И снова верные наперсницы убеждали, что все в ее руках, что двор будет создан, а музыканты приедут. Правда, на сей раз их слова не были столь горячи, первоначальную уверенность несколько остудила шотландская реальность.

Началась нелегкая жизнь в Эдинбурге.

Быстро выяснилось, что и для ее брата, регента Шотландии графа Меррея, и для статс-секретаря Мэйтленда Ледингтона наличие или отсутствие блеска двора и музыкантов было совершенно не главным. Они готовы позволить Марии заниматься подобными мелочами, если та не станет вмешиваться в дела самого правления. Но главным противником юной королевы стал главный протестант Шотландии проповедник Джон Нокс. Королева-католичка оказалась в окружении подданных-протестантов, и временами это грозило ей просто бунтами. Первый из них едва не возник, когда попытались провести мессу в ее личной холирудской часовне. Меррею с трудом удалось удержать толпу от разрушений и убийства священника. Мария с ужасом поняла, что не просто нелюбима в собственной стране, но временами и ненавистна.

Как ни пыталась взять себя в руки юная королева, не получалось, губы то и дело начинали дрожать, а на глаза наворачивались слезы. Некоторое время граф Меррей спокойно наблюдал за этой борьбой Марии с самой собой, наконец, ему надоело.

– Ваше Величество, не все так плохо, как вам кажется. Постарайтесь просто не вступать в споры с Джоном Ноксом и не вмешивайтесь в дела, которые могут решить и без вас. Живите жизнью двора, мечтайте, танцуйте, пойте… Здесь не Франция, но создать блестящий двор возможно. Почти блестящий, на такой у вас хватит средств. Найдется немало трубадуров, которые за ваши деньги воспоют вам славу. На эти развлечения мы средства выделим. Но не лезьте в политику и дела, умоляю вас.

Мария смотрела на брата, вытаращив глаза. Меррей разговаривал с королевой как с несмышленой девчонкой, вмешавшейся в занятия взрослых людей. Королева никак не ожидала столь откровенной отповеди. Хотелось накричать в ответ, пригрозить изгнанием, но даже она сообразила, что скорее будет наоборот. Мария ничего не могла без брата и Мэйтленда, а потому должна подчиняться их воле, а не подчинять своей. Это только пока – решила Мария, но совету Меррея создать двор последовала.

Еще тяжелее было время от времени слушать от Меррея рассказы о ненавистной ей английской королеве Елизавете. В Меррее удивительно сочетались настоящий патриотизм шотландца и желание дружить с Англией. А еще он терпеть не мог католические Испанию и Францию – как раз тех, кого обожала Мария. Словно желая досадить сестре, граф живописал, как во время коронации народ встречал Елизавету, как были украшены улицы, рады ее подданные…

– Это подчеркивает вашу вину, сэр, ведь вы не организовали столь же пышную встречу по прибытии мне, вашей королеве! – однажды не выдержала Мария.

– Народ Англии добровольно встречал и славил свою королеву, миледи, ту, которую признал таковой. Эту честь надо еще заслужить.

Это снова была оплеуха и довольно увесистая. Но возразить нечего, он только что сказал, что рыжеволосую красавицу Елизавету многие англичане знали в лицо, а кто из шотландцев знал прожившую почти всю жизнь в Париже Марию?

Рыдая в подушку, она мечтала об одном – вернуться в прежний мир любви и обожания. Для этого нужно было выйти замуж, а сватать юную вдову что-то не торопились.

Пришлось следовать совету Меррея – оставить на них с Мэйтлендом все государственные дела и предаться увеселениям. Мария немедленно выписала из Франции множество гобеленов, картин, музыкальных инструментов, дорогую мебель… В Холируде она создала подобие французского двора, там говорили только на языке Ронсара, много музицировали, часто устраивали театральные представления, маскарады, богатые ужины и балы… Казалось, за окнами нет строгой Шотландии с ее заботами и нуждами. Королева развлекалась, совершенно не интересуясь собственной страной. Конечно, подданным нравилось глазеть на выезжающую на охоту молодую красивую женщину, изящно одетую, на великолепной лошади, окруженную не менее роскошно одетыми придворными… Но глазеть, и только, Марию не встречали толпы восторженных подданных, как Елизавету в Англии. Это мало заботило шотландскую королеву, она забыла о своей сопернице в Лондоне, ей достаточно игр и маскарадов в Холируде. Пусть правят те, кто не способен радоваться жизни!


Садовник с помощником уже который час убирали старые листья в саду под окнами Круглой башни. Собственно, листьев было немного, но то и дело отвлекались на взрывы смеха, доносившиеся из окон. Помощник встал, опершись на древко своей метлы, и задумчиво уставился на яркие пятна света, на фоне которых скользили тени разодетых дам и кавалеров. Казалось, пестрые бабочки порхают с места на место, сопровождаемые непривычной уху шотландца музыкой, непонятным языком, веселыми голосами. Старший прикрикнул:

– Ну чего встал, работай!

– Интересно же посмотреть… Чего это они кричат, никак не пойму.

– Да, на французском наша королева разговаривает.

– А чего не по-нашему?

– Ей противен язык Шотландии. Выросла, видишь ли, во Франции. Прилетела птичка на нашу ветку порезвиться…

– Надолго, как думаешь?

– А пока снова замуж не выскочит!

– А она чего же, была уже?

– Говорят, была. А как муж помер, свекровь ее быстренько и выгнала.

– Моя матушка мою Джейн тоже выгнала бы, веди она себя вот так…

– Тьфу, дурень! Сказано же: когда муж помер! – Немного помолчав, садовник сокрушенно покачал головой: – Хорошо, что королеву не видит Джон Нокс, проклял бы.

– И то, во как визжат…

Из окон действительно доносился женский смех вперемешку с визгом: там принялись играть во что-то веселое. И развлекавшейся в башне Холируда компании не было никакого дела ни до садовника с метлой в руках, ни вообще до всей Шотландии. Мария нашла свою прелесть в жизни в Холируде и упивалась положением первой дамы двора. Вокруг вертелось множество поклонников самых разных мастей, от их комплиментов кружилась голова и забывалось, что все они попросту оплачены если не ею самой, то ее братом Мерреем. Регенту оказалось дешевле платить толпе придворных поэтов и музыкантов за обожание своей сестры, чем возиться с ее потугами изображать из себя правительницу. Пусть пляшет и музицирует, лишь бы не мешала делу. Правда, иногда радости жизни приводили к печальным последствиям.

Вольности и фамильярность, ставшие привычными при шотландском дворе Марии, быстро внушили соратникам по королевским играм, что им позволительно все. Подарив во время одного из маскарадов, когда она была одета в мужскую одежду, а поэт Шателяр в дамское платье, этому поэту мимолетный поцелуй, Мария фактически подписала бедолаге смертный приговор. Поэт самонадеянно решил, что поцелуй означает приглашение к продолжению и посмел проникнуть в спальню королевы. Его милостиво простили, выговорив скорее для приличия, нежели с досады.

Такая снисходительность окончательно убедила Шателяра, что Мария на самом деле не против его пребывания в спальне, нужно лишь спрятаться получше и дождаться удаления горничных. То ли королева не поняла, кто именно прятался за гобеленом, то ли испугалась покушения, но она подняла такой крик, что прибежал ее сводный брат, находившийся в смежных апартаментах. Теперь уже выговорами обойтись не удалось.

Суд приговорил дерзкого к высшей каре – плахе! Мария не сделала даже попытки заступиться за своего обожателя, мало того, она присутствовала при казни и спокойно смотрела на то, как поэту, которому она сама подарила надежду, отрубили голову. Шателяр держался стойко до самого конца, последними словами его были: «Жестокая королева!»

Вот теперь Меррей и остальные лорды забеспокоились всерьез. Ветреная девчонка, хотя и вдова, запросто могла опорочить свою честь и испортить жизнь не только глупым поэтам, готовым за поцелуй рисковать жизнью, но и самой себе! Нет, ее нужно срочно выдать замуж! Лучше если подальше от Шотландии, чтобы супруг забрал кокетку с собой и сам отвечал за ее бездумное поведение.

Когда одна из горничных проболталась, что это была уже вторая попытка Шателяра, Меррей решил твердо поговорить с сестрой о замужестве и недостойном поведении (если получится).

– Ваше Величество, я понимаю, что негоже вашему подданному укорять королеву, но смею себе это позволить, потому что я ваш брат. Когда вы два года назад прибыли сюда из Франции и я посоветовал создать здесь подобие французского двора, я отнюдь не имел в виду вольности, присущие ему. Вы в Шотландии, а не во Франции, здесь гораздо более строгие требования, и к королям в том числе, а уж к королеве тем более! Не стану выговаривать вам о недопустимости неприличного поведения, просто напомню, что, позоря себя, вы позорите и Шотландию тоже.

Мария вскинула голову:

– Чем я опозорила себя?! Если вы казнили мальчика, вся вина которого состояла в проникновении в мою спальню, то это не дает вам право…

Договорить не успела, Меррей встал в полный рост, навис над ней:

– Вы забыли, чем он занимался в вашей спальне?! И, видно, не в первый раз! Во-вторых, вы королева и ваша спальня не просто ваши личные покои, это королевские покои, в которых должны соблюдаться правила приличия, присущие этой стране! Хотите кокетничать – извольте делать это в другом месте!

Мария в ужасе смотрела на брата. Она никогда не видела Меррея столь рассерженным. Этот человек смог удержать целую толпу, когда та напала на ее часовню в Холируде, теперь он был готов свернуть шею своей сестре, если та скажет хоть слово против.

– Вам следует скорее выйти замуж…

– За кого? – растерянно прошептала Мария.

Меррей был поражен, он ожидал чего угодно – отповеди, крика, слез – но только не вот такого безволия. Скажи он сейчас, чтобы вышла за Мэйтленда (хотя тот женат), она исполнит. И строгий брат даже смутился: