Наконец его убедили отойти от подъезда «Короны»; оказавшись почти напротив домика, в котором обитали Бейтсы, Эмма вспомнила, что вчера он намеревался нанести им визит, и спросила, заходил ли он к ним.

– Да, о да! – отвечал он. – Я как раз собирался вам рассказать. Визит прошел очень успешно. Я повидал всех трех дам и чувствую огромную признательность к вам за ваши предварительные замечания о них. Если бы болтливая тетка застала меня врасплох, я, должно быть, умер бы на месте. Но, зная о ней заранее, я всего-навсего задержался у них долее приличного. Для визита вежливости и десяти минут хватило бы с лихвой, больше не требовалось! Я обещал отцу, что вернусь домой прежде него – однако уйти я не мог, так как не было паузы, во время которой можно было бы вежливо откланяться, и, к моему крайнему изумлению, когда он, не застав меня нигде, наконец сам пришел к Бейтсам и нашел меня там, выяснилось, что я просидел у них чуть ли не три четверти часа. Добрая хозяйка не давала мне никакой возможности уйти прежде того времени.

– И как вы нашли мисс Ферфакс?

– Она выглядит неважно, очень неважно, если уместно подобное замечание применительно к молодой девице. Но такое выражение едва ли допустимо, правда, миссис Уэстон? Дамы никогда не могут выглядеть неважно или плохо. Но, серьезно говоря, мисс Ферфакс обычно так бледна, что невольно можно приписать цвет ее лица слабому здоровью… Да, ее вид оставляет желать много лучшего.

С таким утверждением Эмма согласиться не могла и принялась мягко защищать мисс Ферфакс:

– Разумеется, вид у нее далек от цветущего, однако нельзя согласиться с тем, что вид у мисс Ферфакс болезненный. Нежность и прозрачность ее кожи придают ее лицу особую изысканность.

Он выслушал ее со всею почтительностью, заявил, что от многих людей слышал схожее мнение – но все же вынужден признать, что для него ничто не скрасит недостаток цветущего здоровья. Даже если лицо не блещет красотой, здоровый румянец заменяет точеные черты. Если к тому же и черты лица отличаются особой красой… к счастью, ему нет нужды пытаться описать, какое действие производит подобное сочетание.

– Что ж, – сказала Эмма, – о вкусах не спорят… По крайней мере, за исключением цвета лица, все в ней достойно восхищения.

Он покачал головой и рассмеялся:

– Я не могу отделить мисс Ферфакс в целом от цвета ее лица.

– Вы с нею часто виделись в Уэймуте? Наверное, вращались в одном и том же обществе?

В этот момент они подошли к лавке Форда, и он торопливо воскликнул:

– Ха! Вот, должно быть, та самая лавка, в которую, как сообщил мне батюшка, все местные жители заходят каждый божий день. Он говорит, что и сам шесть дней в неделю ездит в Хайбери, и у него всегда находится дело к Форду. Если это не нарушит ваших планов, пожалуйста, давайте зайдем, чтобы я тоже мог почувствовать себя в полной мере местным жителем! Я должен что-нибудь купить у Форда. Позволю себе такую вольность… Наверное, у них продаются перчатки?

– О да! И перчатки, и все остальное. Искренне восхищаюсь вашим патриотизмом. В Хайбери вас будут обожать. Еще до вашего приезда вы были очень популярны, так как вы – сын мистера Уэстона, но потратьте полгинеи у Форда, и ваша популярность будет покоиться на ваших собственных заслугах.

Они вошли; покуда лоснящиеся, плотно перевязанные стопки «Мужских бобровых» и «Йоркширских светлокоричневых» снимали с полок и раскладывали на прилавке, он сказал:

– Однако, мисс Вудхаус, прошу прощения, вы обратились ко мне и говорили о чем-то в тот самый миг, как во мне взыграли патриотические чувства. Не позволяйте мне терять нить разговора. Уверяю вас, никакое публичное признание, никакая слава не искупают отсутствия внимательности и вежливости в частной жизни.

– Я только спрашивала, часто ли вы виделись с мисс Ферфакс и ее спутниками в Уэймуте.

– Теперь, когда смысл вашего вопроса дошел до меня, позвольте заметить: я склонен считать его весьма некорректным. Судить о степени знакомства – всегда привилегия дамы… Должно быть, мисс Ферфакс уже делилась с вами своим мнением на сей счет… Я не желаю брать на себя несвойственную мне смелость, претендуя на большее, чем может признать она.

– Помилуйте! По скрытности вы не уступите ей самой. Ее рассказы о чем бы то ни было оставляют после себя столько недосказанного, она настолько скрытна, так неохотно делится сведениями о ком бы то ни было, что вы, уверяю вас, вправе рассказывать о знакомстве с нею все, что вам угодно.

– Неужели? Тогда я скажу правду, и ничто не нравится мне более этого. В Уэймуте мы с нею часто виделись. Я был немного знаком с Кемпбеллами еще по Лондону, а в Уэймуте мы очень часто оказывались в одной компании. Полковник Кемпбелл – очень приятный человек, а миссис Кемпбелл – дружелюбная и добродушная женщина. Они все мне нравятся.

– Прихожу к выводу, что вы знакомы также с положением мисс Ферфакс в их семье. Наверняка вам известно и о том, какая участь ее ждет.

– Д-да… – несколько неуверенно подтвердил он. – Полагаю, что известно.

– Эмма, осторожнее! – с улыбкой предупредила ее миссис Уэстон. – Вы рассуждаете на очень щекотливую тему. Не забывайте о моем присутствии! Когда я рядом, мистер Фрэнк Черчилль едва ли может говорить о мисс Ферфакс откровенно. Лучше я отойду подальше.

– О ней я действительно позабыла, – сказала Эмма, когда миссис Уэстон отошла от них, – впрочем, она – мой друг, причем ближайший, любимейший мой друг.

Судя по его виду, он полностью понимал и разделял ее чувства.

Когда перчатки были куплены и они покинули лавку, Фрэнк Черчилль спросил:

– Вы когда-нибудь слышали, как играет та дама, о которой мы говорили?

– Как же не слышать! – ответила Эмма. – Вы забываете о том, насколько она принадлежит Хайбери. Я слышу ее игру все годы жизни с тех пор, как мы обе начали учиться музыке. Она играет прелестно.

– Вы так считаете? Мне хотелось услышать мнение человека, который может судить о таких вещах.

Мне показалось, что она хорошо играет, то есть с большим вкусом, но сам я совершенно не разбираюсь в этом вопросе… Я чрезвычайно люблю музыку, однако у меня самого нет никаких навыков в данной области и никаких прав судить об игре других… Я часто слышал, как окружающие восхищаются ее игрой… Помню одно доказательство того, что ее искусство очень высоко ценится: один человек, очень музыкальный и влюбленный в другую женщину… помолвленный с нею… собирающийся жениться… никогда не просил свою невесту сесть к инструменту… если вместо нее могла играть обсуждаемая нами дама… Казалось, ему не нравится слушать свою любимую в присутствии другой. Принимая во внимание его собственные музыкальные таланты, я счел его поведение некоторым доказательством.

– И верно, это доказательство, – согласилась в высшей степени заинтригованная Эмма. – Ведь мистер Диксон очень музыкален, правда? Мы больше узнаем о них всех за полчаса от вас, чем соизволила бы сообщить нам мисс Ферфакс за полгода.

– Да, я говорил о мистере Диксоне и мисс Кемпбелл! Я счел его поведение весьма ярким доказательством.

– Конечно… это очень весомое доказательство… настолько весомое, что, будь я на месте мисс Кемпбелл, мне бы вовсе не пришлось по душе поведение жениха. Я бы не простила ему бoльшую любовь к музыке, чем ко мне – большее доверие уху, чем глазу, более острое восприятие нежных звуков, чем моих чувств. Как, на ваш взгляд, отнеслась к его поведению мисс Кемпбелл?

– Видите ли, мисс Ферфакс ее лучшая подруга.

– Слабое утешение! – заметила Эмма смеясь. – Легче снести предпочтение, оказанное незнакомке, чем лучшей подруге, ведь с незнакомкой, скорее всего, больше никогда не увидишься… но унижение оттого, что лучшая подруга всегда рядом и всегда все делает лучше вас, просто невыносимо! Бедная миссис Диксон! Словом, я рада, что она переехала в Ирландию.

– Вы правы. Ситуация складывалась не в пользу мисс Кемпбелл… но она, уверяю вас, кажется, ничего не имела против.

– Тем лучше… или тем хуже: не знаю, что выбрать. Но, чем бы ни объяснялась близорукость мисс Кемпбелл, кротостью характера или же глупостью, пылкостью дружбы или притупившейся бдительностью, полагаю, одна особа не могла остаться нечувствительной к тому, что происходило: сама мисс Ферфакс. Вот она-то непременно должна была почувствовать, что уделяемое ей внимание граничит с неприличием и очень опасно.

– Да… конечно… но…

– Ах, не воображайте, будто я ожидаю от вас или от кого-либо другого отчета о чувствах мисс Ферфакс! Полагаю, ни один смертный, кроме нее самой, не знает, о чем она думает и что чувствует. Но, раз она продолжала играть всякий раз, как ее об этом просил мистер Диксон, невольно возникают всякие предположения…

– Казалось, между ними тремя царит такое полнейшее согласие… – начал он довольно поспешно, но потом, одернув себя, добавил: – Однако я не смею судить о том, в каких отношениях они были на самом деле… как могли развиваться их отношения с глазу на глаз, так сказать, за сценой. Могу лишь сказать, что внешне между ними царила тишь да гладь. Но вы, зная мисс Ферфакс с детства, несомненно, можете лучше меня судить о ее характере и о том, как она склонна вести себя в критической ситуации.

– Да, я знаю ее с детства, это верно! Мы вместе росли и взрослели… И естественно было бы предположить, что нам следует быть закадычными подругами, что нам должно тянуться друг к другу всякий раз, как она приезжает навестить родных. Однако ничего подобного меж нами не было и нет. Я едва ли могу сказать, почему такое случилось… Возможно, отчасти тут виновата и я сама. Всю жизнь я не склонна была испытывать особую приязнь к девушке, которую всегда так обожествляли и с которой так носились и бабушка, и тетка, да и все кругом. А потом, ее скрытность… Я никогда не могла заставить себя привязаться к такой скрытной особе.

– Действительно, скрытность – очень отталкивающее качество, – согласился он. – Зачастую скрытность удобна, но никогда не доставляет удовольствия. В скрытности заключен залог безопасности, но нет притягательности. Невозможно любить скрытного человека.