Джейн Остин - Эмма

– Да, до тех пор, пока он не прекратит ее проявлять по отношению к вам… И тогда притягательность такой особы может возрасти стократ. Но для того чтобы подружиться с нею, мне необходимо было бы испытывать бoльшую нужду в подруге или приятной собеседнице, чем я испытываю теперь. Иначе я смело взяла бы на себя труд преодолевать ее скрытность ради того, чтобы завоевать ее любовь. О привязанности между мной и мисс Ферфакс не может быть и речи. У меня нет оснований думать о ней дурно – ни малейших оснований… кроме ее крайней и постоянной осмотрительности в речах и поведении, ее боязни сообщить что-либо определенное о ком бы то ни было. Такое поведение невольно наводит на мысль о том, что ей есть что скрывать.

Он полностью согласился с ней; проведя с ним так много времени на прогулке и обнаружив сходство мыслей и суждений, Эмма почувствовала, словно они с ним знакомы всю жизнь: с трудом верилось, что они видятся всего лишь второй раз. Фрэнк Черчилль оказался не совсем таким, каким она его себе представляла. Судя по его высказываниям, он не настолько светский человек и не настолько испорченный, избалованный богатый ребенок – словом, он оказался лучше, чем она ожидала. Его взгляды отличались большей умеренностью, чувства – большей теплотой. Особенно поразили Эмму его замечания относительно дома мистера Элтона – он упросил их пойти осмотреть и церковь, и домик викария и, не соглашаясь с ними, не усмотрел в нем никаких изъянов. Нет, он считает, что домик неплох, человека, живущего в таком доме, не стоит жалеть. Должно быть, в нем вполне хватает места для благополучного существования. Только люди недалекие требовали бы большего.

Миссис Уэстон рассмеялась и заметила пасынку, что он не знает, о чем говорит. Привыкнув жить в большом доме, он даже не понимает, сколько преимуществ и удобств заключено именно в его размерах, и не может судить, сколь во многом неизбежно приходится ограничивать себя, живя в маленьком домике. Однако Эмма про себя решила, что он, наоборот, прекрасно понимает, о чем говорит, и таким образом очень изящно намекает на собственные планы рано жениться и обзавестись домом. Возможно, он не отдает себе отчета в том, сколь губительны для мира в семье отсутствие комнаты для экономки или плохая буфетная, однако он, несомненно, прекрасно осознает, что Энскум не в состоянии обеспечить его счастье и что, когда бы он ни полюбил, он с охотой откажется от значительной части богатства ради ранней самостоятельности.

После второй встречи у Эммы сложилось самое лучшее мнение о Фрэнке Черчилле. Но на следующий день она была слегка обескуражена, узнав, что он уехал в Лондон просто для того, чтобы там подстричься. Внезапный каприз, кажется, пришел ему в голову за завтраком; он уехал почтовой каретой, намереваясь вернуться к обеду, однако не имея никакой очевидной более важной цели, чем подстричь волосы. Разумеется, трудно усмотреть какой-либо вред в шестнадцатимильной прогулке в столицу и обратно, но был в его поступке какой-то налет фатовства, беспечности, который она не могла одобрить. Его прихоть никак не согласовывалась с разумностью его суждений, с умеренностью в расходах или даже с тем бескорыстием и сердечной теплотой, которые она, как ей показалось, открыла в нем вчера. Тщеславие, экстравагантность, переменчивость, неугомонность натуры, которая постоянно должна была быть при деле, хорошем или дурном, не важно, невнимание, граничащее с безразличием, к тому, какое огорчение доставит его выходка его отцу и миссис Уэстон, – вот те обвинения, которые, как ей теперь казалось, можно ему предъявить.[5] Мистер Уэстон называл сына франтом и от души веселился, однако было совершенно ясно, что миссис Уэстон вся эта история совсем не понравилась, потому что она поведала об отъезде пасынка быстро, почти вскользь, и только заметила, что «у всех молодых людей свои причуды».

За исключением этого пятнышка, Эмма сочла, что в целом у ее подруги сложилось весьма лестное представление о молодом человеке. Миссис Уэстон не уставала повторять, каким внимательным и приятным собеседником он оказался и сколько она углядела в нем хороших черт. Он человек открытой души, притом очень живой и веселый. Она не могла придраться ни к единому его замечанию, в большинстве случаев он решительно оказывался прав; о дядюшке он отзывался с теплотой и охотно говорил о нем: заявил, что дядюшка был бы счастливейшим из людей, имей он возможность поступать по своему разумению, и, хотя он не выказывал открытой привязанности к тетке, он с благодарностью упоминал о ее доброте и, казалось, раз и навсегда решил отзываться о ней не иначе как с уважением. Все это было очень обнадеживающе; если бы не каприз, внезапное желание подстричься, в нем не было ничего, что развенчивало бы тот образ, который сложился в ее воображении. Если даже он и не влюблен в нее, он, несомненно, очень близок к тому; и спасением для Эммы являлось ее собственное равнодушие к нему, ибо она до сих пор придерживалась того убеждения, что никогда не выйдет замуж. Короче говоря, он достоин чести быть избранным для нее в число друзей.

Мистер Уэстон, со своей стороны, невольно еще больше склонил чашу весов в его пользу. Он дал ей понять, что Фрэнк чрезвычайно восхищается ею – находит ее очень красивой и обаятельной; принимая во внимание все вышесказанное, она уже не могла судить его строго. Эмма была согласна с замечанием миссис Уэстон о том, что «у всех молодых людей свои причуды».

Среди новых суррейских знакомых мистера Черчилля нашелся один, который не разделял всеобщей снисходительности. В целом в приходах Донуэлл и Хайбери к поступку молодого человека отнеслись с величайшей терпимостью, выходку молодого человека оценили крайне благодушно – ведь он такой улыбчивый и любезный! Однако нашелся человек, чью суровость невозможно было смягчить ни поклонами, ни улыбками, и этот человек был мистер Найтли. Он узнал об отъезде Фрэнка Черчилля, когда находился в Хартфилде; какое-то мгновение он собирался с мыслями, но почти сразу же Эмма услышала, как он бурчит себе под нос, склонившись над газетой, которую держал в руках:

– Хм! Именно такой пустой и глупый малый, как я и представлял.

Она уже хотела было возразить, однако тут же сообразила, что замечание было высказано лишь для того, чтобы выпустить пар, и не предназначено для того, чтобы сердить ее. Поэтому она сделала вид, что ничего не слышала.

Хотя, с одной стороны, мистер и миссис Уэстон принесли не слишком хорошие вести, в другом отношении их визит оказался особенно кстати. Во время их пребывания в Хартфилде произошло кое-что, в чем Эмме нужен был их совет. К ее радости, их совет совпал с ее собственным мнением.

Вот в чем было дело: Коулы уже несколько лет как обосновались в Хайбери и слыли очень уважаемым семейством – они считались людьми общительными, свободомыслящими и без особых претензий, но, с другой стороны, они были низкого происхождения, из купцов, и с годами приобрели лишь внешний лоск. Обосновавшись в этих краях, они жили соответственно своим доходам, скромно, мало кого принимали, а если и устраивали приемы, то также без особой пышности; однако в последние год-два они значительно увеличили свой капитал; в целом можно сказать, что счастье им улыбнулось. Разбогатев, они захотели жить на широкую ногу: пожелали переехать в больший по размеру дом, проявили склонность к гостеприимству. Они сделали пристройку к дому, наняли больше прислуги и увеличили расходы на все свои нужды. К теперешнему времени, если судить по богатству и стилю жизни, они уступали только Хартфилду. Их общительность, а также новая гостиная подготовили общество к тому, что они будут устраивать званые обеды – несколько таких званых обедов уже состоялось. Приглашали преимущественно холостяков. Эмма, разумеется, не ожидала, что они осмелятся звать к себе лучшие, стариннейшие семьи – представителей Хартфилда, Донуэлла или Рэндаллса. Что касается ее лично, она ни за что не пошла бы к ним, если бы они ее пригласили, и она сожалела, что общеизвестные привычки ее батюшки сделают ее отказ менее значительным, чем она могла бы пожелать. Коулы на свой лад были людьми вполне достойными, однако им надобно преподать урок: не им определять, на каких условиях приглашать семейство, превосходящее их по положению. Как она подозревала, такой урок придется преподать не кому другому, а именно ей; на мистера Найтли надежда была слабой, да и на мистера Уэстона тоже.

Эмма давно уже положила ответить решительным отказом на подобное посягательство, а приглашения от них все не было и не было; когда оно наконец пришло, когда выпад был сделан, она испытала очень противоречивые чувства. И в Донуэлл, и в Рэндаллс приглашение давно послали, ее же с отцом никто пока не звал; заверения миссис Уэстон, что, «по ее предположениям, они просто не осмелятся допустить по отношению к вам подобную вольность; они знают, что вы не обедаете вне дома», не вполне удовлетворили Эмму. Ей казалось, что она должна получить предлог для отказа; да и, в конце концов, раз под их крышей соберутся все самые близкие ее друзья, может быть, приглашение стоит принять? Эмма колебалась. На вечере у Коулов ожидали и Харриет, и Бейтсов. Они говорили об этом накануне, когда гуляли по Хайбери, и Фрэнк Черчилль очень серьезно сокрушался по поводу ее отказа. А вдруг вечер завершится танцами? – спросил он. Простое упоминание о танцах еще более раздразнило и раздосадовало ее; слабым утешением было то, что она осталась в гордом одиночестве, которое следует воспринимать как комплимент, как знак отличия.

Именно прибытие этого самого приглашения в то время, как в Хартфилде были Уэстоны, и сделало их присутствие столь желанным; хотя первым ее побуждением, разумеется, было отказаться от визита. Однако Эмма так поспешно принялась спрашивать Уэстонов, как, по их мнению, ей следует поступить, что их совет принять приглашение был воспринят с облегчением и благодарностью.

Она решила, что, принимая во внимание все обстоятельства, пойти все-таки стоит. Коулы выразили свое желание видеть ее вполне достойно – письмо дышало предупредительностью и вниманием по отношению к ее отцу. «Они позволили бы себе просить оказать им такую честь ранее, но ждали лишь прибытия ширмы из Лондона, которая, как они надеются, сумеет оградить мистера Вудхауса от всех сквозняков и таким образом побудит его с большей охотой оказать им честь своим присутствием». Словом, убедить Эмму пойти не составило большого труда; быстро посовещались, как лучше поступить, чтобы мистеру Вудхаусу не было неудобно: вполне можно рассчитывать, что миссис Годдард, если не миссис Бейтс, составит ему компанию. Мистера Вудхауса еще надо было убедить отпустить дочь на званый обед в один из ближайших дней и позволить ей провести целый вечер вдали от него. Что же касается вопроса об участии в званом обеде его самого, Эмма вовсе не хотела, чтобы батюшка рассматривал такую возможность – слишком поздний час был назначен для обеда, слишком многолюдное общество ожидалось у Коулов. Довольно скоро мистера Вудхауса удалось уговорить не ходить.