Однако мистер Вудхаус ничего не заподозрил. Он был настолько ошеломлен внезапным отъездом викария и так опасался, что мистер Элтон не доберется в безопасности до цели своего путешествия, что не заметил в письме ничего странного и необычного. Послание мистера Элтона, напротив, сослужило хорошую службу, ибо дало пищу для нескончаемых бесед и предположений на весь долгий вечер, который им предстояло провести одним. Мистер Вудхаус, по обыкновению, высказывал опасения, а Эмма прилагала все свои силы, дабы решительно отмести их прочь.

Она решилась не держать более Харриет в неведении. Скорее всего, ее подруга успела выздороветь; теперь желательно, чтобы она проводила с Эммой как можно больше времени, дабы до возвращения мистера Элтона излечить ее от сердечных ран. Поэтому на следующее же утро она явилась в пансион миссис Годдард, чтобы понести заслуженную кару; надо признаться, она со страхом ждала этой минуты. Ей предстояло разрушить все надежды, которые она прежде так щедро внушала своей подруге, раскрыть ей глаза на неприглядное поведение ее избранника и признаться в собственных ошибках, ибо она неверно судила о предмете воздыханий мисс Смит. Все ее наблюдения, все убеждения, все пророчества последних шести недель оказались никуда не годными.

Признание стоило Эмме многих сил; при виде слез на глазах Харриет ей снова стало стыдно, и на решила, что уже никогда не сможет жить в ладу с самой собой.

Харриет перенесла удар на удивление стойко: она никого не винила и при этом была настолько бесхитростна и невзыскательна, что с той минуты стала еще дороже своей подруге.

Эмма была настроена превыше всего ценить простоту и скромность, она склонна была приписывать Харриет все мыслимые и немыслимые добродетели. Харриет, а не она должна была стать объектом всеобщего восхищения. Харриет не считала себя вправе жаловаться. Привязанность такого человека, как мистер Элтон, была бы для нее слишком высокой честью. Она никогда не заслуживала этого, и никто, кроме такого искреннего и доброго друга, как мисс Вудхаус, не считал их союз возможным.

Слезы ручьями текли у нее из глаз, и горе ее было настолько безыскусно, что никакое достоинство не могло бы увеличить его ценность в глазах Эммы; она терпеливо выслушивала излияния подруги и как могла утешала ее. Сердце у нее разрывалось. К тому времени она была уже искренне убеждена в том, что из них двоих Харриет является высшим существом и что для нее самой было бы куда полезней и лучше походить на свою подругу, чем полагаться на собственный ум и таланты.

Конечно, стать простодушной и невежественной было ей, пожалуй, уже не под силу; но она покинула подругу с крепнущим убеждением, что ей самой надо быть скромнее и проще и весь остаток жизни бороться с избытком воображения. Теперь, после долга по отношению к отцу, ее главная цель в жизни – обеспечить Харриет покой и удобство и убедить ее в своей любви каким-нибудь иным, лучшим способом, нежели сватовство. Она забрала подругу с собой в Хартфилд и окружила заботой, стараясь занять и позабавить ее и с помощью книг и разговоров вытеснить из ее головы образ мистера Элтона.

Эмма понимала, что лишь время способно исцелить Харриет от горя; не считая себя в подобных вопросах беспристрастным судьей, она особенно не склонна была сочувствовать влечению подруги к мистеру Элтону, она надеялась на то, что юный возраст поможет Харриет преодолеть разочарование и обиду и восстановить душевное равновесие ко времени возвращения мистера Элтона, так что они трое впоследствии сумеют видеться и общаться как обычные знакомые, не опасаясь, что новые встречи подбросят хворосту в костер угасших было чувств.

Харриет считала мистера Элтона самим совершенством и утверждала, что равного ему – и по душевным свойствам, и по доброте – не сыскать; по правде сказать, оказалось, что она влюблена куда сильнее, чем предполагала Эмма; и все же Эмма сочла необходимым со всей решительностью восстать против увлечения такого рода, оставшегося к тому же безответным. Ей трудно было допустить, чтобы страсть пылала долгое время с такою же силой.

Конечно же мистер Элтон, вернувшись, поступит именно так, как она и ожидала, а именно: совершенно явственно и недвусмысленно поспешит продемонстрировать свое равнодушие. Эмма не могла понять упорства Харриет. Чего ради жертвовать своим счастьем ради воспоминаний о нем?

То, что они, все трое, настолько тесно привязаны к Хайбери, несомненно, ухудшает положение. Ни один из них не имеет возможности уехать или решительно порвать с прежними знакомыми. Им суждено вращаться в одном кругу и постоянно видеться, поэтому необходимо делать хорошую мину при плохой игре.

Пребывание в пансионе миссис Годдард причинит Харриет еще больше страданий, ибо мистер Элтон является предметом обожания всех учитель ниц и старших пансионерок; видимо, лишь в Хартфилде есть у нее возможность услышать правду о своем идеале, лишь в Хартфилде о нем отзываются с холодноватой сдержанностью или беспощадно вскрывают его недостатки. Именно в том месте, где была нанесена рана, – и ни в каком другом! – лечение окажется самым действенным; кроме того, Эмма понимала: до тех пор, пока она не убедится, что Харриет встала на путь исцеления, не будет ей покоя.

Глава 18

Мистер Фрэнк Черчилль так и не приехал. Когда подошел названный им срок, опасения миссис Уэстон подтвердились: от него пришло письмо с извинениями. В настоящее время, писал он, к его величайшему разочарованию и сожалению, он не может уехать из дому; но все же он не теряет надежды вскоре посетить Рэндаллс.

Миссис Уэстон была несказанно огорчена – на самом деле куда сильнее, чем ее муж, хотя она и не питала особо радужных надежд на скорую встречу с пасынком; а жизнерадостная натура мистера Уэстона, несмотря на то, что он склонен был во всех случаях ожидать от жизни больше хорошего, чем выходило на деле, помогла ему преодолеть разочарование и справиться с унынием. Такие натуры довольно скоро отвлекаются от переживаемых проблем, и в сердце их вновь пробуждаются надежды. В течение получаса мистер Уэстон был удивлен и огорчен, но затем ему начало казаться, что более поздний – через два или три месяца – приезд Фрэнка будет куда более кстати: и время года более подходящее, и погода лучше. Кроме того, тогда Фрэнк, вне всякого сомнения, сумеет пробыть у них дольше, чем если бы приехал сейчас.

Такие мысли мгновенно успокоили его, в то время как миссис Уэстон, более мужа подверженная тревогам и страхам, не предвидела в будущем ничего, кроме новых предлогов для отсрочек. Если учесть, что она переживала также и за мужа, полагая, что он сильно огорчен, сама она страдала куда больше.

В то время Эмма довольно равнодушно отнеслась к неприезду мистера Фрэнка Черчилля, она лишь сочувствовала своим друзьям в Рэндаллсе. Знакомство с молодым человеком уже не так прельщало ее. С другой стороны, она стремилась выглядеть спокойной и не подверженной никаким искушениям. Но поскольку подразумевалось, что ей надлежит – все ожидали этого – переживать за своих друзей, она старалась выразить на словах свою крайнюю заинтересованность в их судьбе; она все делала, чтобы сострадание ее казалось естественным.

Она первой объявила новость мистеру Найтли, после этого она вполне естественно (впрочем, принимая во внимание то, что она всего-навсего играла роль, чуточку наигранно) высказала ему все, что она думает о Черчиллях, которые не пускают сына к родному отцу. Затем она пустилась в долгие, хотя и не совсем искренние рассуждения о преимуществах такого дополнения к их тесному обществу в Суррее, об удовольствии видеть новое лицо, о празднике для всего Хайбери, каким мог бы стать его приезд, и завершила свою речь новым порицанием в адрес Черчиллей, причем выяснилось, что мистер Найтли придерживается противоположной точки зрения. К своему крайнему изумлению, Эмма обнаружила, что в споре с мистером Найтли она невольно встала на позицию миссис Уэстон и приводит те же аргументы, что и ее друг.

– Вполне вероятно, что Черчилли тут виноваты, – холодно заметил мистер Найтли. – Однако я не сомневаюсь, что, ежели бы он хотел, ничто не помешало бы ему приехать.

– Не знаю, откуда у вас такая уверенность. Он рвется сюда всем сердцем, но тетка и дядя не отпускают его.

– Не могу поверить, что, сильно пожелав приехать, он не смог бы осуществить свои планы. Мне это кажется маловероятным. Поверить без доказательств я не могу.

– Какой вы странный! Что плохого вам сделал мистер Фрэнк Черчилль, что вы считаете его таким неискренним созданием?

– Я вовсе не считаю его неискренним созданием, просто подозреваю, что он, возможно, привык заноситься и считает себя выше своих родственников. По-моему, он не привык заботиться ни о чем, кроме собственного удовольствия, ведь те, с кем он живет, предлагают ему столь живой пример. К сожалению, молодой человек, воспитанный надменными, эгоистичными людьми, привыкшими к роскоши, скорее всего, и сам становится надменным, эгоистичным и привычным к роскоши. Пожелай Фрэнк Черчилль увидеть отца, уж он сумел бы выбраться к нему между сентябрем и январем. Мужчина в его возрасте – сколько ему? Двадцать три или двадцать четыре… – вполне способен придумать, как настоять на своем. Иначе и быть не может!

– Легко сказать и легко испытывать такие чувства вам: ведь вы привыкли быть себе хозяином. Вы, мистер Найтли, меньше, чем кто-либо другой на свете, можете судить о трудностях, связанных с зависимым положением. Вы не знаете, что такое постоянно сдерживаться.

– Невозможно поверить, будто двадцатитрех– или четырехлетнему мужчине до такой степени недостает смелости или гибкости. Он не нуждается в деньгах, да и временем свободным располагает. Напротив, нам известно, что ему настолько хватает и денег, и досуга, что он с радостью транжирит и то и другое, не уступая самым отъявленным шалопаям во всем королевстве. Он переезжает с одного модного курорта на другой. Вот, например, совсем недавно он был в Уэймуте. Следовательно, он может покидать Черчиллей.