– Да что ты мямлишь? Хочешь сказать, что дурак Дарнлей подхватил французскую болезнь и покрылся язвами? – Елизавета фыркнула. – Неудивительно, если он вместо супружеского ложа пошел по девкам! – Да уж, Их Величество не всегда выбирала выражения. Временами любезностью и даже приличиями и не пахло… – Сначала Мария загуляла со своим Риччи, ей в отместку дурак Дарнлей не нашел ничего лучшего, как пойти по борделям и обзавестись болячками. А уж когда они проявились, королева и вовсе отказала супругу в своих ласках. Вот и остался Дарнлей практически без супруги, без трона, зато с французской болезнью! Хорошо хоть ни он, ни графиня Леннокс не могут обвинить меня в том, я нарочно подстроила этот брак, все знают, что я была против!

Кэтрин не сочувствовала шотландской королеве ни капельки. Она так и сказала. В ответ Елизавета почему-то взвилась:

– Ты бы мне посочувствовала!

– У вас снова болит зуб?

– Дура! При чем здесь зуб?! Мария пишет жалобные письма, словно я могу воскресить ее дорогого любовника или вылечить мужа от заразы!

– А чего просит?

– Да ничего, просто жалуется, что муж организовал убийство любовника на ее глазах! И обещает, что не пройдет и года, как убийца сам ляжет в могилу! Ох, чует мое сердце, наплачусь я с этой сестрицей!

Как в воду глядела, Мария действительно еще много лет будет доставлять Елизавете сплошные неприятности. Хотя найти тех, кому она доставляла нечто другое, пожалуй, нельзя. Все, с кем пересекались жизненные пути Марии Стюарт, черпали от нее горе полной ложкой. Ее свекровь Екатерину Медичи прозвали Черной королевой и считали исчадием ада, хотя та была повинна в куда меньших грехах, чем невестка. А Марии Стюарт история почему-то с легкостью простила целую череду убийств по ее вине и часто при ее содействии, не назвав ни соучастницей, ни виновницей.

Уже за первые годы пребывания в Шотландии королева с легкостью отправила на эшафот посвящавшего ей стихи Шателяра, вся вина которого была только в том, что воспринял ужимки жеманницы как призыв к действию. А может быть, действие и было, да о нем узнал брат королевы Меррей и отправил любовника на плаху с согласия Марии?

Потом было сказочное возвышение Дарнлея и столь же резкое унижение его, словно сам дурень виноват в том, что Мария Стюарт не сочла нужным ни прислушаться к чужим советам, ни просто приглядеться к поспешному супругу, пустила его в свою постель, даже не поинтересовавшись, есть ли у кандидата в мужья что-нибудь кроме того, чем подхватывают французскую болезнь.

Не прошло и недели счастья, как Дарнлей надоел, зато появился новый любовник – Давид Риччи. И снова рискнувший оказаться в опасной близости (попросту связи) с королевой воздыхатель заплатил за это своей жизнью, и снова на глазах у королевы.

Но это был еще далеко не конец! Теперь королеве страшно мешал сам Дарнлей, но она была беременна и пока развестись с супругом не могла. Оставалось отправить горе-короля вслед за итальянцем. Мария поклялась, что не пройдет и года, как виновный в гибели Риччи отправится за ним следом, и принялась воплощать свою месть в жизнь. Год требовался, чтобы успеть родить законного наследника.

Для начала она сделала вид, что помирилась с супругом, пообещав Дарнлею, что как только тот избавится от язв французской болезни, допустить его к себе в постель.

Французская болезнь – сифилис, завезенный из Нового Света, был сущим проклятием Европы того времени. Лечить-то его лечили, но такими методами, что то, чем подхватывали эту заразу, от лечения приходило… как бы сказать… в полную негодность. И никакие дорогостоящие средства не могли вернуть ему прежнюю живость. Недаром племянник королевы Елизаветы фривольный поэт Джон Харрингтон немного позже в своем стихотворении «К старому развратнику» вздыхал, что «дорого сто́ит то, что не стои́т».

Лечили не быстро, потому время у королевы было. В июне 1566 года Мария Стюарт родила крепкого, живучего мальчика, крещенного Иаковом.

Историки любят упоминать отчаяние Елизаветы, услышавшей о рождении у соперницы наследника, мол, королева зарыдала: «У нее сын, а я как пустая смоковница!» Но почему-то быстро успокоилась. Это «быстро успокоилась» тут же трактуется, как фальшивость ее натуры, вот она какая – из зависти даже слезы толком пролить не пожелала, успокоилась и забыла.

Во-первых, почему Елизавета должна была лить слезы из-за рождения у Марии наследника?

А во-вторых, было в рождении этого мальчика нечто загадочное… Королева, помирившаяся на время со своим супругом, почему-то очень боялась за жизнь своего сына рядом с собой, но с легкостью отдала малыша (которого больше практически и не видела) своей близкой подруге Анабелле Мюрей, супруге Джона Эрскина, графа Мара, которая… внимание!.. тоже как раз тогда родила своего мальчика, только вот, куда он девался, неизвестно…

Чтобы заподозрить неладное, достаточно внимательно приглядеться к портретам троих людей, портретам более позднего, естественно, времени – Иакова, ставшего королем Шотландии Иаковом VI, а потом королем Англии Иаковом I, его дяди графа Меррея, в лице которого ярко выражены наследственные черты Стюартов, и… графа Мара, в доме которого изначально воспитывался крошечный принц. У Иакова нет ни одной стюартовской черты, зато определенно видны Маровские! И нравом Иаков был полной противоположностью всем Стюартам и Ленноксам тоже, ни одной живой черточки, сплошное занудство. И свою мать (или нет?) Марию Стюарт не пожалел ни на миг, даже когда ту осудили.


Мальчика крестили Иаковом. В качестве крестной матери Мария, опомнившись, пригласила Елизавету. Конечно, английская королева нашла тысячу поводов, чтобы в Эдинбург не приезжать, но числиться крестной согласилась и прислала роскошные подарки, в числе которых золотая купель.

Для Марии Стюарт главное было сделано – сын имелся, можно приступать к следующей задаче. Теперь предстояло избавиться от неугодного мужа. Тем более замену в постели и ему, и убитому Давиду Риччи королева нашла быстро. Рядом не было въедливого сводного брата графа Меррея, некому укорять, потому Мария не стеснялась.

И снова Елизавета читала пикантные подробности в донесениях Рандолфа. Бедный посол страдал от необходимости постоянно копаться в грязном белье шотландской королевы и пересказывать ее похождения королеве собственной. Его поражала только терпимость самих шотландцев. Ведь ни для кого не секрет, что королева распутна, но пока ей все сходило с рук. Рандолф с ужасом размышлял над тем, сколько сильна будет потом ненависть к Марии, ведь обычно тот, кто долго терпит, наказывает куда сильнее того, кто норовит выплеснуть свой гнев при первом его появлении.

Рандолф оказался весьма прозорлив, Мария в полной мере познала гнев своего народа, но тогда до этого оставалось еще несколько лет и… несколько преступлений!

У шотландской королевы появился новый любовник – граф Босуэл. Рандолф объяснял Елизавете, что с Босуэлом Мария Стюарт была знакома еще с парижских времен, граф приезжал во Францию, чтобы «раскрыть глаза» юной королеве на дела в ее королевстве. Правда, ходили слухи, что таким образом он просто пытался сбежать от содержавшей его любовницы Анны Тордсен… Но какое дело Марии до прежних любовниц своего нового фаворита?! Как и до его недавней женитьбы? Конечно, Босуэл женился, только чтобы за счет приданого невесты погасить свои огромные долги.

Близость королевы и Босуэла началась внезапно и, по ее мнению, весьма романтично: граф при помощи своей бывшей любовницы сумел проникнуть в спальню королевы и… овладел ею! В отличие от случая с Шателяром то ли Мария не кричала, то ли просто некому было слушать ее вопли, но это осталось тайной. Зато очень понравилось королеве. Мария очертя голову совершенно бездумно бросилась в очередную страсть. Что ей честь королевы, что достоинство замужней женщины, что чувства супруги Босуэла, если появилась возможность наслаждаться его телом, его ласками?! Ненасытная жажда соития поглотила королеву полностью. Теперь дни бедолаги Дарнлея были сочтены!

Сам Дарнлей поплатился связью с девками из борделей весьма жестоко – все его лицо покрыли язвы, приходилось носить маску из тафты, передвигаться самостоятельно король уже не мог. У постели больного супруга Мария писала страстные письма своему любовнику, умоляя поскорее найти выход из положения и обещая отдать все, что имела, возлюбленному. Босуэла вполне устраивало получить то, что имела королева. Для этого нужно было только устранить ее больного мужа и собственную супругу графа. Первым пришла очередь Дарнлея…

Одно из страстных посланий Марии агенту Рандолфа удалось скопировать, и он переслал свидетельство горячей страсти шотландской королевы к графу королеве английской. Елизавета читала послание… со слезами на глазах. Оно гласило:

«Любимый мой, я жажду подчиниться тебе, я не пожалею ни чести, ни совести, ни своего величия, я не побоюсь никакого риска – возьми все это, умоляю тебя. Не слушай никого, кто будет обвинять меня – самую верную любовницу, какую ты когда-нибудь имел или будешь иметь… Бог простит меня и даст тебе, мой единственный, любимый, надежду и процветание, которых ты заслуживаешь и которые моя любовь готова отдать тебе. Я надеюсь вскоре вручить тебе все, чем я владею, как награду за все».

По щекам Елизаветы катились слезы, каждое из этих слов она могла бы сказать или написать Роберту Дадли, но не посмела. Она не посмела бросить под ноги любимому доброе имя, честь и королевское достоинство, а вот Мария посмела. И пусть это добром не кончится, она была счастлива уже теми недолгими минутами, когда была в объятиях своего Босуэла.

Елизавета не пожалела бы для Роберта ничего из того, чем владела сама, отдала и свои богатства, и саму себя. Но была еще Англия, пожертвовать которой королева Елизавета не могла даже ради самой страстной любви. Она не сама по себе, она с Англией, и если англичане против любовной связи своей королевы с кем бы то ни было, она не вступит в эту связь. Народ ревнив, как ревнивы маленькие дети, с этим приходилось считаться. Но как же иногда хотелось быть такой же безрассудной, как Мария Стюарт, так же очертя голову кидаться в новую страсть, забыв обо всем, даже об опасности, которая грозит! Как же хотелось сказать: «К черту правила приличия! К черту все опасения! Я люблю и хочу быть с любимым!» Но в глубине души она знала, что с Дадли – королем Англии будет плохо, а значит, будет плохо и ей самой. Правда, ей и так плохо. Но лучше уж пусть будет только ей, чем стольким людям помимо королевы.