчилля, в отрыве от его жены, никто не боялся – характер у него был легкий, покладистый. Племяннику не составит труда убедить его в чем угодно. Остается лишь желать, чтобы у этого племянника сформировалась привязанность, в чем, несмотря на всю свою горячую заинтересованность в деле, Эмма пока не была твердо уверена.

Харриет восприняла новость на удивление спокойно, с большим самообладанием. Какие бы ярчайшие надежды ни вспыхивали в ее головке, она не выдавала себя. Эмме отрадно было наблюдать в подруге такое доказательство все растущей силы ее духа, но она воздерживалась от всяких сравнений и похвал, которые могли бы угрожать самообладанию Харриет. Разговоры их о кончине миссис Черчилль отличались взаимной сдержанностью.

В Рэндаллс приходили короткие письма от Фрэнка, в которых он сообщал о самых важных, неотложных делах и планах. Мистер Черчилль переносил утрату лучше, чем предполагалось: сразу после похорон, которые должны были состояться в Йоркшире, он наметил отправиться в Виндзор, чтобы навестить старинного друга семьи, которому миссис Черчилль вот уже десять лет обещала приехать. Таким образом, Харриет в настоящее время помочь было невозможно; все, что могла со своей стороны сделать Эмма, – лишь про себя молиться о том, чтобы в будущем у нее все сложилось удачно.

Если с Харриет все было более или менее ясно, то будущее Джейн Ферфакс, также вполне определенное, не внушало Эмме столь радостных надежд. Вдобавок Джейн совсем скоро предстояло покинуть Хайбери. Тем, кто желал напоследок окружить ее вниманием и заботой, оставалось не так уж много времени. Эмме не терпелось выказать Джейн свое доброе отношение. Сильнее всего терзалась она теперь своей былой холодностью. Эмма всей душой сочувствовала той, кем она столько времени пренебрегала. Ей хотелось чем-то скрасить последние дни пребывания Джейн в Хайбери, хотелось показать, сколь ценит она ее общество, и продемонстрировать свое уважение и сочувствие. Она решила пригласить Джейн провести день в Хартфилде и написала записку, в которой просила ее приехать. Однако приглашение было отвергнуто – причем устно. «Мисс Ферфакс не совсем здорова и не может писать». В то же самое утро в Хартфилд заглянул мистер Перри: оказалось, мисс Ферфакс стало так нехорошо, что к ней, хоть и против ее желания, пригласили его – ее мучают такие сильные головные боли и такие приступы нервической лихорадки, что он сомневается в возможности ее отъезда к миссис Смолридж в оговоренные сроки. В настоящее время складывается впечатление, что здоровье ее совершенно расстроено: у нее отсутствует аппетит, и, хотя, безусловно, опасных симптомов не наблюдается – в частности, ничто не указывает на то, что затронуты легкие (постоянный объект тревоги ее семьи), – мистер Перри за нее не спокоен. По его мнению, она взвалила на себя непосильную ношу и сама это сознает, хоть и не хочет в том признаваться. Ему кажется, что силы ее на исходе. Он не может не отметить, что обстановка у нее дома неблагоприятна для состояния ее нервов. Как это ни прискорбно, она вынуждена ютиться в одной всего комнате, а ее добрая тетушка хоть и является его старинным другом, но, к его величайшему сожалению, не лучшая компаньонка для девушки в таком состоянии. Разумеется, ее любовь и забота не подлежат сомнению! Они даже несколько чрезмерны. Он очень опасается, что тетушкина опека причиняет мисс Ферфакс больше вреда, чем пользы. Эмма слушала с живейшим участием, все более и более жалея бедняжку, она ломала голову, как помочь ей. Забрать ее – пусть всего на час-другой – от тетки, предоставить возможность побыть на воздухе и просто переменить обстановку? Может быть, спокойная, обстоятельная беседа пойдет ей на пользу? На следующее утро Эмма послала Бейтсам еще одну записку, в самых прочувствованных выражениях она заверяла, что вышлет за Джейн карету в любой назначенный час, упомянув, что ей известно категорическое мнение мистера Перри о пользе такого рода моциона для своей пациентки. В ответ пришла короткая записка следующего содержания:

«Мисс Ферфакс выражает сердечную признательность и благодарит за приглашение, однако не в силах совершать какие-либо прогулки».

Эмме стало обидно, ее искренний душевный порыв заслуживал лучшего отношения, однако невозможно было спорить с листком бумаги, дрожащие буквы свидетельствовали о немощи писавшей столь явственно, что Эмме оставалось лишь гадать, с чего вдруг она впала в такую немилость. Как убедить Джейн принять от нее помощь? Несмотря на отказ, она все же велела подать карету и отправилась к миссис Бейтс в надежде, что ей удастся уговорить Джейн присоединиться к ней, – однако и это не помогло. К карете вышла мисс Бейтс, само воплощение благодарности. Она, разумеется, всецело согласна с мисс Вудхаус, она также считает, что прогулка на свежем воздухе способна сотворить чудеса, и обещала попытаться уговорить племянницу изменить решение… Однако все оказалось напрасным. Мисс Бейтс пришлось вернуться ни с чем. Джейн упорствует, кажется, от одного лишь предложения выйти на улицу ей стало хуже. Эмма пожалела, что не может увидеться с Джейн и лично уговорить ее, но, когда предложение уже готово было сорваться с ее губ, она поняла со слов мисс Бейтс, что тетка пообещала племяннице ни под каким видом не допускать к ней мисс Вудхаус.

– К сожалению, правда в том, что милая Джейн сейчас не может никого принять – совершенно никого, – разумеется, кроме миссис Элтон… И миссис Коул настояла на свидании, да и миссис Перри очень просила… но, кроме них, Джейн действительно никого не может видеть.

Эмме не хотелось быть на равных с дамами, подобными миссис Элтон, миссис Перри и миссис Коул, которые силой проникнут всюду. Сознавая к тому же, что у нее нет никакого права считать себя подругой мисс Ферфакс, она покорилась и лишь спросила у миссис Бейтс об аппетите и диете ее племянницы. Не может ли она чем-то помочь хоть здесь? При упоминании об аппетите бедная мисс Бейтс очень расстроилась, и к ней вернулась ее разговорчивость: Джейн почти ничего не ест! Мистер Перри посоветовал кормить больную сытными, питательными блюдами, но все, чем они располагают (ни у кого еще не было столь заботливых соседей), ей не по вкусу.

Приехав домой, Эмма тут же призвала экономку и обследовала съестные припасы; вскоре для мисс Бейтс была спешно отправлена корзинка маниоки высшего качества с самой теплой запиской. Через полчаса приношение привезли обратно, с тысячей благодарностей от мисс Бейтс, но, по ее словам, «милая Джейн не успокоится, пока маниоку не вернут; она не может принять такой дар, и, более того, она настаивает на том, что ни в чем не нуждается».