Она надеялась, что теперь они смогут помириться. В самом деле пора положить конец ссоре. Впрочем, они ведь и не ссорились! Она, как ей казалось, обыкновенно бывала права, он же ни за что не соглашался признать свою неправоту. Ни один из них не хотел уступить другому, однако настало время притвориться, будто они никогда и не ссорились; она надеялась, что возобновлению былой дружбы поспособствует то, что, войдя в комнату, он увидит ее с племянницей – самой младшей, прехорошенькой малышкой восьми месяцев от роду. Это был ее первый визит в Хартфилд, и малышка радостно смеялась, когда тетка кружила ее по комнате. Уловка действительно помогла, и, хотя вошел мистер Найтли с видом весьма суровым и первые его вопросы грешили краткостью и отрывистостью, скоро он забылся и заговорил со всеми в своей обычной манере и с обычной для их прежней прекрасной дружбы бесцеремонностью взял девчушку из ее рук. Эмма поняла, что они снова друзья; она почувствовала огромное облегчение, а затем, в приливе веселья, видя, как он восхищается малышкой, заметила:

– До чего отрадно, что мы одинаково относимся к нашим общим племянникам и племянницам! Что касается взрослых мужчин и женщин, тут наши мнения иногда очень расходятся, но что касается этих детей, полагаю, мы никогда не повздорим.

– Если бы в оценке взрослых людей вы так же руководствовались зовом природы, как в общении с племянниками, и меньше находились бы под властью настроения и минутных прихотей в своих симпатиях и антипатиях, то мы с вами всегда придерживались бы сходного мнения.

– Значит, по-вашему, все наши разногласия происходят от того, что я не права?

– Да, – с улыбкой отвечал он, – и повод у меня весьма веский. Когда вы родились, мне было уже шестнадцать лет.

– Существенная разница в возрасте, – парировала она. – Несомненно, в ранний период моей жизни вы значительно превосходили меня во всем; но разве по прошествии двадцати одного года не стала я несколько ближе к вам по способности мыслить и выражать свои суждения?

– Да… существенно ближе!

– Но все же недостаточно близко для того, чтобы допустить возможность, что я бываю права, даже если мы расходимся в суждениях?

– Не забывайте, я все так же старше вас на шестнадцать лет – у меня больше жизненного опыта! А кроме того, я не являюсь хорошенькой молодой женщиной и испорченным ребенком. Полно, дорогая Эмма, давайте помиримся и больше не будем об этом говорить. Передай своей тетушке, маленькая Эмма, что ей следует подавать тебе лучший пример вместо того, чтобы вспоминать былые огорчения и обиды. Если даже она и не была не права прежде, то она не права сейчас.

– Вот уж верно, – воскликнула она, – совершенно верно! Малышка Эмма, становись лучше тетки! Будь бесконечно умнее и вполовину не так самонадеянна! Потерпите, мистер Найтли, мне осталось сказать всего несколько слов. Если принимать во внимание добрые намерения, то мы с вами оба – понимаете, оба – были правы! Кроме того, позвольте вам заметить, что до сих пор ни одно мое наблюдение или замечание не оказывалось ложным. Мне лишь хочется узнать, не слишком ли огорчен, не слишком ли опечален мистер Мартин?

– Хуже не бывает, – последовал его краткий и вполне недвусмысленный ответ.

– Ах! Я действительно очень сожалею… Ну же, пожмите мне руку!

Они пожали друг другу руки с большой сердечностью, после чего вошел Джон Найтли. Братья поздоровались сдержанно, как истинные англичане:

– Здравствуй, Джордж!

– Как поживаешь, Джон?

Однако их внешнее хладнокровие, почти граничащее с безразличием, скрывало истинную привязанность, ибо ради блага другого оба готовы были на все.

Вечер прошел в мирных разговорах; мистер Вудхаус отказался от карт, дабы без помех всласть наговориться со своей обожаемой Изабеллой, и маленькое общество вскоре естественным образом разделилось надвое: с одной стороны – мистер Вудхаус с дочерью, с другой – оба мистера Найтли. У членов двух кружков были настолько разные интересы, что они редко находили общую тему, а Эмме оставалось лишь сновать между ними, участвуя время от времени в их разговорах.

Братья беседовали о своих делах и заботах, но главным образом о делах и заботах старшего из них, более общительного по характеру. Он всегда и говорил больше. Будучи мировым судьей, он не упускал случая посоветоваться с Джоном по какому-либо пункту законодательства; на худой конец, он всегда мог припомнить какой-нибудь курьезный случай из своей практики. Так как он являлся хозяином фамильного поместья Донуэлл, при котором имелись обширные земельные владения, ему приходилось отчитываться о том, какой ожидается урожай на каждом поле, а также пересказывать все местные новости, которые не могли не представлять интереса для его брата, потому что в поместье прошла большая часть его жизни и он сохранил к отчему дому сильную привязанность. Необходимость сооружения водосточной канавы, починка изгороди, упавшее дерево, а также судьба каждого акра пшеницы, брюквы или яровых хлебов были Джону одинаково интересны, несмотря на внешнюю невозмутимость. Если же его словоохотливый брат изредка давал ему возможность вставить слово, в его расспросах слышалось живое участие.

Пока братья были так заняты беседой, мистер Вудхаус буквально купался в потоке счастливых сожалений и сладких опасений в разговоре с дочерью.

– Моя милая бедняжка Изабелла, – вздыхал он, нежно беря ее за руку и на некоторое время прерывая усердное шитье для кого-то из пятерых детей, – как долго, как невозможно долго тебя не было с нами! И как, должно быть, утомила тебя дорога! Дорогая моя, тебе необходимо рано лечь спать. Перед сном я рекомендовал бы тебе немного овсянки. Давай вместе съедим по мисочке каши. Эмма, милочка, полагаю, нам всем овсянка не повредит.

Эмма не разделяла батюшкиной уверенности, зная, что обоих Найтли, как и ее саму, ни за что не заставишь есть овсянку. Поэтому были поданы всего две порции каши. Еще немного пораспространявшись о пользе овсянки и поудивлявшись, почему все не едят ее каждый вечер, мистер Вудхаус продолжил с серьезным и задумчивым видом:

– Как некстати, дорогая моя, что осень ты провела в Саут-Энде, а не приехала к нам. Я никогда не разделял всеобщих восторгов по поводу целебности морского воздуха.

– Папенька, мистер Уингфилд настоятельно рекомендовал нам отправиться на море, иначе мы бы не поехали. Он рекомендовал морские купанья для всех детей, но особенно малышке Белле, из-за ее слабого горлышка. И морской воздух, и купанья.

– Ах, милая, но вот Перри очень сомневается, что море пойдет ей на пользу. Я же давно уже твердо убежден, хотя раньше и не говорил тебе об этом, что море вообще вряд ли идет на пользу кому бы то ни было. Однажды, помню, пребывание на море чуть меня не прикончило.

– Полно, полно! – вскричала Эмма, чувствуя, что разговор становится небезопасным. – Вынуждена просить вас не упоминать о море! Иначе во мне невольно просыпаются зависть и жалость к себе – ведь я никогда не видела моря! Так что, если позволите, тема Саут-Энда у нас под запретом. Милая Изабелла, кажется, ты до сих пор не спросила ничего о мистере Перри, а он никогда не забывает тебя.

– О, добрый мистер Перри! Как он поживает, сэр?

– Вполне пристойно, вполне пристойно… но не совсем. Бедняга страдает от разлития желчи, а времени позаботиться о себе у него нет… он говорит мне, что совершенно не успевает позаботиться о себе… как это ни печально… но его помощь требуется всей округе. Полагаю, нигде больше не отыщется аптекаря с такой обширной практикой. Да и такого умницу поискать!

– А как поживает миссис Перри? А его милые детки – растут? Я просто обожаю мистера Перри! Надеюсь, он скоро зайдет к нам повидаться. Как он будет рад увидеть моих малюток!

– Надеюсь, он будет у нас завтра, потому что мне самому надо задать ему пару вопросов… Меня волнует мое здоровье. Знаешь что, милая, когда он придет, пожалуйста, попроси его посмотреть горлышко малышки Беллы.

– О, мой дорогой сэр, ее горлышко настолько окрепло, что я почти и не вспоминаю о нем! Не знаю, что послужило причиной улучшения – морские ли купанья или превосходные припарки мистера Уингфилда, которые мы ставим ей с августа.

– Маловероятно, дорогая моя, чтобы это купанья так благотворно на нее подействовали… И если бы я знал, что тебе нужны припарки, я бы непременно поговорил с…

– Мне кажется, ты совсем забыла о миссис и мисс Бейтс, – вмешалась Эмма. – Ты ни словом о них не осведомилась!

– Ах, милые мои друзья! Как мне не стыдно! Но ты упоминаешь о них почти во всех своих письмах. Надеюсь, у них все хорошо? Добрая старушка миссис Бейтс – завтра непременно навещу ее и возьму с собой детей… Они всегда так радуются моим детям! А наша добрая мисс Бейтс! Поистине они достойнейшие люди! Как они поживают, сэр?

– Что ж, моя дорогая, неплохо, в общем неплохо. Около месяца назад бедняжка мисс Бейтс сильно простудилась.

– Какая жалость! Нынешней осенью простуды свирепствуют, как никогда. Мистер Уингфилд говорил мне, что давно не встречался с более тяжелыми и трудными случаями – с тех самых пор, как у нас была эпидемия инфлюэнцы.

– Да, дорогая, мы тоже настрадались изрядно, но не до такой степени, как вы, судя по твоим рассказам. Перри говорит, простуды всегда случаются частенько, однако в эту пору они обыкновенно протекают не так тяжело, как, к примеру, в ноябре. Теперешнее же время года Перри вовсе не считает болезнетворным.

– Да, я не слыхала от мистера Уингфилда, чтобы он называл это время года таким уж опасным, но…

– Ах! Бедное мое, дорогое дитя, правда в том, что лондонский воздух всегда тлетворен и пагубен для здоровья. В Лондоне все нездоровы, да там и невозможно быть здоровым. Какой ужас, что ты вынуждена там жить! Так далеко отсюда! И в таком нездоровом климате!

– Но, батюшка… там, где живем мы, климат нисколько не тлетворен. Та часть Лондона, в которой мы живем, сильно отличается от большинства прочих городских кварталов! Дорогой сэр, прошу вас, не смешивайте наш квартал с остальным Лондоном. В окрестностях Бранзуик-сквер все совершенно иначе, чем в других частях го рода. У нас столько воздуха! По-моему, я бы не смогла и не захотела жить ни в каком другом районе Лондона. Вряд ли другое место подошло бы для проживания моих детей. Но у нас, смею вас уверить, дышится легко! Мистер Уингфилд уверен, что Бранзуик-сквер и прилегающие кварталы – самый благоприятный район в городе в смысле климата.